28.06.2011 | Аахен-Яхрома

Щ и Э

На букву Щ населенных пунктов не нашлось, зато есть на Э: Эгер, Эгль, Эг-Морт, Эйлат, Эйн-Яхав, Эланкур...

568. ЭГЕР

1998, 1999

Из Будапешта мы поехали в Эгер, переночевали там и провели день. Мне город страшно понравился, и когда надо было решить, куда ехать в отпуск, я предложил Саше отправиться в Эгер. Я и сам не понимаю, почему я так прикипел к нему: в Венгрии есть не менее, даже более интересные города, но про Эгер я до сих пор вспоминаю с нежностью. А Саша, когда слышит о нем, надо мной издевается.

В Москве я связался со знакомым из венгерского торгового представительства, и он забронировал для нас номер в гостинице, где я ночевал в первый раз. Мы с Сашей прилетели в Будапешт, на автобусе приехали в Эгер. Балкон нашего номера выходил в парк бывшей архиепископской резиденции, над ним поднимался круглый холм, на его вершине росла большая одинокая сосна.

Главная достопримечательность Эгера – средневековый замок. В 1552 году Иштван Добо, командовавший отрядом менее чем в тысячу человек и еще тысячью укрывшихся в замке жителей города, не сдал его шестидесятитысячной турецкой армии. Правда, через сорок лет турки вернулись, без труда взяли Эгер и оставались там сто лет. Память об этом – тонкий сорокаметровый минарет, иглой воткнувшийся в город – это самая северная турецкая постройка в Европе. Саша вскарабкалась по крутым узким ступенькам на его верхушку, я поленился.

Но главное сокровище Эгера – здания в стиле барокко и особенно zopf (по-немецки это слово обозначает булку-плетенку, халу), окончательно кудрявого ответвления барокко, которыми застроен весь центр города. Это Миноритская церковь, спроектированная Динценхофером, стоящая на главной площади, названной, разумеется, в честь Добо. Это рокайльная Коллегия Кароля Эстерхази – в башенке, венчающей ее, расположена вращающаяся мудреная камера-обскура, отбрасывающая на круглый стол панораму Эгера; а в самом здании имеется музейчик науки и техники, где выставлены астролябии и телескопы XVIII века, с ними соседствуют достижения социалистической промышленности ВНР. Транзисторные приемники, стиральные машины и радиолы. Тут же – особнячки эгерских патрициев, барочная православная Сербская церковь, все это на петляющих мощеных улочках, и тепло светятся на солнце черепичные крыши домов.

Само собой, в Эгере есть термальные источники и бани – без них не обходится ни один венгерский город.

На окраине, в десяти минутах ходьбы от центра, местность с труднопроизносимым Сепашсоньвёлдь, что значит Долина красавицы. Это лощина между двумя известковыми буграми, и там несколько десятков винных погребов, а с вином в Эгере вообще очень хорошо: тут делают Egri Bikaver, «Эгерскую бычью кровь», очень плотное, тяжеловатое, но изысканное вино. Им в Москве торговали еще в советские времена, оно было недурно, однако это был усредненный индустриальный продукт. «Бикавер», который продавали в Эгере маленькие производители, появившиеся после конца социализма, был великолепен.

Вокруг площади Добо имелась дюжина заведений, где мы ели и выпивали. Предпочитали «Байор сёрхаз» («Баварская пивная») и «Вёрёш Рак бёрёзо» (Винное заведение «Красный Рак»). В «Баварской пивной» подавали колбаски, свинину, наливали пиво, но все пили вино. В «Красном Раке», разумеется было вино, кормили опять же свининой, запеченным карпом, а никаких раков не было.

В один из дней мы зашли в какой-то ресторанчик, долго читали меню по-венгерски, ничего не поняли. Я ткнул пальцем, официант на плохом английском сообщил, что это мясо, зажаренное по-цыгански. Мы заказали. На столе появились тарелки с жареной свининой, картошкой и чем-то, похожим на запеченные баклажаны. Саша откусила – оказалось, это жареное сало.

