31.07.2007 | Memory rows

Сечь Яузу — ответственное дело

Особенно когда ты не колобок

Но бог, если он есть, точно Бог живых, а не мертвых. А я – что-то вроде ртути, вылившейся из градусника, вечно мне хочется катиться куда-то. Повезло: прокатился по многому; надеюсь, токсичных следов не осталось.

При этом, я не «колобок»: идея «колобковости», к которой склонен, видимо, прежде всего Илья Кабаков, а за ним ее приняли Андрей Монастырский, Коля Панитков и Паша Пепперштейн, мне не приятна. Дело в том, что быть колобком – значит быть тестяной субстанцией, в толще которой зреют грибки. И этот сферообразный кусок теста если куда-то катится, то не потому, что его преследуют враждебные силы. Ему это внутренне свойственно: его по ухабам гонит гнилостный, грибковый обмен веществ внутри его естества.

Я – не дрожжевой хлеб. Скорее похож на тоненький лист лаваша. Если засыхаю, можно взбрызнуть водичкой из мокрой тряпки, и я снова более или менее весом и съедобен. А подует ветер – меня уносит.

Времени осталось немного, а детей нет, и ни одного дерева не посадил. Наверняка много будущих деревьев растоптал, когда они были семенами и ростками. Я – так себе человек и так себе художник. Средний. Никого не убил, не своровал ничего ценного (то, что ценно мне, воровать бессмысленно), надеюсь, никого не соблазнил на бесповоротное. В бога не верю, хотя хорошо бы, возможно.

Но очень ценю и понимаю слова Бертрана Рассела: «Многие люди предпочитают умереть, чем начать думать. Обычно им это удается». Сказано жестоко, тем не менее я с ним согласен: почти единственное, что у меня есть, это попытка думать. Разумеется, я не сэр Бертран, в математике и в логике не смыслю ничего, однако зачем мне голова, если не для того, чтобы думать?

При этом, ничего не выходит. Помирать скоро, а я до сих пор не почувствовал себя взрослым человеком. Как говорится, «маленькая собачка – до старости щенок». И ведь о будущем при этом хочется думать.

Несколько дней назад я был у друзей. У них – серьезная проблема. Много недвижимости и никаких доходов – такое случается. Они пытаются продать свои квартиры в Москве и Париже (одни из лучших, надо сказать, жилищ, какие я видел, а я видел все же немало). Идея – продав, купить что-нибудь подешевле, но не получается. Потому что их квартиры настолько хороши, что очень богатым мудакам они ни к чему. Это слишком умные пространства.

Я им сказал, что сделал бы. Я бы эти квартиры продал ниже цены, а на вырученные деньги купил дом где-нибудь в милом моему сердце месте. В Португалии, в Греции, в Италии либо в Черногории или Хорватии. А оставшегося хватило бы, чтобы я там жил, платил налоги и работал, с радостью принимал в гости любимых людей и просто наслаждался восходами и закатами. И до конца дней был пресловутым чучелом для местного населения.

Они ответили: так не могут. Им надо быть в большом городе. Потому что в большом городе происходит самое важное. Я этого не понимаю: предположим, мне в Москве быть надо по причине, что только здесь я могу заработать хоть какие-то деньги на жизнь. Если бы не это обстоятельство, зачем мне большой город, особенно Москва, столица страны, где уже установился фашистский режим наподобие муссолиниевского, и просвета не видно?

Но и Саша, когда я ей рассказал об этом разговоре, сказала, что ей нужен большой город, особенно после жизни в Роверето. По-моему, случись счастье, о котором я мечтаю, у нее не было бы проблемы из захолустья возвращаться в Москву, если надо и захотелось бы.

Это – мечты о будущем счастье, и они не осуществятся. Есть настоящее, и оно забавно. Когда-то давным-давно мы друг другу взахлеб говорили: «А вот такая забавная история». Иногда истории и правда оказывались забавными. В такой истории мне предстоит участвовать послезавтра. Буду сечь Яузу.

Все началось с того, что Андрей Монастырский решил съехать из квартиры из пятиэтажки на улице Цандера, где прожил почти тридцать лет. Эту двухкомнатную квартирку, несомненно, хорошо бы сделать музеем – а вдруг так и будет? Время там будто остановилось. Моня сохранял все несмотря на происходившее вокруг. Но тут этажом выше завелся толстый мальчик лет девяти, с утра и после возвращения из школы занимавшийся гимнастикой. От его прыжков и приседаний Андрей впадал в безумие, отсиживался у Даши, его жены, в нелюбимом Свиблово. В конце концов, продав какие-то свои работы и, наверно, взяв в долг, спасся от толстого мальчика: купил другую квартиру,  по соседству. Как он мог бы обойтись без Сокольников, ВДНХ и Лосиного острова?

Но в новом доме тоже есть мальчики. Они не прыгают и не приседают, зато с десятого этажа швыряют в окно все, что подвернется под руку. То одежду, то башмаки, то постельное белье, и это повисает на ветках густо разросшихся московских тополей и кленов. И снять с деревьев невозможно: надо звать пожарных или МЧС.

Андрей смотрел-смотрел на безобразие и решил, что висящее надо выуживать удочкой. Заказал шестиметровую не то канадскую, не то австрийскую удочку по Интернету – ее привезла девушка из Одинцова. Выловить Моне ничего не удалось, зато он сделал мне предложение, за которое я благодарен. Устроить еще одну акцию «КД».

Давным-давно в Крыму, найдя на берегу моря суковатую палку, я ей ударил семь раз по морю, а Гога Кизевальтер это сфотографировал. Я сейчас пытаюсь вспомнить, знал ли я тогда что-то про персидские истории с поркой моря, возможно, и знал, но совершенно об этом не думал. «Семь ударов по воде» были попыткой сделать что-то не хуже, чем работы нью-йоркских концептуалистов середины 70-х, о которых мы что-то чуть-чуть знали благодаря случайным номерам западных журналов по искусству.

А тут – Яузу сечь. Ответственное дело, особенно под маркировкой «Коллективных действий».

Звонит Андрей, рассказывает мне про «Семь ударов» и предлагает сделать то же самое, но удочкой. Я сразу соглашаюсь: забавная история. И потому, что это рецидив через тридцать лет, и по причине, что все совсем по-другому. Нет, это не повтор, а напрочь иной разворот. И думаю, сколько раз бить по воде удочкой? На следующий день посылаю Андрею письмо с названием акции: «Сечение Яузы. 1.000 хлыстов», дальше тренируюсь и понимаю, что тысячу раз махать шестиметровой удочкой мне не под силу. Вернее, могу, но это номер на физическую исчерпанность. А главное – он похож на старый концептуализм. Я уже не готов себя мучить ради того, чтобы про это рассуждали: вот, мол, искусство.

Так что высеку Яузу гибкой удочкой 333 раза. Этого вполне достаточно. И наряжусь в красные штаны и красную поло – будто я палач, а главное – на фоне московской июньской зелени выглядеть буду как мак-coquelecot. Как на картине Сислея.       

А что дальше – неизвестно. Возможно, опять зима.