У соседки Елены Илларионовны возле крыльца рос розовый куст. Довольно чахлый, надо сказать. И многие годы совершенно бесплодный, как бы она, бедняжка, ни хлопотала над ним, сирым и убогим, ни обихаживала его, ни подкармливала его дурно пахнувшими лакомствами, ни укутывала его на зиму старой стеганой телогрейкой. Не цвели там розы никак. Не было там цветов.
Так я рос рядом с розовым кустом, а розы видел в основном на картинках. Впрочем, нет, не только. Когда другая соседка, Галя Фомина, выходила замуж за однорукого Леню Танкилевича, кто-то из гостей принес здоровенный букет роз.
А у Галиного отца, Сергея Александровича, летчика в отставке, была мать, славная кареглазая старушка, жившая в городе Хосте и когда-то работавшая поварихой в одном из тамошних санаториев. Про нее рассказывали, - почему-то шепотом, - что «однажды она кормила Сталина».
Раз в год она приезжала к сыну и внучке, привозила, как водится, какие-то южные фрукты. Перепадало кое-что из этого и мне.
Я почему-то ей очень нравился, и она с удовольствием возилась со мной, играла в какие-то игры и угощала черноморскими лакомствами.
Однажды она спросила: «Ты ел когда-нибудь варенье из роз?»
Ничего себе! Варенье из роз! Какой-то прямо Андерсен! Варенье! Из роз! Неужели так бывает?
«Нет, - ответил я с замиранием сердца, - никогда не ел. А такое, что ли, бывает варенье?»
«Бывает. Хочешь, я привезу тебе его в следующий раз?»
Еще бы не хотеть!
Надо ли рассказывать, как я ждал этого следующего раза? И надо ли напоминать о том, что в том возрасте, о котором идет речь, время движется в десятки раз медленнее, чем, например, теперь?
Несмотря на мучительную, издевательскую медлительность проклятого времени, я все же дождался.
Мне почему-то кажется, что я могу не продолжать. Мне почему-то кажется, что читатель, даже и не самый проницательный, уже хотя бы по тому, какой я тут развел саспенс на ровном месте, легко догадается, что меня постигло не просто разочарование, но разочарование буквально катастрофическое.
Да, друзья! Когда я в предвкушении неземного блаженства положил в рот ложечку этого … не знаю как сказать … ну, допустим, вещества, я испытал такой силы отвращение, что даже не нашел в себе силы его как-то скрыть, что было, конечно, не просто невежливо, но выглядело, как откровенное хамство. Ох, не могу забыть, а ведь как хотелось бы, а ведь сколько лет прошло.
В общем, роза как объект гастрономических восторгов в моем чувственном опыте как-то, мягко говоря, не состоялась. Хотя как сказать…
Когда мой старший брат был студентом, он, получив очередную стипендию, всякий раз приносил домой небольшой бисквитный торт. Ну, такой уж сложился семейный обычай, очень, по-моему, симпатичный. Внутри этого, можно сказать, большого обычая существовал еще и обычай, так сказать, маленький. Он, этот маленький обычай, заключался в том, что непременно венчавшая торт роскошная маргариновая роза обязательно доставалась лично мне. Ну, как младшему. Ну, обычай такой, по-моему, неплохой.
Сами торты были вполне однотипными. А вот розы на них бывали разных цветов. Чаще всего, конечно, розовые. Ну, это и понятно, и вполне объяснимо. Хотя мне, признаться, розовый цвет этих кремовых роз нравился меньше. Розовая роза – это, согласитесь, почтенная, но рутинная классика, унылая респектабельная традиция, прекрасный, но скучный в своей предсказуемости канон, удел бездумных конформистов. Да и вообще - тавтология. «Розовая роза» - ну, что это такое!
Я гораздо более громким звоном щита приветствовал розу, например, зеленую. В этой бессознательно тревожной зелени смутно виднелось что-то декадентское, что-то модернистское, что-то уводящее от серости и уныния мещанской нашей беспросветной повседневности, от свинцовых, как говорится, мерзостей жизни в неясные, но манящие дали.
Впрочем, все это, конечно, не значит, что я как-то особенно яростно отказывался от розовой розы, если именно ей суждено было оказываться на поверхности торта. Нет, конечно! Зачем?
Мне запомнился один случай, не мог он не запомниться.
Однажды брат, как обычно, принес со стипендии торт. Ну, а мама побежала на кухню ставить чайник. А мне велела прибрать со стола, на котором я в тот момент что-то вырезал и склеивал. И одновременно дала мне подержать торт, потому что на столе для него совсем не было места.
Но как же я смог бы прибрать со стола, когда одна рука занята тортом? Никак не смог бы. Поэтому я временно поставил коробку с тортом на стул. Потом я прибрал со стола бумажки и ножницы и отнес их на другой стол, на письменный. Потом я вернулся и, конечно же, со всего маху плюхнулся на стул. Ну, понятно, на какой именно.
Ох! Открыв, а точнее сказать отлепив крышку и трагическим взором оглядев все то, что осталось от торта, я все же сумел понять, что роза в этот раз была, - правильнее сказать «была бы», - отменно зеленой. Издевательски зеленой она была.
Ну, про запах роз тоже можно как-то что-нибудь порассуждать.
Например, можно поговорить о том, что продаваемые в цветочных магазинах розы в большинстве случаев не пахнут вообще никак и ничем.
А можно вспомнить, как мой отец привез однажды, - это было в начале 60-х годов, - из Болгарии, где он прожил и проработал целые полгода, несколько маленьких, но, как потом выяснилось, удаленьких бутылочек розового масла. Кто-нибудь помнит про такое странное явление, как розовое масло?
Зачем он их привез и зачем они вообще, я, честно говоря, не знаю. Знаю только, что бутылочки эти были привезены в чемодане вместе с прочими вещами – в основном подарками близким, то есть нам всем, то есть и мне в том числе. И знаю, что одна из бутылочек в этом чемодане каким-то образом пролилась. И помню, как бесконечно долго и с какой нечеловеческой силой струился из чемодана, а потом и из платяного шкафа, а потом и по всей квартире умопомрачительный розовый дух – насильственный и неистребимый.
Я вспомнил об этом злополучном розовом масле, когда мой приятель, с которым мы вместе, направляясь на день рождения к общей нашей знакомой, покупали в цветочном киоске букеты, сказал: «Странное дело, - я, кажется, так никогда и не знал, как пахнут розы. Может быть, они вообще никогда ничем не пахнут?» «Ага, - ответил я, - никогда. Ага, ничем». И рассказал ему про папин чемодан.
А у Елены Илларионовны, кстати, розовый куст все-таки зацвел. То ли на пятый год, то ли на шестой. Зацвел он довольно реденько и не слишком-то пышным цветом, но все же зацвел. Это случилось в самое последнее лето, что мы жили в этом доме. Я помню, как радовалась она, и как радовалась моя мама, да и я, в общем-то, тоже.
Ни Елену Илларионовну, ни ее розу я с тех пор никогда не видел. Надеюсь, что куст цвел и дальше и вдруг, чем черт не шутит, цветет он и по сей день. Розовый куст должен, конечно, цвести, а иначе получается, что вообще все зря. Не должно так получаться.
Источник:
Story,
