31.05.2011 | Аахен-Яхрома

Ш

Шамони, Шато Д'Э, Шато-Уарон, Шато-Шильон, Шаффхаузен, Шаховская, Шереметьевская, Шинон, Шиофок, Шленди, Шопрон...

555. ШАМОНИ

1989

Из темноты и чада туннеля Монблан мы выбрались на божий свет на «Рено-Фуэго», в которой отказала вся электрика. По серпантинам начали спускаться вниз, попался автосервис, и мы поменяли аккумулятор. Въехали в Шамони. Зима была бесснежная, отдыхающие бесцельно слонялись по городку. Не то для шика, не то потому что так положено в горах зимой, у половины машин колеса были обмотаны цепями, и они лязгали по асфальту.

556. ШАТО Д’Э

1998

Нас повели смотреть музей народных промыслов: резная раскрашенная мебель, орудия труда, функция некоторых загадочна, кружева, старинные гравюры и фото, показывающие нищий быт кантона Во до того, как здешние горные деревни разбогатели благодаря туристам.

Потом пошли в сыроварню, смотрели, как делают настоящий швейцарский сыр и попробовали его. Он оказался очень хорош.

На рыночке торговали ажурными картинками, вырезанными из бумаги (горы, елки, коровы, снежинки), очень дорогими, не меньше тысячи франков, и часами-кукушками разных размеров.

557. ШАТО-УАРОН

1991

Когда Жана-Юбера Мартена уволили с должности директора Центра Помпиду за выставку «Волшебники Земли» (поборники тьер-мондизма его обвинили в эксплуатации честных ремесленников из Австралии, Азии, Африки и Латинской Америки, а сторонники истинного современного искусства – в том, что он в кучу свалил настоящих мастеров contemporary art и этническую продукцию), ему в утешение дали замок Уарон и возможность там собрать, как заблагорассудится, коллекцию современного искусства.

Решение умное. Уарон хоть и находится в долине Луары, но на отшибе, далеко от Шамбора, Азе-ле-Ридо, Блуа и прочих всемирно известных замков, и раньше про него мало кто знал. При этом этот замок, с пятнадцатого по семнадцатый век принадлежавший семье Гуффье, очень красив. И коллекция, выставленная там Мартеном, стала привлекать не только любителей старины, но и современного искусства. А замок – построен в стиле позднего Ренессанса и раннего классицизма и, после того как в семнадцатом веке род Гуффье пресекся, переходил из рук в руки, а последние сто лет пустовал и ветшал.

Мартен пригласил меня, Юлю и Джудит Бизо на открытие выставки его коллекции, которую он назвал «Curia et Mirabilia». Мы и поехали, но в последний момент оказалось, что машина Джудит, старая «Вольво» с калифорнийскими номерами, не заводится. Она созвонилась со своим приятелем Жозефом Мауалем, преуспевающим кардиохирургом ливанского происхождения, и мы отправились на его коллекционном «Мерседесе» конца 50-х. По дороге в Уарон обогнали новенький «Порше». Я тогда почувствовал, что это – ехать со скоростью 240 километров в час и успел разглядеть в боковом зеркале недоуменное лицо хозяина «Порше», когда он несколько секунд держался бок о бок с нами.

Жан-Юбер воспользовался карт-бланш, данной ему французским правительством в соответствии со своей склонностью к курьезам и чудесам. Закупил работы международных звезд (Армледер, Сперри, Рюто, Абрамович, Болтански, ЛеВитт, Кабаков, Дмитриевич, Баярс и т. д.) и их инкрустировал в наполовину руинированные интерьеры замка так, что получилась кунсткамера. Это было хорошо – лучше, чем в белых кубах нынешних музеев.

Но не менее интересны в Уароне остатки того, чем украшен был замок при Артюсе, Клоде и Луи Гуффье. Например, длиннейшая комиксная роспись времен Людовика XIII в одном из крыльев, с веселой наивностью повествующая о Троянской войне. Не хуже и сохранившиеся в кордегардии срамные рисунки и надписи, накарябанные стражниками в XVII веке.

На газоне курдонера расставлены были столы под белыми скатертями. Приглашенные и официанты чего-то ждали. Вдруг раздался гул, и на лужайку приземлился военный вертолет. Из него, как deus ex machinа, вышел только что назначенный министром культуры Жак Тубон.

