17.05.2011 | Аахен-Яхрома

Ч

Чебоксары, Чегет, Челюскинская, Червени-Клаштор, Черновцы, Черноголовка, Черноморское, Черусти, Чефалу, Чуфут-Кале...

545. ЧЕБОКСАРЫ

2005

Рядом с речным вокзалом стоит чистенький беленький монастырь, возле него чувашские тетеньки торговали сувенирами – якобы народными шапочками и кошельками, вышитыми бисером и блестками. Саша купила кошелечек для племянницы Маши.

Город – почти весь новый, есть несколько старых купеческих домов и церквей, много памятников советского времени, к примеру, Чапаев с шашкой, скачущий на нелепо высоком постаменте. Широкие прямые улицы, много зелени, медлительные люди на улицах.

Нас повезли смотреть памятник Матери-Покровительнице, только что установленный, – этакая Оранта стоит на холме над водохранилищем. Бьют фонтаны, пестреют цветочки на клумбах. Рядом административные постсоветско-постмодерные здания.

В Чебоксарах тихо и мирно. Не видно ни богатства, ни нищеты. Очень мало рекламы, на улицах чисто. Пиво стоит в два раза дешевле, чем в Нижнем, и народ благожелательный. По-чувашски город называется Шупашкар, и вроде бы слово происходит от марийского слова «шевекшэшгер», «кадка».

Социально милый рассол в отдельно взятой из российского сарая кадке? Хорошо бы.

546. ЧЕГЕТ

1966

Я не помню, как называлось балкарское село возле Чегета. Мы с отцом шли по его улице, возле домов сидели огромные косматые овчарки и молча сканировали нас маленькими рыжими глазами. Зашли в шашлычную – столы слева и справа от входа, и никого. Мы уселись за стол справа от прохода. Хозяин (голубые глаза, рыжие усы, каракулевая ушанка цилиндрической формы с намертво пришитыми ушами) очень вежливо сказал: «Пересядьте, пожалуйста, налево. Здесь для мусульман». Я ничего не понял, отец был удивлен. Шашлык был вкусный.

547. ЧЕЛЮСКИНСКАЯ

1975

В Челюскинской был дом творчества МОСХа и графические мастерские, офортные и литографские. Там какое-то время жила Ира Нахова, и я поехал ее навестить. Недалеко от художнического дома по полю тянулись длинные валы, заросшие травой, – часть системы водоснабжения Москвы. На них стояли круглые красно-белые башни с пилястрами и круглыми окнами-люнетами, архитектор явно вдохновлялся Браманте. Ира потом писала картины с этими башнями, по-моему, удачные.

548. ЧЕРВЕНИ-КЛАШТОР

1998

Из Кежмарока мы поехали к польской границе, в деревню Червени-Клаштор, мимо становившихся все выше холмов, вдоль какой-то речки. Остановились на зеленой поляне, где стоял высокий крест, украшенный пластмассовыми цветами, подошли к берегу: было жарко, хотелось искупаться. Вода была холодная и очень чистая.

Потом оказалось, что на этой поляне несколько лет назад было явление девы Марии местным детям, но Ватикан пока ведет проверку и официально это событие не признает.

Приехали в Червени-Клаштор, в монастырь камедулов-молчальников, основанный в XIV столетии. Монахов там нет с конца XVIII века: император Иосиф II секуляризировал монастыри орденов, которые считал бесполезными и не приносящими дохода. Аскетические камедулы, правда, мирскими благами интересовались мало, они молились, читали и медитировали.

К сожалению, церковь была закрыта на реставрацию. В резиденции приора я увидел выставку извилистых полихромных барочных скульптур: румяные, бородатые апостолы и экзальтированные ангелы.

Близ монастыря деревня. Белые домики с расписными ставнями, грибообразные дранковые и соломенные крыши, на них гнезда аистов. Птицы, завидев прохожих, поднимаются, горизонтально тянут шеи, щелкают, как трещотками, длинными клювами.

Мы пошли на главный здешний аттракцион, сплав на плотах по реке Дунаец. Пришлось ждать почти час, пока собралось достаточное количество желающих прокатиться. Погрузились на плот, больше похожий на широкую лодку, и плотогоны, наряженные в гуральские костюмы, оттолкнулись шестами от пристани.

Мы понеслись по узкому ущелью, скалы отвесно поднимались и со словацкой, и с польской сторон чуть не на полкилометра: местами небо едва было видно в узкой щели. Вода бурлила, плотогоны ловко лавировали между камней, окруженных пеной, радужно игравшей в лучах солнца. Жалко, плаванье до нижнего причала длилось всего-то минут пятнадцать. Потом мы больше часа шли назад по узкой тропинке вдоль Дунайца.