За три дня мы обошли весь город. Съездили в Салайку, посмотрели на танцы белых липицанских лошадей и на каскадные пруды, где разводили карпов. Стало непонятно, чем заниматься дальше. Я-то блаженствовал на балконе, смотрел на холм и сосну, следил, как бегут облака и чертят небо ласточки, а Саша заскучала.

Через несколько лет я такое же блаженство обрел в Роверето, когда с нашего балкона смотрел на «Магриттовский домик», огромный кедр и склон горы Финонкио. И с удовольствием провел бы еще неделю в Эгере, сидел бы на том же балконе над архиепископским садом, где пенсионеры на лавочках играли в шахматы.

569. ЭГЛЬ

1998

В долине, покрытой виноградниками (тут делают одни из лучших швейцарских вин), стоит замок с острыми башенками – будто с картинки в книжке про кота в сапогах. В замке – Международный музей винных этикеток. Жалко, времени было мало: это замечательный источник сведений о том, как в разные времена и в разных странах воспринимали вино и отображали это на бумаге при помощи букв и рисунков.

570. ЭГ-МОРТ

1988

Aigues Mortes по-лангедокски значит «Мертвые воды», а туристский девиз этого городка – «Соль жизни». Я приехал туда с Марком и Юлей на пути в Гро-дю-Руа, к ее родителям. Спустились с холмов на заросший чахлым камышом широкий солончак, за ним вдали синело море. На этой серо-рыжей плоскости стояла крепость, удивившая меня своей основательностью. Она выглядела как невероятно большой темно-серый кирпич.

Город вроде основали римляне, здесь были гавань и солеварни. Потом что-то построил Карл Великий, а дальше Людовик Святой в Эг-Морт устроил свой главный порт на средиземноморском побережье – отсюда крестоносцы отправлялись в Палестину. Был возведен квадратный в плане городок, обнесенный стенами, каждая сторона – почти полкилометра, а к морю, в Средние века уже отступившиму на несколько сотен метров, прорыли канал.

С тех времен стены и башни стоят, почти не изменив первоначального вида, как и сам городок с его пересекающимися под прямым углом улицами, затиснутыми между приземистыми домами из тесанного камня, с маленькими темными окошками. Теперь почти в каждом доме – сувенирная лавка или кафе, а в тяжелой башне Констанции, где много веков была тюрьма для особо важных преступников, – естественно, музей.

И, странно, несмотря на толпы туристов в цветастой одежде, здесь чувствуешь заброшенность на опасный край мира. Где вода мертвая, а соль воскрешает к странной жизни.

571. ЭЙЛАТ

2000

Из Иерусалима, остановившись на Мертвом море, искупавшись и купив какие-то целебные соли на фабрике «Ahava», приехали в Эйлат. Юля мне когда-то рассказывала, как там хорошо, как приятно купаться зимой в теплом Красном море и как интересно плавать на кораблике со стеклянным дном – смотреть на коралловые рифы, на пестрых экзотических рыбок. Мне и Дане Филиппову в Эйлате показалось совершенно не интересно. Дурацкое место.

Нас поселили в огромной гостинице all inclusive на самом берегу моря. Пара километров налево – Иордания, столько же направо – Египет. Этот пятачок густо застроен гостиницами, жильем, магазинами, кафе, ресторанами и развлекательными заведениями. Посреди города – аэропорт, раньше военная база, теперь принимающий самолеты с отдыхающими. Каждые двадцать минут над головой с ревом то взлетают, то садятся лайнеры.

В гостинице действительно все было включено в счет, даже алкогольные напитки. Правда, только израильские, а я, при всей симпатии к Израилю, никогда не поверю, что местные вина – хорошие. Иностранные в гостиничном баре стоили зверски дорого, поэтому мы с Даней за вином, итальянским и испанским, ходили в супермаркет, где все кассирши были русскоязычные.

На следующий день после приезда в ресторане был «японский день» – японская еда, приготовленная по законам кошера, абсурдна.

Половина постояльцев были израильские пенсионеры, многие из СССР. Они вели дурацкие разговоры, ровно такие же, какие вели бы на лавочке в Москве, Черновцах или Новосибирске, но я радовался тому, какие отличные у них вставные зубы, румяные лица и аккуратненькая одежда.

