То, что после второго эпизода театрального сериала «Три толстяка» появился седьмой, — это не загадка, а сообщение. О том, что история длинная, и что сейчас важно рассказать именно об этом, а к тому, что было до, можно вернуться и потом. Ну и вообще напоминание о том, что у сериала свои правила, каждый смотрит его по-своему, а новый порядок может дать новые связи и новые открытия. И для меня в седьмом эпизоде открытий, неожиданных отсылок, связей и продуктивных вопросов оказалось очень много.
Начинается все с того, что седьмой эпизод как будто вообще отменяет первые два – их стилистику и способ рассказа, их сказочную революционность и ослепительную нарядность. Действие начинается с катастрофы, где на домик со светящимися окнами, за которыми живет счастливая семья, обрушиваются потоки оранжевого песка, засыпая его целиком, и сцена принимает вид апокалиптической пустыни, на которую из-под завалов вылезают безрукий Тибул и доктор Гаспар. Помня царство мертвых во 2-ом эпизоде, понимаешь, что они явились оттуда, и тогда предполагаешь, что перед нами какое-то фантастическое междумирье или чистилище, населенное злыми черными тенями бывших героев, они лезут отовсюду как «пузыри земли». Большую часть первого действия (а всего их три), мы пытаемся понять, где мы, почему и что вообще здесь происходит. В этой пустыне появляется незнакомец в шляпе и темных очках, в котором Гаспар узнает давным-давно арестованного и преданного им учителя Ивана Ильича. Так значит учитель жив? Чуть ли не целый час мы с изумлением и растерянностью наблюдаем за тем, как течет загадочная потусторонняя жизнь, сосредоточенная вокруг Учителя, которого играет Сергей Дрейден: он то озабочен какой-то «защитой» с загорающейся лампочкой (от черных теней, что ли?), то требует Гаспара что-то откопать и принести, то посылает за хлебом снующего рядом косноязычного молодого человека, которого почему-то называет своей копией. И говорит, говорит, не переставая, страшно деловито, озабоченно, страстно; выдвигает теории, витийствует о чем-то философическом, непонятном, с неожиданными поворотами. В программке, видимо, именно об этом сказано: «при создании сценического текста использованы фрагменты текстов Г. Гурджиева, А. Пятигорского, М. Мамардашвили», но тут это похоже не на изложение взглядов знаменитых философов, а на гон безумца. И то, как Дрейден в этой роли существует, с естественностью настоящего сумасшедшего гения, пугает и завораживает.
Зная, как подробно сочиняет Могучий свои спектакли, я догадываюсь, что передо мной фантастический мир со своим прошлым, своими законами и населением, про каждую деталь которого Андрей мог бы километры рассказать, но не хочет, оставляя нам возможность строить предположения. Не только мы не понимаем, что происходит и кто все эти люди, по-видимому, Гаспар тоже совершенно растерялся. Но никого это не беспокоит, никто ни ему, ни нам не пытается ничего растолковать.
Этот способ контакта очень напоминает сегодняшнюю фантастику в кино, сериалах и компьютерных играх. Ты должен погрузиться в незнакомый мир, чтобы постепенно начать в нем самостоятельно ориентироваться.
И вот тут прямо на песке разыгрывается первая история о прошлом Ивана Ильича, сказка про мальчика Ваню из детского дома, пожалевшего отравленного таракана и вырастившего из него гигантское тараканье чудище (которое играет надменный Александр Петров в рыжем парике). И злой тараканий царь предлагает, якобы для того, чтобы мальчик стал сильным, заменить его сердце на камень (зал хохочет, когда, показывая свою коллекцию вынутых сердец, таракан говорит, что тут есть и сердце главного правителя, и главного банкира, и главного спортсмена). Мы узнаем мотив из указанной в программке сказки Гауфа «Холодное сердце», но еще больше эта сказка похожа на «Черную курицу» Погорельского с его добрым потерявшимся героем Алешей, прежде всего благодаря маленькому Вале Мендельсону, который играет Ваню как-то невероятно серьезно, строго и честно, без фальши и декламации, что большая редкость для ребенка на сцене.