Я так и не понял, как плоты возвращаются наверх.

549. ЧЕРНОВЦЫ

1977, 1978, 1979

Жалко, я никогда не останавливался в Черновцах, видел этот город только из окна поезда. Но даже то, что замечаешь, когда поезд медленно едет мимо него и пересекает по высокому мосту реку Прут, удивляет. В этом буковинском захолустье вдруг нечто похожее, как я понял много позже, на европейские столицы.

Стоящая на холме псевдоготическая, но одновременно уже приближающаяся к модернизму резиденция униатских митрополитов Буковины и Далмации, теперь там университет. Огромная, как в Риме или в Будапеште, синагога в ренессансно-мавританском стиле. Двух-трехэтажные дома – то пошловатая сецессия, то вдруг что-то похожее на странную и очень привлекательную архитектуру словенца Йоже Плечника – да не он ли это строил здесь? Все это было в печальном состоянии, надеюсь, сейчас привели в порядок.

Маленькие, но очень богатые и разнообразные города востока Австро-Венгрии это особая тема. Некоторые из них я потом видел, для меня это было открытие.

550. ЧЕРНОГОЛОВКА

1983

С ней у меня связаны болезненные воспоминания, и физически, и этически. Я туда ездил лечить гонорею к доктору, знакомому Вити Савинова. К тому же, была мрачная холодная зима. Я коченел в электричке, бежал мимо панельных кварталов к больнице, потом обратно на станцию.

А кроме этого – там военные заводы, а позже, когда закончилась советская власть, начали производить минеральную воду и лимонад. Кажется, водку тоже.

551. ЧЕРНОМОРСКОЕ

1984

Пыльный, голый поселок – негде спрятаться от солнца. Как мы там оказались, я уже не помню. Возможно, не могли выбраться из Оленевки в Евпаторию и поехали в Черноморское, бывшую Ак-Мечеть, бывший Каллос Лимен, чтобы ехать на автобусе оттуда. Но, кажется, в те годы Черноморское было закрыто для посторонних, там была база ракетных катеров? Как бы то ни было, – облезлые дома советской постройки, жухлая трава, пляж с сероватым песком.

Я читал в какой-то книжке про Каллос Лимен, Добрую Гавань, основанный греками одновременно с Херсонесом. В те времена Тарханкут был покрыт лесами, греки их вырубали для строительства и топлива, устраивали поля и виноградники. Сейчас тут пустая полынная степь, камни, глина да песок: представить невозможно, что когда-то эти места были плодородными.

Говорят, в Черноморском понастроили пансионаты и коттеджи для отдыхающих. Интересно, деревья посадили?

552. ЧЕРУСТИ

1980

Мы высадились на станции Черусти, часах в трех езды от Москвы. Два раскосых, с медным загаром милиционера с подозрением смотрели на нас и на наш багаж – тяжелые рюкзаки и надувные лодки в чехлах. Подошли, потребовали паспорта, долго их читали. «Из самой Москвы? А здесь что делаете?». Мы объяснили, что приехали отдыхать, ловить рыбу. Они ушли в станционное здание. Я спросил железнодорожника, сидевшего на лавке под противопожарным стендом с ломом, топором и выкрашенным красной краской ведром, почему у них милиционеры какие-то странные. Он объяснил, что местных отправили в Москву на Олимпиаду, а к ним прислали ментов из Казахстана.

553. ЧЕФАЛУ

2007

B&B, где мы остановились в Чефалу, удивил и обрадовал. Чтобы добраться до нашего жилья, нужно было сперва вскарабкаться по очень крутой и узкой лестнице в тридцать шесть ступеней (как же я клял свой чемодан!), потом пройти по Г-образному коридорчику, подняться еще на семь ступеней, дальше спуститься на пять, затем подняться на четыре, спуститься на три и, наконец, – дверь. Эти пятьдесят пять ступеней и их ритм я запомнил хорошо.

За дверью была большая гостиная, дальше спальня. Ну и кухонька и душ с сортиром. Все удовольствие – сорок евро, а если поторговаться, так бы было дешевле. Чудо: все помещения покрашены голубым кобальтом, в гостиной французское окно с крошечным балкончиком-скворечником и видом на Тирренское море и Эолийские острова. Мы присматривались к их конусам: Аликуди, Филикуди, Вулкано, Липари, Салина, Панареа, Стромболи. Краска на стенах лупится? Это неважно.