Мы провели в Эйлате два дня, поняли, что дальше там оставаться глупо и поехали в Бет-Шемеш, к Рубинчикам.

572. ЭЙН-ЯХАВ

2000

По дороге в Иерусалим автобус остановился у указателя «Eyn Yahav», в рощице финиковых пальм, и из обложенного камнями источника бежала струйка воды, падала в керамический желоб. После кондиционированного автобуса даже под пальмами было очень жарко. Возле киоска с мороженым и прохладительными напитками на лавке, под навесом, сплетенным из пальмовых листьев, сидели два солдата. Услышав, что мы с Даней говорим по-русски, один сказал с акцентом: «Привет! Вы откуда?». Мы ответили, что из Москвы. Он сообщил, что из Калинина, совсем рядом, а уехал, когда был маленький. Водитель сказал, что пора возвращаться в автобус, и мы отправились.

 

573. ЭЛАНКУР

1988

Я поехал в гости к Игорю Шелковскому в этот городок с упруго-гнусаво-раскатистым названием на запад от Парижа, за Версалем, – у него была там мастерская, там же он жил.

Игорь несколько лет героически потратил на издание журнала «А–Я». Он искал деньги, общался с участниками журнала, жившими кто в СССР (сама задача обмениваться корреспонденцией с жителями закрытой страны очень тяжела), кто в Европе, кто в Америке, сам редактировал тексты, делал макет, чуть ли не сам печатал и переплетал свое детище. Иногда это казалось диким: что он так вкалывает ради невесть чего? Тридцать лет назад было непонятно, что «А–Я» так уж необходим; сейчас ясно, что без него не было бы почти ничего в нашем современном искусстве, как к нему ни относись.

Все эти годы Игорь не занимался искусством. Да и негде было: в Париже он жил в крошечной квартирке, а скульптор не издатель журнала, ему, кроме стола, необходимо пространство для грязной работы.

Потом все совпало. «А–Я» закончился, а французское правительство решило предоставить средневековое здание тамплиерской коммандерии в Эланкуре художникам, и Игорь оказался одним из тех, кому посчастливилось получить мастерскую в этом сооружении. Счастливец? Да, большое пространство в сооружении из древнего кирпича, но это только стены, худая крыша и щелястый дощатый пол. Шелковский потратил год и все свои гроши, чтобы своими руками (к счастью, он, как все скульпторы, рукастый) построить рабочее место и закуток для жилья.

Перебравшись в Эланкур, Игорь в Париже бывал редко: расстояние сорок километров, билет на электричку туда-обратно тридцать франков – при безденежье не особо поездишь. На такие деньги можно было кое-как прожить три дня.

Я приехал в Эланкур. Увидел зеленые старательные газоны и новенькие «павильоны» под пластиковой черепицей, перед ними сияющие на солнце разноцветные автомобили. У Шелковского за толстенными стенами, построенными храмовниками, было очень хорошо. Чуть сумрачно, строго, и правильно все придумано. А главное – пространство было занято замечательными работами – деревянными букетами и плоскими рельефами с чурбачками и кружочками, грубыми, покрашенными как гараж в московском дворе, но сколь же изысканными! До того, в Москве, я видел мало вещей Игоря, но они мне всегда нравились. Тут я увидел, что это очень глубокий художник.

Сейчас Шелковский живет в Москве, делает элегантнейшие и, важнее, поразительно умные скульптуры. По-моему, они даже лучше, чем те, что он делал в Эланкуре.

Да и вообще: Шелковский это идеальный тамплиер. Он защитник веры и всех страдающих. Я думаю, именно потому, что он до отропи честный художник.

574. ЭЛЬБРУС

1966

Из Шхельды, возвращаясь в Москву, по дороге не то в Ставрополь, не то в Нальчик, отец и я проезжали поселок Эльбрус. Раздолбанный автобус, миновав его (я ничего не запомнил), кряхтя, поехал по узенькой полке дороги, вырубленной в горе. Я смотрел в окошко: далеко внизу между камней кипела река, возможно, Баксан. Вдруг я увидел, что колесо вертится в воздухе и ясно представил, что сейчас будет. Но водитель в цилиндрической каракулевой ушанке вывернул руль, и машина покатилась дальше по выщербленному асфальту.

