31.01.2006 | Memory rows

До

Про Сталина и моего молочного брата котенка

Я родился 12 января 1953 в Институте акушерства и гинекологии на Пироговке, семь раз обмотанный пуповиной вокруг шеи. Пока профессор, принимавший роды, ее распутывал, я не мог сделать первый вздох. Когда ему наконец удалось освободить меня от прямой связи с мамой, прошло время, отмеренное наукой – считается, что мозг новорожденного в результате кислородного голодания оказывается необратимо поврежденным.

А еще – у меня был молочный брат котенок Васька, сын нашей сибирской кошки Милки. Он своровал бутылочку с маминым молоком и сосал через соску. Потом умер от чумки. 

Ко всему дальнейшему я прошу относиться, учитывая эти обстоятельства.

Мама в день, когда хоронили Сталина (мне еще не было трех месяцев), отправилась на Трубную, чтобы дойти до Колонного зала, откуда этого гада отправляли в последний путь. На Петровском бульваре какой-то милиционер ее втянул на грузовик. Иначе я был бы сиротой.

Но прежде истории о том, что я до сих пор жив, - о тех, кто сделал все, чтобы мои родители не умерли. Про милиционера я уже сообщил.

Мой дед по отцу Виктор Ефимович Алексеев – сибиряк. Родился в 1902. Мой прадед вроде бы кого-то зарубил топором, за это отправлен был в вечную каторгу под Иркутск. Наверно, хорошо себя вел, иначе не понимаю, почему его отправили на поселение, благодаря чему родился мой дед.

Дед встретил бабушку – Сарру Григорьевну Басс. По семейным преданиям, ее предка, корчмаря Гершеля Островского, у которого собирались члены Южного общества, после 14 декабря 1825 отправили туда же, в Сибирь. История неясная, но факт, что его потомок , мой прадед в 1941, в возрасте 67 решил записаться в ополчение. Ему отказали: "Что гитлеровцы подумают, если такого старика, да еще еврея, заберут в плен? Что у нас совсем дело плохо?".

А бабушка Сарра – родилась не то в 1906, не то в 1907 в Хабаровске. Крещена была в лютеранство, получила имя Эльза – прадедушка всех своих детей перевел в протестантизм. Она не успела закончить местную гимназию, а в конце 20-х устанавливала советскую власть в Якутии.

Ездила верхом по таежным якутским поселкам и по заимкам золотоискателей с двумя маузерами в седельных сумах. Почему ее не изнасиловали и не убили – загадка. Потом она познакомилась с Надеждой Крупской и пыталась спасать беспризорников. Умерла в 1986. Это была, как я ныне понимаю, женщина, близкая к святости.

Дед? Стал военным моряком. Служил на канонерке "Лев Троцкий" на Амуре. Потом, с 1941, – Балтфлот, бои в финских шхерах и блокада. Когда блокаду прорвали, за героизм и честность был назначен на несколько недель начальником МВД Ленинграда. Что это – страшно представить. Это жуткая работа в городе мертвых и мародеров. Потом он был начальником Высшего военно-морского училища в Пушкине, готовившего подводников, капитаном первого ранга в должности адмирала, умер в 1958. Я его почти не помню. А моя мама его боялась.

Дед Виктор и бабушка Сарра жили в Ленинграде, в детстве я у них проводил много времени, но все же Москва и московская часть моей семьи мне понятнее.

Дед по матери – это золотая и бессмысленная сказка. Степан Иванович Демакин, рожденный в 1902 в селе Темники Тамбовской губернии, был бастардом графа Михаила Воронцова, а его формальный отец служил главным лесником в тамбовских воронцовских имениях. Иван Демакин все детство драл не своего сына нещадно. Дедушка в 1913, обидевшись, сбежал из дома и пристал к каравану паломников, следовавших в Палестину. Видел Иерусалим, геноцид армян и греков в Турции, а в 1917 его принесло обратно на Тамбовщину.