Через некоторое время ему, как и другим французским политикам, было вменено в вину нецелевое использование ВВС.

Я чокался с Джеймсом Ли Баярсом, верзилой с лицом сырого окорока, в рваных джинсах и смокинге, на голове у него был цилиндр, покрашенный золотой краской, под ним – черная бандана. В качестве его произведен, ия у Мартена был клык нарвала, стоявший на развилке парадной лестницы.

558. ШАТО-ШИЛЬОН

1998

Из Монтре мы на катере поплыли к Шильонскому замку. Он стоит на скалистом островке, соединенном с берегом дамбой. Вид на озеро и Альпы – бедекерный, но оттого не становящийся хуже. Спустились в подземелье, где томился протестант Бонивар, которого туда заточили католики. Впечатляет, но якобы узилище в Чуфут-Кале мрачнее, да и сидел Бонивар в подвале не двадцать лет, как Шереметев, а всего четыре года. Посмотрели на автограф Байрона, оставленный им на одном из столбов. Вышли на воздух, смеркалось, и на противоположном, французском берегу Лемана зажигались огоньки.

559. ШАФФХАУЗЕН

1997

День оказался солнечный, чуть туманный, и свет мягко падал на выцветшие фрески, четыреста лет назад намалеванные на фасадах домов, где жили и живут патриции этого города. Разноцветные геральдические флаги свисали из резных деревянных эркеров («не жалейте флагов!» – их, из швейцарских конфуцианских соображений, и не жалели), они еле шевелились на ветерке. В лавках торговали шоколадом, часами и народной одеждой: блузки, вышитые розанами, и серо-зеленые жакеты с тускло золочеными пуговицами. Из окошка одного из расписных домов карамельно, как цвет дубовых резных эркеров, пел про свечу на ветру Элтон Джон.

Я поглядел на замок: в глубоком рву на ослепительно зеленой траве паслись золото-рыжие олени с белыми «зеркалами» под дергающимися хвостиками. Купил пакетик оленьей еды у африканца, надзиравшего за тем, чтобы приезжие не кормили оленей своими объедками. Сбросил содержимое в ров. Олени подошли, понюхали и съели.

Дальше стало интереснее. Мы пришли в монастырь Всех Святых, и там в романском клуатре я увидел воссозданные грядки бенедиктинских монахов былых времен. Капуста, лук, чабрец, тимьян, морковка и салат, похожий на тот, каким торгуют старушки возле станций московского метро, петрушка, редиска и репа. Ни огурцов, ни, разумеется, помидоров и картошки. А перец и соль – это только батюшке-аббату и, если разрешит келарь, в котел братии.

Потом мы катались на лодке у порогов Рейна, там, где орды Аттилы вскакали в Швейцарию. Водопад обливал скалу, а она не обращала внимания. В воздухе стояла радуга, такая близкая, что я протянул в нее руку. Она исчезла, но мне показалось: на волосках предплечья продолжали играть семь цветов.

560. ШАХОВСКАЯ

1983

Мама меня попросила съездить в Шаховскую навестить брата Саньку, которого отправили туда убирать картошку. Почему-то студентов московских гуманитарных вузов посылали на картошку именно в Шаховскую. Годами десятью раньше Ваня Шаховской, учившийся тогда в Полиграфе, тоже выкапывал картошку на своих родовых землях. Он там сделал что-то не то, и в институтской малотиражке срамили студента Шаховского, в Шаховской ведшего себя не так, как подобает будущему советскому художнику-полиграфисту.

Вот и Санька, за год до того поступивший на филфак МГУ учить португальский язык, оказался в Шаховской.

Был отвратительный осенний день, холодный и дождливый. Я долго ехал на электричке, потом добирался до какой-то деревни на автобусе. Утопая в земляной жиже, нашел поле, где в земле копались брат и его товарищи. Они были грязные, простуженные и несчастные. Мы с Санькой пошли в барак, где они проживали. Он был страшно рад снеди, которой меня нагрузила мама, кормили студентов плохо, а еще больше, кажется, – двум бутылкам водки, привезенным мною.

Через несколько месяцев Санька ушел с филфака, потом пошел учиться на портного, но с головой погрузился в рок-музыку. Португальский так и не выучил, зато через много лет стал специалистом по ценным бумагам.