Мне кажется, что ночевали мы в Ставрополе и оттуда полетели в Москву. Но как нам удалось за день преодолеть такое расстояние – не понимаю.

575. ЭЛЬ-ДЖЕМ

1996

По плоской местности, где далеко друг от друга стояли пальмы и коренастые, расползшиеся корнями по песчаной почве, оливы, мы приехали в Эль-Джем. Ехали по пустой улице (мальчишки бежали вслед и строили рожи, выбрасывали в небо пальцы, сложенные козой), мимо плоских недостроенных домов. Над вторыми этажами из бетонных параллелепипедов в небо торчали штыри арматуры, и возле каждого дома росли странные деревья, будто сделанные из полиэтиленовой трубы, в которую воткнуты ветки синтетической елки, оставшейся от прошлого Нового года.

Мы выехали на площадь, обрамленную такими же бетонными домами с железной бахромой. На ней стояло что-то, никак не соответствующее плоскому городку Эль-Джем: римский амфитеатр, на несколько метров меньше, чем римский Колизей (которого я еще толком не видел), и намного лучше сохранившийся.

Я обалдел. Это значит, что здесь был город с населением в четверть миллиона. Он кормил империю, и баржи из него везли зерно по каналу к морю. Где этот канал? Его песок занес, и возле шоссе стоят местные, торгуют бараниной. Багряно-фиолетовые тушки висят на серебряных ветках олив, и жужжат вокруг радужные жирные мухи.

Амфитеатр в Эль-Джеме, конечно, поражает размером и архитектурой. Но еще больше он поражает в качестве свидетельства того, как империи уходят в песок.

576. ЭРЕМО-САН-КОЛУМБАНО

2006, 2007

Св. Колумба, ирландско-коптский монах, креститель Шотландии, послал своего ученика Св. Колумбана, «Голубка», в Лациум на гору Кассино – говорить со Св. Бенедиктом Нурсийским, отцом римского монашества, и с его сестрой, Св. Схоластикой. Интересное, надо думать, было путешествие. Не то что сейчас. Мимо фризов-язычников, диких баваров и ужасных лангобардов, придерживавшихся арианства, и раскатавших по бревнам всё на своем пути. Он спустился по Brenner Pass в долину Адидже и на некоторое время, перед тем как прийти к благословенным бенедиктинским грядкам, застрял в ущелье речки Леньяно, километров на пять выше ее впадения в реку Адидже.

У него было дело: в темном ущелье жили страшные твари, похожие на драконов. Они жутко рычали и жрали жителей ниже лежащих деревенек. Колумбан вырубил пещерку в скале над Леньяно, молился и победил чудовищ. Пошел дальше на юг и стал одним из отцов интеллектуального, огородного иночества.

Я много раз ходил вверх и вниз по ущелью Леньяно мимо скита Св. Колумбана, прилепившегося к светло-серой скале как беленькое ласточкино гнездо. Оно висело высоко-высоко, и подниматься к нему надо было по узенькой, страшной лестнице, выдолбленной в камне. Мне хотелось подняться в Эремо Сан-Колумбано, но сетчатая железная калитка у мостика над Леньяно всегда была заперта.

Выше рычала маленькая гидроэлектростанция. Ниже змеиными тенями в темной воде скользили большие форели в каскадных садках. Далеко внизу виднелся замок Кастельбарка в Роверето.

577. ЭРИЧЕ

2007

В путеводителе было сказано, что городок Эриче – «машина времени, переносящая в Средневековье». На фотографиях все действительно выглядело очень заманчиво. Вот мы и поехали туда из Палермо. Поезд сперва шел вдоль залива Кастелламаре, потом повернул в глубь острова, катил по долинам, покрытым сжатыми полями и рыжими виноградниками, между покатых лесистых холмов. На станции в Алькамо стояли платформы, груженные серой, земля была покрыта желтой пылью. Мы проехали Седжесту, мелькнули колонны ее храма, и увидели над долиной, спускавшейся к морю, коническую гору. Это и был Эриче.

