Авторы
предыдущая
статья

следующая
статья

18.07.2007 | Память

Философия наблюдаемого

Существует ли объект наблюдения, когда мы его не наблюдаем? И наблюдающий, если перед ним нет объекта наблюдения?

Послесловие для Стенгазеты
Мне  позвонили ночью и сказали, что  Пригов умер. Я обычно по ночам не работаю, но тут надо было срочно отредактировать скетчи из сборника "У себя за границей" - книга готовится к публикации в Москве; и  звонок раздался как раз в тот момент, когда я перечитывал  свою старую историю про   Пятигорского и Пригова. (Мы с  Приговым сдружились, когда я организовал   в Лондоне выступление поэтической группы  "Альманах"  в лондонском Институте Современного Искусства в 1989 году.) Звонок о смерти был  не просто совпадением. Он всегда появлялся в городе и исчезал настолько неожиданно, что такое  ощущение: это и сейчас  лишь перформанс - он еще появится - или мы с ним скоро встретимся. Вполне возможно. Скорее всего у себя за границей.

В наш век  мы как будто все время находимся в движении, мы  перемещаемся с такой частотой, что уже трудно сказать, мы вернулись или, наоборот, накануне отъезда, дома как в гостях или же с домашними у себя за границей.  А некоторые, кто географически путешествует не слишком часто, постоянно выходят в эфир, вроде меня. Из Москвы сообщили, что видели  по телевизору нашего лондонского соседа профессора Пятигорского. Как и в случае со мной в эфире, неясно, был ли он в этот момент в Москве и выступал живьем  или явился пред очами на телеэкране в предварительной записи из Лондона? Профессор Пятигорский – индолог и буддист; это навело меня на соображение о том, что, в любом случае, обсуждать  следует присутствие в нашей жизни не  самого  профессора, а  лишь его инкарнацию, или его  виртуальную, так сказать, персону.

Профессор Пятигорский возникает и исчезает из нашей жизни совершенно непредсказуемым образом. В последний раз я видел его несколько месяцев назад, когда он восстанавливал здоровье после мистической  сосудисто-сердечной атаки. Для скорейшего восстановления здоровья врачи настоятельно рекомендовали строжайшую диету и свежий воздух. Когда я вошел в комнату,  сеанс соблюдения диеты был в полном разгаре.  До такой степени, что я едва смог разглядеть   лицо профессора, окруженного обожателями, учениками и домочадцами: вся комната была окутана плотным облаком сигаретного дыма. Протягиваясь наугад сквозь эту  дымовую завесу,  рука Пятигорского ловко выхватывала бутылку датской водки (самая дешевая из качественных водок, с подтекстом из принца Датского: пить или  не пить?). Это диетическая водка закусывалась разными, не менее диетическими, продуктами питания: на столе разложен был  холодец из йоркширских свиных ножек, сало российское, колбаса польская, килька балтийская. Лечение состояло в систематической ротации рюмки водки, кильки, сигареты.

Обсуждали русское  название новой философской работы профессора, где по-английски было слово «observation».  Поскольку  слово «обсервация» на слух по-русски  известно с чем ассоциируется, я предложил два переводных варианта: «Философия наблюдения» или, еще лучше, «Философия наблюдаемого», потому что речь шла именно об объекте  наблюдения как мыслительном процессе. Что-то вроде: я наблюдаю, значит я существую. Как в квантовой механике. Не спрашивайте меня, что при этом имеется в виду. Моя жена Нина Петрова формулирует эту философию по-своему, как всегда афористично: «С глаз долой – из сердца вон». Я задал тут же классический вопрос: а существует ли объект наблюдения, когда мы его не наблюдаем? И второй вопрос: существует ли наблюдающий, если перед ним нет никого объекта наблюдения?  Более того,  рассуждаем ли мы с точки зрения наблюдателя или же наблюдаемого? Особенно, когда речь идет о мышлении с точки зрения выпивающего. При полном, конечно же, соблюдении диеты. Дело в том, что  от количества водки и мелькания закусок  мое зрение  - с позиций человека с искривлением позвоночника - приближалось к наблюдаемому мной видению профессора Пятигорского, страдающего врожденным косоглазием.

Разговор все сильнее  уклонялся в сторону, а супруга Пятигорского все  чаще и дольше исчезала на кухне, чтобы вынести гостям все новые и новые диетические объекты, вроде бараньей похлебки. В очередной раз вернувшись к столу, она сказала, что у меня репутация замечательного рассказчика. Она в нее верит, но не может подтвердить, потому что самое замечательное я, наверное, рассказываю именно тогда, когда она исчезает на кухне.  Я не стал ее разубеждать, поскольку понял, что есть, наверное,  два Зиника: один – гениальный рассказчик, который существует только в сознании жены Пятигорского на кухне, а другой Зиник – за столом, выпивающий под философию наблюдаемого Пятигорского, постепенно превращающегося в Шестигорского, Семигорского, Восьмигорского… 

Пока одни люди в нашей жизни постоянно исчезают, другие непрерывно возникают, непонятно откуда и как, вроде присутствия одновременно и везде Дмитрия Алексаныча Пригова. 

Видимо, Пригов не один,  его – много, и он выпрыгивает, как в квантовой механике, там, где его наблюдают. Или же мы движемся по одним и тем же невидимым маршрутам, сами того не осознавая, и это – особая тема: люди одного класса и интересов передвигаются по одним и тем же улицам, городам и странам в одно и то же время. Так или иначе, сойдя с поезда лондонского метро  по дороге  к профессору  Пятигорскому, выхожу  на платформу, а передо мной  стоит Пригов (мы расстались накануне на   вернисаже Александра Бренера, кидавшегося в публику яйцами – но в нас с Приговым он не попал). Откуда,  спрашиваю. Он говорит: из дома. Из России? Нет, из Англии. Оказывается, он проживает на той же  линии, только я – на севере, а он – на юге.  Куда, спрашиваю. Он говорит: в Германию. Там ставят его пьесу-поэму. Про что? «Про то, как два старых приятеля никак не могут разойтись: пытаются убить друг друга, дубасят, дубасят, но безрезультатно», объяснил Дмитрий Алексаныч. Я поспешил в своем направлении вдоль платформы, выхожу на улицу, и навстречу мне идет – как это вы догадались? – Дмитрий Алексаныч Пригов. Он воспользовался другим выходом, наверное.  Мы снова поприветствовали друг друга. Он сообщил мне, что только что вернулся из Германии, где ставили его пьесу про двух приятелей, которые никак не могут разойтись друг с другом.  



Источник: "Новое время", 2001,








Рекомендованные материалы


Стенгазета

«Титаны»: простые великие

Цикл состоит из четырех фильмов, объединённых под общим названием «Титаны». Но каждый из четырех фильмов отличен. В том числе и названием. Фильм с Олегом Табаковым называется «Отражение», с Галиной Волчек «Коллекция», с Марком Захаровым «Путешествие», с Сергеем Сокуровым «Искушение».


Автор наших детских воспоминаний

На протяжении всей своей жизни Эдуард Успенский опровергал расхожее представление о детском писателе как о беспомощном и обаятельном чудаке не от мира сего. Парадоксальным образом в нем сошлись две редко сочетающиеся способности — дар порождать удивительные сказочные миры и умение превращать эти миры в плодоносящие и долгоиграющие бизнес-проекты.