561. ШЕРЕМЕТЬЕВСКАЯ

1970

Там у родителей Ксюши Шимановской была старая дача, построенная сразу после войны ее дедом, генералом Григорием Шимановским. Скрипучие полы и запах, какой бывает в старых подмосковных дачах – застоявшийся печной дым, слежавшееся белье, керосин, хотя уже много лет здесь никто не готовил на керосинке, и что-то сладковатое, яблочно-коричное.

Большой заросший, влажноватый участок с разлапистыми елями, бузиной и одичавшей смородиной – в семье Ксюши никто садоводством не занимался. Прямо над головой, чуть не касаясь брюхом деревьев, каждые пятнадцать минут проносились самолеты и шли на посадку в Шереметьево.

Занимательно, что отец Ксюши – полковник ВВС, специалист по авиакатастрофам.

Интересно, осталась ли эта дача или ее заменил какой-нибудь кирпичный «коттедж»?

562. ШИНОН

1997

Мы с Сашей приехали в Шинон, заново основанный в Х веке на руинах римского города Тибо I Мошенником, герцогом Блуа, к очередному виноделу, выходцу из какой-то шампанской винной династии. Он решил перебраться в регион Луары и здесь заняться изготовлением вина без пузырей.

Маленький «замок» с башней, накрытой острой конической крышей, построенный, надо думать, в семнадцатом столетии. Французские окна, забранные частым переплетом, выходят на идеальную лужайку. На ней старые туи, подстриженные в виде рюмки, бутылки и почему-то слона. Хозяин под стать: хлыщеватый господин под сорок лет в розовом поло Lacoste, стиранных-перестиранных голубых джинсах и лоснящихся рыжих английских ботинках о пяти дырках. Его cabernet-pinot, надо отдать должное, был очень хорош.

Потом мы пили кофе на террасе кафе на берегу речки Вьенн: перламутровый свет-цвет, чайки, летящие против ветра, замирающие в воздухе, а потом куда-то несущиеся – на холмы, в виноградники и сады? За спиной были клетчатые фахверковые домики времен Жанны д’Арк, а на скалистом холме – обширная крепость, куда мы не поднялись.

На выезде из Шинона я увидел сложенный из известняковых плит домик, где жил шинонский каноник Франсуа Рабле.

563. ШИОФОК

1998

Городок стоит в южном конце Балатона, где из него вытекает речка Шио, впадающая в Дунай. Рядом с набережной – майоликово-мозаичная беседка в самом дурном мавританско-сецессионом стиле, «Музыкальный павильон»: там играли и играют звезды от Давида Ойстраха до, прости господи, Ванессы Мэй. Вдоль озера – множество гостиничек и пансионов, сплошной Zimmer frei. По какой-то причине австрийцев и немцев было мало, все больше поляки, возбужденно, с быстрыми переходами интонаций сверху вниз и снизу вверх, обсуждавших здешнюю дороговизну. Мутным зеркалом лежало озеро, и было жарко. На нем дремали, время от времени разевая клювы, чайки. Мы поехали в Шопрон.

564. ШЛЕНДИ

2003

В Шленди купаться было хорошо: длинная бухта, похожая на коротенький фьорд, и по бокам низкие серо-розовые скалы, на закате отливавшие оранжевым. От моей ноги метнулась рыбешка, похожая на мелкую зеленуху, но другая. За спиной бабушка пыталась извлечь из воды внучку, что-то ей говорила по-мальтийски, та капризно и пискляво кричала: «Nay, Grandy, I gonna go a’sweemin’!».

Небо было правильного, кобальтового цвета, вода как увеличительное стекло.

565. ШОПРОН

1998

По городу протекает речка с лягушачьим названием Иква. Километрах в десяти она впадает в болотистое озеро Нейзидлер-Зее, это уже Австрия, и надо думать, в этом озере, которое очень любят аисты и цапли, лягушек предостаточно.

Но, может, Иква происходит от aqua – ведь Шопрон основали римляне, и он при них назывался Скарбантия – цинготное какое-то слово. После падения империи Скарбантия захирела, и город заново был основан уже мадьярами. Созвучие Скарбантия – Шопрон обманчивое, назван он в честь какого-то венгерского феодала.