Приехали в Трапани, пересели на автобус, он, подъехав к подошве горы, начал карабкаться по серпантину вверх – через полчаса мы очутились у крепостных ворот Эриче. Дальше подниматься надо было пешком, в городок пускают только машины местных жителей. Подъем был очень крутой, но это ладно. Улочки Эриче узорчато вымощены круглыми булыжниками, перемежающимися полосами и квадратами, выложенными из широких прямоугольных блоков, и все это отполировано за века до зеркального блеска – идти по такой поверхности, при этом таща за собой чемодан на колесиках, трудно. Наконец доплелись до гостинички, где был зарезервирован номер.

Город Эриче – древнейший, первое поселение здесь еще в неолите построили элемы, аборигены Сицилии, и тут находилось святилище богини-матери. Потом пришли финикийцы, возвели крепостные стены, остатки которых видны до сих пор, и построили храм Астарты, один из главных в честь этой богини. Затем Эриче стал колонией Карфагена, а храм Астарты становился все более прославленным – в немалой мере благодаря сакральной проституции, практиковавшейся в нем.

Гора Эриче высотой почти в тысячу метров видна издалека, она служила естественным маяком для моряков, плававших между Сицилией и Африкой. Если ее вершина скрыта облаками – погода будет опасной, если нет – все хорошо, а по ночам возле храма Астарты разжигали огромный костер, и его красный свет виднелся за многие версты. Не отсюда ли обычай зажигать возле борделей красные фонари?

Карфагенян сменили римляне, а культ Астарты сменил культ Венеры. Но так же разжигали по ночам костер, так же торговали собой жрицы-иеродулы, и так же здесь разводили белых голубей, любимых птиц и Астарты, и Венеры. Их здесь уйма до сих пор. Не то они прямые потомки языческих птиц, не то их развели недавно, из ретроспективно-туристических соображений, – не знаю.

При византийцах, разрушивших храм Венеры и построивших на его месте церковь, Эриче захирел. Еле тлел при арабах, переименовавших его в Джебель-эль-Хамид, а церковь переделавших в мечеть. С приходом норманнов, переименовавших по неясной причине город в Монте Сан-Джулиано (он так назывался до 1936 года, когда Муссолини решил по историософско-империалистическим причинам вернуть ему старое название), начался период расцвета. Благодаря морской торговле через порт Трапани, рыбной ловле, соляным полям, расположенным рядом с ним, сельскому хозяйству и местным ремесленникам Монте Сан-Джулиано стал преуспевающим городом. Но потом заснул и последние лет четыреста почти не менялся. Проснулся пару десятилетий назад, на волне массового туризма.

Сейчас здесь в каждом доме либо гостиница, либо ресторан, где кормят кускусом по-трапански, с рыбой, каракатицами, моллюсками и креветками, либо лавка, торгующая очень красивой керамикой и ковриками из цветастых тряпичных жгутиков, совершенно такими же, какими раньше у нас торговали на рынках бабушки, либо кондитерские с прославленными иллюзионистическими марципанами pasta reale (эти сахарные помидоры, абрикосы, лимоны и апельсины не отличишь от настоящих) и похожими на змей черными лакричными леденцами.

С утра городок наполняется туристами, но после полудня они исчезают, и Эриче пустеет. В его гостиницах редко кто задерживается больше, чем на ночь, а мы провели там полнедели. Местные сперва нам удивлялись, потом привыкли. За это время мы обошли, кажется, все улицы и узкие переулочки (иногда только один человек может протиснуться) малюсенького Эриче. Видели все церкви и монастырские дворики. В кладке фундамента норманнского замка пытались различить остатки храма Venus Ericina. Смотрели на Торретту Пеполи, игрушечный псевдо-готический, псевдо-мавританский замок, построенный в 70-е годы позапрошлого века местным магнатом графом Пеполи, – прилепившийся к скале под норманнским замком, и сейчас почему-то заброшенный. Мечтали: как хорошо бы в нем поселиться!

Узнали о гениальном физике Этторе Майорана, которого иногда сравнивают с Галилеем, Ньютоном и Эйнштейном, загадочно исчезнувшим в 1938 – не то он покончил с собой, не то ушел в монастырь, не то под чужим именем переселился в Аргентину, поняв, к каким последствиям могут привести его исследования в области ядерной физики.