Но «Холодное сердце» – это только начало погружения в прошлое Ивана Ильича, мы будто на сеансе психоанализа, продвигающегося все дальше и открывающего нам то, что произошло давным-давно, но по-прежнему не дает покоя ученому в его междумирном обиталище. Следующая история нам объясняет, почему Ваня оказался в детском доме и почему он считает, что предал отца. Стилистический регистр спектакля снова переключается, и теперь посреди пустыни вырастает уже не страшноватая волшебная сказка, а советская стихотворная пьеса, рассказывающая в опереточном духе о счастливой семье, ждущей папу-авиаконструктора с елкой перед самым Новым годом. И тут, конечно, нельзя не вспомнить о «Славе» Виктора Гусева и Константина Богомолова, идущей на сцене БДТ. Могучий делает прямую отсылку к этому спектаклю, вот только тон у него совсем другой – не героизирующий подвиг советского человека и его усатого вдохновителя, а иронизирующий над драматургической сладостью и выспренностью этого стиля до тех самых пор, пока оперетта не превращается в трагедию. Потому что отца, конечно, арестуют (и тут мы поймем, почему в программке указано использование текстов гениального советского авиаконструктора Роберта Бартини, вот так же назвавшего свой самолет «Сталь», и тоже репрессированного), а от Вани в школе станут требовать, чтобы он отказался от отца. Отказа от отца требует и Ванин воображаемый друг Сталин с портрета, висящего на доме напротив - с ним перед сном любит советоваться мальчик. Сталина играет тот же Таракан - Александр Петров, преображение его происходит прямо на сцене, во время антракта и, конечно, первая ассоциация, которая в связи с этим приходит в голову – это «Тараканище» Чуковского: «Принесите-ка мне, звери, ваших детушек, Я сегодня их за ужином скушаю!». Понятно, что мы не можем не вспомнить и о недавнем фильме Тайки Вайтити «Кролик Джоджо», где комический Гитлер - воображаемый друг маленького героя. Но главное - мы, наконец, понимаем, почему пригласительный билет «Эпизода 7» выглядел как открытка с картиной, нарисованной Сергеем Дрейденом 20 лет назад, «Рождественская ель в 1949-м году». На этой картине в наивной полудетской манере изображена комната с неразвязанной елкой в углу, кровать с мальчиком, держащим вот такое же, как у Вани деревянное ружье, а в окне виден дом напротив с огромным портретом Сталина и выезжающий из ворот воронок. Отец художника и актера, театральный критик Симон Дрейден был арестован по делу «космополитов» перед Новым 1949-м годом, и ясно, что Ваня – это и есть Сергей Дрейден, которому тогда было тоже 8 лет, а его история, как и, наверное, не оставляющее его за что-то чувство вины, – одна из главных движущих сил этого спектакля.
У «Эпизода 7» очень много источников, он живет в той же безумно перегруженной информационной среде, что и мы, между кино, компьютерными играми и реальным прошлым наших родных, между сказками и документальными фотографиями детей врагов народа. Поражающими воображение театральными эффектами, гигантским говорящим портретом Сталина, в зубастой пасти которого исчезают близкие, и старой американской телепередачей, рассказывающей об эксперименте, испытывающим готовность людей причинить боль другим, если того требуют правила. Где утешительный обман начинается с рассказов мамы, что папу отправили в космос, а завершается спустившимся на землю окровавленным космонавтом. Тут нет заботы об исторической точности, потому что на самом деле это все равно сказка, пусть рассчитанная на старших подростков и молодых, благодаря интернету существующих в перепутавшихся временах, и свободно читающих рваный полимпсест Могучего.
И только мне кажется, что я начинаю понимать, что тут к чему, как вдруг – выстрел и Иван Ильич падает на песок. А над сценой бежит надпись «Продолжение следует». «Что случилось?», - паникуют зрители, «что случилось?», - спрашиваю я у Могучего, - «Ничего, все скоро объяснится», - успокаивает он. – «Когда, в следующем спектакле?» - «Нет, в этом. Еще будет четвертое действие». И мне кажется, что я выхватила из типографской машины роман без финала. Скорее бы уж допечатали.
Источник:
Петербургский театральный журнал, февраль, 2021,