Далее – пойди пойми. Махал шашкой, воевал с "антоновщиной". Стал орденоносцем. Закончил военную академию при Тухачевском. Почему-то не был ни расстрелян, ни посажен. Служил в кавалерии, гарцевал на парадах на белом коне, рассказывали, был очень хорош в таком виде. Потом оказался в авиации, его часть стояла в Гатчине. В 20-х числах июня 41-го сказал бабушке: "Сейчас немного повоюем, а вы пока отдохните". И отправил ее и одиннадцатилетнюю дочку в санаторий под Псков, откуда они чудом выбрались на товарняке в Приуралье.

Дальше дедушка просидел полвойны на Пулковских высотах. С едой даже у штабного офицерства было плоховато, зато спирта – залейся, а кроме того, офицерам для бодрости выдавали фенамин. В 1945, уже будучи генерал-майором, дед был отправлен в отставку после суицидальной попытки. Он сообщил жене и дочери, что является врагом народа – на приданном его дивизии поле не уродилась картошка - и велел шоферу-ординарцу отвезти  за город.

Пошел в лесок, ординарец успел его догнать и отобрать пистолет. Деда свезли в психушку. На свидании с бабушкой он рыдал, пытаясь объяснить, что жить не имеет права, так как он вредитель, враг и диверсант.

Он умер 10 апреля 1961, накануне полета Гагарина в космос, что меня страшно расстроило. Это был великолепный дедушка. Мы с ним ловили рыбу в тогда еще не запруженной речке Озерне и на Черном море, он ходил в китайской пижаме, красив был как молодой Булгаков, но иногда снова сходил с ума. В обострении он садился за пишущую машинку и начинал печатать меморандумы, предназначенные министру обороны.

Его более всего заботила китайская опасность.

Когда ему становилось худо, его лекарством был я. Он рассказывал про Палестину, пытался объяснить, как плести лапти, пел про "По долинам и по взгорьям" и переставал барабанить по клавишам машинки.

Бабушка Вера Сергеевна Жилкина родилась в 1898 в деревушке Воюхина под Рузой. Вскорости семья перебралась в Москву, прадед стал дворником, потом работал на фабрике. Бабушка Вера была отдана в учение к знаменитой портнихе, чуть ли не к Ламановой  -- она почему-то в старости об этом загадочно молчала. Но кроила и шила великолепно и весь НЭП кормила семью своим трудом. А ее швейная машинка, "Зингер" с ножным приводом, служила ей и маме долго-долго. Она куда-то делась только в 80-е. С дедушкой, молодым хлыщеватым красным командиром, она познакомилась в конце 20-х.

Далее – жизнь "жены комсостава", значок Ворошиловского стрелка, переезды из одного гарнизона в другой, эвакуация, после войны – богатый быт генеральской жены.

Кроме того, что она была великолепной портнихой, у нее был незаурядный кулинарный талант, передавшийся маме. Она изумительно пекла пироги, в том числе с вязигой, и расстегаи с грибами и с осетриной – кто еще помнит пироги с вязигой? – запекала гуся с антоновкой и делала всевозможные салаты. Главным чудом для меня тогда был торт "Мокрый Наполеон" из трех дюжин пропитанных заварным кремом коржей. Дед обожал ее готовку, был гурманом, хотя больше всего любил отварную постную свинину с хреном и гречневой кашей.

И делал особенный квас из подсушенных на противне ржаных сухарей, изюма и хрена. Подозреваю, он был чуть-чуть хмельной, у меня от него начинала кружиться голова и хотелось прыгать через стулья.

Мой дед Степан мог ни с того ни с сего в августе или в декабре заявить: "Все, завтра Пасха! Печем куличи!". Квартира начинала дивно пахнуть ванилью, корицей и свеже поставленным тестом.

К бабушке раз в неделю приходили три ее подруги, тоже генеральши. Они пили чай из трофейных чашечек, портвейн из маленьких хрустальных рюмочек, закусывали испеченным бабушкой печеньем и курили папиросы. Играли в карты – в "джокер". Иногда кто-то из подруг прийти не мог, поэтому бабушка Вера, чтобы партия состоялась, выучила меня играть в "джокер". Для меня было счастьем оказаться за круглым столом, покрытым пестрой вышитой скатертью, в круге оранжевого света под шелковым абажуром, нюхать запах табака. К сожалению правила этой игры я совершенно забыл. Кажется, это было что-то вроде покера, но одновременно похожее на преферанс.