Удивлялись церкви Св. Иоанна Крестителя, висящей над глубокой пропастью, – она совершенно не похожа на все, что мы видели на Сицилии, скорее такое можно увидеть в Греции, и безголовой статуе Св. Альберта, патрона Эриче, – почему жители не приделали ему новую голову?

С террасы садов Пеполи открывалась панорама долины, на которой стоит Эриче, с севера – мощный мыс Сан-Вито, внизу Трапани, блестят к югу соляные поля, уходит к горизонту море и виднеются вдали Эгадинские острова. Говорят, в очень ясную погоду можно разглядеть Тунис. Нам не повезло – не разглядели.

Мы сидели на лавочке в саду, читали. Саша – Джейн Остин, я путеводитель по-итальянски. Этот язык я знаю совсем плохо, но путеводители тем и хороши, что в них почти всегда все понятно. Эричейские пенсионеры листали газеты, выгуливали внуков и внучек, и радостно бегал между кустами бело-рыжий щенок-спаниель.

Вечером на Эриче ложилось облако. Все закутывалось тяжелым туманом, в котором радужно светились лимонно-желтые фонари.

Теперь у нас есть чудесная пепельница, привезенная из Эриче: на белом фоне пылает карминно-оранжевый пятилепестковый цветок, обрамленный пятнами почти черного ультрамарина и зеленым кобальтом, светлым как майская трава в Москве. На донышке размашистая надпись: La Giara S. Stefano С. Джяра, наверно, это гончарный круг. С, скорее всего, – «компания». Жить бы в такой компании среди сосен в нелепых башенках Пеполи. Любоваться видами. Цепляясь за сосны, карабкаться бы наверх – к белым голубям, чтобы встретить их слеповатый однобокий взгляд.

Говорят, они, как при Астарте, весной снимаются с черепичных крыш Эриче и летят за море, в бывший Карфаген. Возвращаются обратно, ну а мы просто смотрели в далекие зеркала соли, мутной кромкой лежавшие вдоль синего моря.

578. ЭСКИ-КЕРМЕН

1995, 2008

Столовая гора, на которой расположен Эски-Кермен, Старая Крепость, находится недалеко от Мангупа, но забраться сюда проще, поэтому туристов в Эски-Кермене больше, чем на Мангупе. Как и Мангуп, он основан, видимо, в VI столетии Юстинианом. В XIII его разрушили татаро-монголы, и с тех пор там никто не жил.

Тут, как в других пещерных городах Крыма, полуразрушенные помещения, вырубленные в скале, соблазняющие на романтические домыслы, а на самом деле в основном служившие складами и хлевами. Есть понятные только археологам остатки византийской базилики и обросшие травой бугры, под которыми скрываются какие-то руины, а может быть, просто груды щебня и битой черепицы.

Вокруг – мои любимые пейзажи горных гряд, прозрачный воздух пахнет чабрецом и полынью.

После открытия выставки «Сухая вода» мы здесь устроили пикник: варили шурпу, а Сид, изобретатель «геопоэтики», вещал что-то маловразумительное насчет провиденциальной роли Крыма в культуре человечества, зато потом очень интересно рассказывал о крымской флоре. В этом он действительно разбирается.

Потом я на Эски-Кермен поднимался весной 2008 года. Сдуру стал спускаться по крутому склону и повредил спину.

У подножья горы был ресторан «казачьей кухни». При чем здесь казаки?

579. ЭССЕН

2004

Серым мартовским днем Сабина Хэнсген приехала к нам в Дюссельдорф и повезла в Эссен, не предупредив, что мы там увидим. Мы ехали по городам, сросшимся друг с другом (понять, где в Рурском бассейне начинается один город и кончается другой, я не могу), иногда попадались уже начинавшие зеленеть поля и выгоны, по которым бродили рыжие коровы. Пирамидальные тополя дрожали под моросящим дождиком бледно-зеленым маревом распускающейся листвы.