Все заливал голубой свет. Иногда набегали тучи, небо темнело и свистел ветер, лил дождь. На закате море и небо сияли пурпуром с белыми, черными, желтыми и синими прожилками.

Место, где мы поселились, называется via Porpora, дома стоят на основаниях стен, построенных финикийцами, выше идут эллинские, римские, византийские, арабские, нормандские, и по всем станциям до наших дней, наслоения. Разновременный кирпич и штукатурка, чуланчики и контрфорсы, окна из ПВХ и огромные блоки камня, высовывающиеся из-под нище-яркой современной покраски, навесные кондиционеры и пластмассовые трубы, висящие на проржавевших кронштейнах.

Под нашим балкончиком, метров пятнадцать вниз, на ветре дергался сине-белый навес ресторанной террасы, оттуда вкусно пахло едой – мы раза три ходили туда есть, еще ниже о камни бились волны, в полуразрушенных средневековых приморских укреплениях флиртовали и хулиганили местные подростки. Утром нас будил настойчивый звон церкви, стоявшей в двадцати метрах, на бастионе Маркьяфьяво, а к вечеру снова звенел гнусавый щебет сицилийской молодежи.

Это место между Пурпурной улицей и улицей Ортолано ди Бордона по-сицилийски называется ‘u scuogghiu ‘mmriacu, Пьяный риф: здесь триста лет назад разбился корабль, груженный вином. Я, глядя на синее море, пил густой сицилийский мускат почти апельсинового цвета.

Чефалу – маленький, чуть не половину его занимает огромный собор, построенный при Руджеро II, с мозаичным изображением благословляющего Христа в апсиде, таким убеждающим, что оторопь берет. Собор упирается арабесками своих апсид в крутой склон горы, очертаниями похожей на череп – отсюда греческое название городка, «Кефалидион». На лысой макушке горы – развалины доисторического сооружения, за неимением точных исторических сведений о нем названного храмом Дианы, и остатки византийской крепости. Мы там не были, лень стало карабкаться, цепляясь за камни. Мы просто ходили по узким улочкам Чефалу, неизбежно ведущим к морю, избавляющему от клаустрофобии замкнутого в себе средневекового городка. Пили кофе и тяжелое белое вино Сицилии, ели ледяные «граниты».

Смотрели на сияющие на солнце ступени, ведущие к церковке Санта Мария деи Скалини, – по этой лестнице жутковато шагать не потому, что ее изразцы скользки, а по другой причине. Они чрезмерно ярки, и оранжево-кобальтово-изумрудные цветы слепят глаза, даже если небо покрыто хмурыми облаками.

На площади возле Duomo в туристских лавках торговали футболками с изображениями Марлона Брандо в виде дона Корлеоне и небритого усатого мудилы в кепке, с окурком, приклеенным к губе, и в обвисшей майке на тонких бретельках – символом мафии.

Ровно такие же люди сидели на табуретках, поставленных возле входов в дома, играли на табуретке, стоявшей между ними, в домино или в «дурака». Мы пили кофе на площади под колоссальным Дуомо, и приехала свадьба.

Невеста в кипевшем кружевами платье – девочки в беленьких платьицах еле справлялись с многометровым шлейфом. Жених в серой, отливавшей лазурью, визитке. Родственники и друзья. Мужчины, облитые сшитыми на заказ костюмами итальянского кроя. Женщины, несмотря на солнце и пятнадцать градусов тепла, в мехах, под шубами – платья невероятного фасона: рюши, оборки, бантики. Церемонией командовал молодой священник с щеками как перезрелый персик, с волосами, лоснившимися от бриллиантина, в шелковом черном костюме. Он звонил попеременно по двум телефонам, и наконец из дверей собора вышел епископ. Отец невесты подхватил свое дитя, они взбежали по лестнице к собору, преклонили колени и поцеловали перстень владыки. Вслед за ним пошли к благословляющему Христу жених с друзьями, потом втянулась в белый портал вся свадебная публика.

Другая публика – разноязычная – сидя за столиками кафе, свадьбу фотографировала. Думаю, она есть где-то на YouTube.

Сперва у меня была мысль пойти посмотреть на дом, где жил Алистер Кроули со своей коммуной. Но понял, что глядеть на этот Иерусалим сатанистов ни к чему. Куда лучше было пойти в музей маркиза Мандралиска: этот просвещенный сицилийский аристократ собрал правильную коллекцию. Такие флорентийские и сиенские кассоне, как в коллекции Мандралиска, мало где есть; там великолепные итало-византийские иконы и завораживающее любителя палеонтологии собрание окаменелостей.