В 1989 здесь случился «Шопронский пикник»: Венгрия и Австрия вдруг на три дня открыли границу, и в этот коридор убежали в ФРГ через Австрию многие тысячи немцев из ГДР. А тут вскорости и Берлинскую стену сломали.

Когда я был в Шопроне, там было множество австрийцев. Они отоваривались в магазинах – в Венгрии еще было намного дешевле, чем в Австрии.

Жалко, я в городе провел всего часа два. Он красив. Многие старинные дома стоят на римских фундаментах из больших квадр, и в них перемешаны готические, ренессансные и барочные черты. На главной площади – обязательная Чумная колонна ХVII века с фигурой Богородицы, но в Шопроне она окончательно нелепая, облепленная пузатыми ангелочками и невыносимо пузыристыми гирляндами роз и лилий. Люблю я такое, доведенное до рационального безумия барокко: от него идет благостный холодок.

Недалеко стоит готическая Козья церковь – по преданию, какой-то житель городка пас коз, одна из них провалилась в яму, он полез за ней и обнаружил кубышку с золотыми монетами, которые и пожертвовал на строительство церкви. На ее по-деревенски тяжелые кирпичные стены смотреть тоже мило.

Я побродил по улочкам Шопрона, потом мы обедали. Ели шницель по-венски, запивали водянистым местным «кекфранкош».

566. ШОТТ-ЭЛЬ-ДЖЕРИД

1996

Из Кебили, где аттракцион – пещерная деревня берберов-«троглодитов» – мы выехали вечером. Гиды хотели показать нам закат над Шотт-эль-Джерид, когда-то морским заливом, а теперь огромным соленым озером, летом почти высыхающим. Они горевали, что в Тунисе мы оказались весной, а не летом, и вряд ли увидим миражи, часто появляющиеся в жаркое время года, когда дневной зной резко падает, и в воздухе начинает твориться черт знает что.

Мы ехали по узкой дамбе, по обе стороны расстилались все шире серо-белесо-желтые просторы не то воды, не то соленого киселя. Ветра не было, и эта субстанция тускло, без ряби, отражала темнеющее небо. Это было похоже на привычный мне Сиваш, но там нет такого простора.

Ехали почти час, берега озера скрылись из вида, до горизонта только мертвенное зеркало солончака, на котором кое-где блестели лужицы голубоватой воды. На полпути до Тозёра остановились, вышли из автобуса. У обочины арабы в бурых бурнусах торговали «розами пустыни» – лепестчатыми розово-желтыми кристаллами, образующимися от перепадов температуры и ветра из каменной соли и песка. Они были разного размера, как куриное яйцо, как кочан капусты. Я купил парочку средних.

Солнце уходило за горизонт, и тут началось. Гиды правильно сделали, что показали нам этот закат. Небо и солончак светились алым, оранжевым, лимонным и лиловым, воздух пронизывали сизые и зеленоватые всполохи. Все принялись фотографировать, я по, глупости, – тоже. Никакая фотография не может изобразить ощущение, которое испытываешь, стоя в этой сияющей пустоте.

567. ШХЕЛЬДА

1966

От поселка Эльбрус мы по разбитой дороге, цеплявшейся за склон горы, поднимались все выше. Над дорогой вдруг нависла снежная стена, а вниз, к речке Адылсу, тянулся белый язык, и из него, словно мелкие колючки, торчали поваленные ели. Водитель сказал: неделю назад спустилась лавина, погибло несколько человек, а дорогу расчистили только вчера.

В альплагере были деревянные домики с железными кроватями и полосатыми матрасами, был барак-столовая; поляну, на которой расположен лагерь, обступал еловый лес, и к небу громоздились острые клыки гранитного массива Шхельда. Я тогда впервые увидел высокогорье. На затененном склоне стоял мороз, но шагнешь через невидимую черту – снег тает, и в траве белеют крокусы.

На противоположном склоне, по снегу между черных камней цепочкой прошло стадо горных баранов.

Я учился ездить на лыжах. Ботинки тогда были смешные, двойные: сперва надо было туго затянуть шнуровку внутреннего башмака, потом внешнего. Инструктор учил меня делать простейшие повороты, а первый урок посвятил искусству падать. В горнолыжном спорте я не преуспел. Но в горы меня с тех пор тянет постоянно.