Это была величественная женщина, полная, но с легкой поступью. И с тяжелой рукой. Телесному наказанию я подвергался дважды в жизни, ладонью бабушки Веры, и это было болезненно – не только в нравственном, но и в физическом смысле.

Дядя Володя – друг моих родителей Владимир Яковлевич Лакшин – ее называл не иначе как Королевой, обращался к ней Votre Majeste. Бабушка не знала, естественно, французского,  больше всего любила читать старые подшивки "Нивы", но не сомневаюсь, корону могла бы носить с достоинством.

Когда я начал проявлять склонности к рисованию, она качала головой и говорила: "Мой дядя Николай тоже рисовал. Сперва был богомазом, а потом начал рисовать деньги. Попал в Сибирь". Рисование мое, однако, почему-то поощряла. Наверно, чтобы не шумел.   

Она умерла в 1966.

А дед Виктор перед смертью попросил бабушку Сарру подарить мне купленное им собрание сочинений Жюля Верна, когда я научусь читать. Читать я научился в три с половиной года, причем сперва почему-то справа налево, и до сих пор могу моментально понять, что такое "агинк", "апмал" либо "йомод итди ароп". От этого синдрома я избавился довольно быстро, и Жюля Верна получил в пять лет. Читал с восторгом, что понимал – не знаю. Но от "Таинственного острова" у меня развился невроз, который  впоследствии спас от службы в армии. Я начал бояться всяких тварей, таящихся в темноте, и это еще более стимулировало то, что года через три одна мамина подруга подарила мне три тома чешских исследователей Аугусты и Буриана про динозавров и другую палеонтологическую живность. После этого я прочитал Конан Дойля, "Затерянный мир", и начал кричать ночью.

В армии я не служил, страхи с тех пор канализировались, но тираннозавра от велацератопса я могу легко отличить до сих пор.

Да, бабушка Сарра… Она всегда была похожа на японку, когда постарела – совсем превратилась в фарфоровую японскую старую даму. Возможно, евреи, родившиеся на Дальнем Востоке, эволюционируют в сторону нежности и хрупкости, свойственной героиням Сэй-Сенагон и Кенко-Хоси? Она двигалась с удивительной легкостью, улыбалась загадочно и совершала самурайские, если так можно выразиться по отношению к женщине, поступки.

Ее семья при Сталине, разумеется, пострадала, слали сухари брату, который уцелел, и я  несколько раз от нее слышал: "Конечно, они были честными людьми, настоящими коммунистами. Но лес рубят, щепки летят".

Когда у меня начались в 70-е мелкие неприятности с советской властью, она демонстративно отказалась от значка "Ветеран партии", положенный ей по стажу в РКП(б)-КПСС, заявив: "Мой внук – не вам чета".

Странно.

Рассказав зачем-то мне об этом, поведала другую историю, про то, как отправилась на экскурсию в Печерский монастырь. А там начала добиваться, чтобы ей дали просфору. Дело в том, что она опекала беспомощную русскую старушку, жившую в соседней квартире, а та, узнав, что в программу ее экскурсии входят Печоры, попросила привезти ей частицу просфоры.

Что это такое – бабушка не имела ни малейшего понятия. Но дошла от советского гида до какого-то монаха, а потом – до игумена. И тот бабушке отдал Богородичную просфору.

Бабушка меня спросила: "Как ты думаешь, внук, это не очень плохо? Я ведь коммунистка и еврейка". Я, как мог, попытался ей объяснить, что это очень хорошо.

И еще я от нее слышал две поговорки: "Мы не настолько богаты, чтобы покупать дешевое" и "Есть евреи, есть жиды". Насчет первого я давно согласен: нельзя покупаться на дешевку. Про второе не знаю. Возможно, я еще не достиг уровня бабушки Сарры.