Конечно, я туда стремился ради «Портрета неизвестного» Антонелло да Мессина. Ее там не было – картина путешествовала и была не то в Токио, не то в Мадриде. За бронированным стеклом висела репродукция. Очень хорошая, можно было и не указывать, что не оригинал: этот уголовник с презрительно-жалобной ухмылкой и холодными глазами рассказывает о печальной судьбе человеческого рода в эпоху мультипликации образов так же эффективно, как во времена того, что почему-то называют Возрождением.

Зато на месте был не менее знаменитый, чем бандит, нарисованный Антонелло, кратер с продавцом рыбы. Эта аттическая керамика гениальна. Прежде всего, формой – точностью объема, отгиба горловины и изгиба ручек. О древнегреческой живописи спорят до сих пор, но здесь она во всем цвете – чистая тетрахромия, черное, красное, белое и желтое. И как же это нарисовано – будто фотография из National Geographic про рыбные лавки в Греции и Италии. На вазе – сгорбленный разборчивый покупатель и пузатый рыбник, вырубивший из хребта тунца ломтик мяса. На, дорогой, понюхай!

А под ногами – мертвая рыбья голова.

Моя мечта – убежать от глупой русской зимы, поселиться в ласточкином гнезде над «ушкоггу ммряку», под Черепом, и слушать море, смотреть на острова. И хорошо бы добраться до острова Панареа. Самого маленького, самого позабытого из Эолийских островов. Я верю, там воздух – весь, во всей полноте.

554. ЧУФУТ-КАЛЕ

1983–2008

Из голубо-беленького Бахчисарайского вокзала мы, нагруженные всем необходимым для крымских хождений, шли в пельменную на площади – знали, что «цивилизованной» пищи неделю не попробуем. Да и пельмени в привокзальном заведении были вкуснее – или так казалось, – чем в Москве. Потом покупали вино в соседнем магазине, запихивали бутылки в рюкзаки. В один из приездов в магазине были только стограммовые флакончики с инкерманским каберне. Мы купили двести штук.

Дальше – трясучий дряхлый автобус, поднимавшийся все выше, мимо странных скал, изрытых пещерами, мимо столовой горы с тоненькими стволами сосен на ее срезе и мимо потрепанного ханского дворца. Потом мечеть с покосившимся минаретом, маленькие домишки, дорога поднималась по ущелью, стиснутому скалами. Конечная остановка – Староселье, бывшая греческая деревня Мариамполь. Греки жили здесь с незапамятных времен, а при Екатерине всех крымских греков выселили с полуострова. Я не понимаю логику: это решение обосновывалось тем, что они страдали от татар-мусульман, и им лучше будет на Украине. Чем лучше Мариуполь, основанный выходцами из Мариамполя в голом Диком Поле, чем благодатные долины Крыма, неясно. Впрочем, многие греки позже в Крым вернулись. Сталин их снова депортировал, без всяких объяснений.

Возле остановки мы занялись переливанием вина в канистры. Их было две. Одна – цилиндрическая, из синего полиэтилена. Вторую по просьбе Майкла Мачабели, отца Димы, изготовили из алюминия на авиационном заводе, где он работал. Видом она была похожа на кейс.

Рядом с автобусной остановкой выросла сверкавшая на солнце стеклянная горка из 100-граммовых бутылочек.

Потом мы круто поднимались к пещерному Успенскому собору. Тогда он был разорен, но мимо него к Чуфут-Кале иногда ходили туристы, и потому бахчисарайские бабушки здесь торговали шиповатыми зелеными плодами, якобы помогавшими от всех болезней, медом и прополисом.

Возле монастыря – источник с очень вкусной водой. Если одна из канистр была пуста, мы ее здесь наполняли, если нет – кому-то из нас приходилось, после того как мы расположились на стоянке, спускаться за водой. У источника обычно сидели и тихо попрошайничали пациенты интерната для неизлечимых психбольных, находившегося в глубоком овраге под монастырем, возле старинного медресе.

Дальше мы шли по пологому подъему, по сырому ущелью, где никогда не бывало солнца и сладковато пахло борщевиком и папоротником, и наконец оказывались в широкой долине, у подножия Чуфут-Кале, Жидовской крепости. Плато, где она стоит, замыкало долину слева, справа поднималась плоская гора, на которой мы, всегда на одной и той же поляне, устраивали стоянку. Попасть туда можно было двумя путями. Длинным и легким – мимо Чуфут-Кале и Иосафатовой долины, древнего караимского кладбища, по лесной дорожке. Коротким – и мучительным, в лоб, по осыпям, хватаясь за стволы деревьев. В один из таких подъемов я чуть не издох, спасибо Андрею, он меня втащил на вершину.