Собственно, Эссен мы не видели. Сабина вела машину мимо покрытых травой терриконов – я еще помню, как в этих местах чадили заводские трубы, и все было покрыто черной копотью. Она нас привезла в Цолльферейн – колоссальный металлургический комбинат, окончательно закрытый в 90-е горды и превращенный в культурный центр столь удачно, что ЮНЕСКО его признала всемирным достоянием человечества. Рем Колхаас, работавший над реконструкцией, сделал все очень хорошо, очень тактично. Он не счистил копившуюся десятилетиями копоть со стен, кое-где оставил окна выбитыми, даже деревца, вцепившиеся корнями в трещины карнизов, продолжали расти. Тяжелые заводские корпуса выглядели не то как элегические руины, не то как архитектурная фантазия на тему будущего, опрокинутого в прошлое, а интерьеры, где находится, если правильно помню, музей и центр дизайна, идеально подходили для выставок и работы.

В одном из цехов Илья и Эмилия Кабаковы построили свой «Дворец проектов» – нелепых очертаний зиккурат из толстенных брусьев и белого брезента. Архитектура – точно не сильная сторона Кабакова, но и внутри было не лучше. На разных ярусах этого сооружения, в тесных коридорах и закоулках выставлены десятки проектов Кабакова, похожие на театральные макеты. Как к этому относиться, я не знаю. Если как к макетам, сделанным в масштабе 1:100 или 1:50, то воплощенные в натуре эти замыслы оказались бы чудовищными. Если это – самодостаточные скульптуры, то никто мне не докажет, что они хороши. А все вместе – этот зиккурат и его тесные потроха, забитые кабаковскими замыслами, – вызвало у меня чуть не приступ тошноты и клаустрофобии. Впрочем, может быть, Кабаков на это и рассчитывал?

Мы вышли наружу, на длинную аллею между цехами. Сабина предложила заняться поэзией. К стыду своему, плохо помню, в чем заключалось это занятие, а его результат, папочку с текстами, Саша припрятала в свой архив. Но было что-то такое: Сабина и Саша ушли далеко вперед, а я, время от времени останавливаясь, писал на листочках нечто наподобие стихов, клал на землю, кажется, фотографировал эти текстики? Но в любом случае это занятие под серым небом, под моросящим дождиком мне было очень приятно. И я помню зелень газонов у чистеньких домиков, к которым подошел в конце аллеи, пластмассовых гномов на траве и свежее разноцветное белье, сушившееся на веревке. Как жили в этих домиках лет тридцать назад, когда тут лязгал и изрыгал дым завод?

Потом мы быстро проскочили через Эссен, и начались одинаковые кирпичные дома в четыре этажа. Сабина объяснила, что это образцовое жилье, построенное в конце XIX века Альфредом Круппом для своих рабочих. Потом пошли маленькие особнячки – это было жилье начальства среднего уровня. Дальше дорога начала подниматься на холм. Там – большие виллы, построенные для, как теперь говорится, топ-менеджеров. Улицы названы по именам детей Альфреда Круппа.

И наконец, дорога привела к въезду в парк, посреди которого стояла вилла Хюгель, резиденция Круппа, сооружение размером чуть ли не с металлургический комбинат – 300 комнат.

Построена она в псевдоренессансном стиле из серого гранита, привезенного Круппом

с юга Франции, ближе он ничего подходящего не нашел. Внутри – тоже якобы ренессанс, но угрюмый, темный, роскошный, как гроб ценой в миллион рейхсмарок. Мебель, сделанная будто не из дорогих пород дерева, а из чугуна, и исполинские, тоскливые семейные портреты. После войны виллу Хюгель реквизировали, устроили в ней культурный центр, проводят какие-то выставки, и есть музей, посвященный семье Крупп: фотографии их первой маленькой фабрички, она растет, растет, растет. На это смотрел старичок-посетитель, он услышал, что мы говорим по-русски, дружелюбно представился и через Сабину рассказал, что его прадедушка, дедушка, папа да и он сам трудились у Круппов, и это были такие хозяева! Они так заботились о своих рабочих!

Мы вышли из этого мавзолея в многогектарный парк. Там росли деревья, которым было больше лет, чем зданию, построенному в 1873 году. Альфред Крупп эти кедры, сосны и дубы велел выкопать где-то в других краях и пересадить в свой парк.

Huegel по-немецки значит «шишка».