Наша поляна была окружена кустами и невысокими деревьями, и найти ее в лабиринте лесной чащобы было нелегко. Пару раз я терялся, плутал по тропинкам и прогалинам полчаса, пока наконец ноги сами не приводили на место.

Мы собирали дрова, разводили костер, надували матрасы, натягивали над лежбищем полиэтиленовый навес – не от дождя, дождь бывал редко, а от солнца. И устраивали праздник в честь приезда. После него, прихватив с собой канистру, шли ночью в крепость – это был ритуал. Крепость есть крепость, у нее для того и стены, чтобы в нее было трудно попасть. А калитка, через которую днем туда ходили туристы, сторож вечером запирал и спускался домой, в Староселье.

Но, цепляясь за камни и трещины между камнями, на стену можно подняться, потом надо перелезть через колючую проволоку, и вот она – Чуфут-Кале, мертвая, залитая лунным светом.

В один из штурмов крепости мы решили, что лезть через стену скучно, надо штурмовать восточные ворота, Биюк-капу, – их огромные створки, сделанные из дубовых досок, обитых железными бляхами, установлены в XVI веке. Дима Мачабели, человек с инженерным образованием и геркулесовым телосложением, придумал, как это сделать. Надо, сказал он, расклинить. Он лег на землю и просунул в щель между полотнищами ворот ладонь, потом руку по локоть, по плечо, в конце концов пролез по пояс. Наверху ворота разошлись почти на метр. Мы, как мартышки, вскарабкались, пролезли в щель, горохом посыпались вниз. Дима продолжал служить клином – мы снова полезли наверх, как смогли растянули ворота еще шире, и он протиснулся внутрь, к нам, в крепость. Обратно мы спускались через стену.

Попав в крепость, мы шли в Чаушын Кобасы, трехэтажную пещеру, про назначение которой мнения расходятся. Одни считают, это была тюрьма, и здесь двадцать лет просидел боярин Василий Шереметев, а также томились гетман Потоцкий и стольник Андрей Ромодановский. Другие обоснованно доказывают, что это был просто склад. Как бы то ни было, место романтическое: низкие своды, грубо вырубленные в скале, толстые кривые столбы, подпирающие их, окно, через него на пол падает свет луны. Главным было усесться на подоконник, свесив ноги в пятидесятиметровую пропасть, и пить вино из канистры. Поступок, не очень уступающий подвигу Долохова, выдувшего приблизительно таким же образом бутылку коньяка на карнизе высокого второго этажа.

Я не понимаю, почему никто из нас не погиб во время этих пьяных ночных вылазок. Бывало близко к тому. В одну из темных ночей мы с Колей Козловым сидели на краю плато, где была наша стоянка. Коля вдруг ни с того ни с сего поднялся и спрыгнул вниз. Я обмер: там пропасть. Но до того, как я что-то предпринял (да и что было предпринимать?), его голова возникла из темноты, и он влез обратно. Выяснилось, что ему, при его подслеповатости, показалось: внизу широкий уступ, и он решил посидеть на нем. Уступ был, шириной в метр и длиной метра в три, и Коля чудом приземлился на него.

Самое плохое, что случилось, это когда Андрей, ночью лазая по крепости, свалился в какую-то яму и вывихнул ногу. Потом ковылял на костылях, сделанных из суковатых лесин. Везет дуракам и пьяным.

К счастью, наши походы на Чуфут-Кале заключались не только в этом. Важнее была красота этих мест и их странная история, где перемешались разные народы и разные цивилизации. Я смотрел на караимское кладбище с многими тысячами древних надгробий в пронизанном серебристым светом дубовом лесу. Они громоздились друг на друга, часть была опрокинута или разбита: их разбросало землетрясение, выталкивали из земли корни деревьев, и советские вандалы потрудились.

Мы ходили по окружающим горам, в Мангуп и в Тепе-Кермен, на Качи-Кальон, а потом спускались к морю, на Тарханкут, в Судак или на южный берег.

Сейчас ханский дворец – как новенький, в Староселье – множество ресторанчиков и большой сувенирный рынок, психбольницы больше нет, а медресе отреставрировано на турецкие деньги, в Успенском монастыре снова монахи, монастырские здания починены либо построены заново. Источник признан святым – богомольцы и просто экскурсанты стоят в очереди, чтобы напиться и наполнить водой бутылки.

Но так же торгуют бабушки шиповатыми плодами от всех болезней, а Чуфут-Кале, когда экскурсанты спускаются вниз, такая же пустая и мертвенно-сонная.