14.10.2008 | Архив "Итогов" / История

Личное дело

Сталинские репрессии так и не стали "просто историей". Для многих они остаются семейными трагедиями

О Бутовском полигоне - обнаруженном в 1992 году под Москвой массовом захоронении расстрелянных политзаключенных - "Итоги" решили написать ко дню памяти политзаключенных. О репрессиях уже столько сказано, что писать еще один материал о страданиях невинно убиенных не хотелось. Хотя моя семья, как и миллионы других, пострадала. В 37-м или 38-м расстреляли трех братьев Груевых, в том числе и моего деда. В 50-е годы моей бабушке прислали справку, что он "умер в тюрьме от острого гепатита в 1942 году". Но в семье в нее не верили: деда осудили на десять лет без права переписки, и все знали, что это означало. В начале 90-х мы еще просматривали расстрельные списки, опубликованные в газетах, но никого не нашли.

Уже несколько лет группа энтузиастов роет архивы НКВД- КГБ, ищет документы по Бутову. Работают тщательно, хотя профессиональных архивистов в группе нет, зато все - из семей репрессированных, у многих на полигоне расстреляны родственники.

Они нашли средства и начали издавать книгу памяти "Бутовский полигон". Вышли уже два тома.

В одной из книг я нашла фамилию собственного деда. В середине первой колонки на 132-й странице было написано: "Груев Николай Семенович, болгарин, из крестьян, беспартийный, образование высшее, старший экономист завода "Искра". Проживал: Москва, Тюфелев проезд, корпус 2, квартира 49. Арестован 5 ноября 1937 года".

Сегодня в нашей семье не осталось никого, кто помнил его живым. Бабушка и его старшая дочь Нина уже умерли. Моему отцу было три года, когда деда арестовали. Дядя Петя, брат отца, пропал без вести на войне: его, восемнадцатилетнего, как сына врага народа сразу отправили в штрафбат. Он успел написать домой несколько писем: "Мама, почему мне так страшно, когда мы по полю бежим в атаку? Мы падаем в грязь, и когда я слышу свист пуль над головой, мне стыдно, но я прижимаюсь к грязи лицом". Был ранен, лечился в госпитале и пропал по дороге в часть.

Вообще-то по сравнению с другими семьями врагов народа Груевым повезло. Никто из многочисленного семейства (а у каждого из трех братьев было не по одному ребенку) не был сослан.

Вот только бабушку нигде не брали на работу да квартиру "уплотнили": подселили семейство работника органов. До реабилитации 1956 года о судьбе Николая Семеновича ничего не знали. И вот я теперь листаю документы.

Летом 1937 года нарком внутренних дел Союза ССР, генеральный комиссар Государственной безопасности Ежов подписал несколько оперативных приказов в связи с тем, что "следственными материалами последнего времени доказано, что германский Генеральный штаб и Гестапо в широких размерах организуют шпионскую и диверсионную работу". Приказ № 00439 от 25 июня требовал "закончить в пятидневный срок операцию по арестам осевших германских подданных". Приказ № 00447 от 30 июля - "бывших кулаков и др. антисоветских элементов". Приказ № 00485 от 11 августа - "широкой диверсионно-повстанческой низовки польской разведки". Приказ № 00593 от 20 сентября - "харбинцев" (бывших служащих КВЖД). Последний пункт каждого из них гласил: "О ходе операции доносить мне по телеграфу каждые пять дней (5, 10, 15, 20, 25 и 30 числа каждого месяца)". То есть, уже отдавая приказы, Ежов предполагал, что в пятидневный срок органы не уложатся. Слишком много выявилось кулаков, церковников и "националов". Последних по спущенному плану следовало расстреливать по 1000 - 1200 человек в месяц, что ставило перед НКВД новые технологические задачи. Если до лета 37-го года приговоренных расстреливали в тюрьмах и хоронили в общих могилах по краям городских кладбищ, то теперь приходилось искать новые территории.

Управлению НКВД по Московской области были отведены земли в районе Бутова, Коммунарки. Самый большой - около двух квадратных километров - в Бутове. Местным жителям объявили, что там будут проводить учебные стрельбы.

Груевы проходили, понятно, по категории "националы". Деда взяли в ноябре 37-го. А приговор тройки к расстрелу по обвинению в том, что он является активным участником контрреволюционной фашистской группы на заводе "Динамо", был вынесен только 25 января 1938 года. Задержка была вызвана, видимо, необходимостью эту группу сформировать. "Националов" обычно приговаривали за шпионаж, фашизм и диверсии. Для русских достаточно было разговоров. Например, на одной странице с дедом записан свинораздельщик мясокомбината Гуреев Иван Николаевич. Его расстреляли за "высказывание повстанческих настроений". Приговор зачитывался прямо в тюрьме. С исполнением не тянули.

В книге хроника расстрелов расписана по числам. Уже 3 февраля 1938 года деда посадили в автозак - фургон, в который заталкивали от пятидесяти до шестидесяти человек. Затемно из Таганской тюрьмы везли в Бутово. В ту ночь на полигон прибыло пять автозаков. Сначала 258 приговоренных запустили в деревянный сарай. Началась перекличка и проверка документов на соответствие. Не все следователи были сильны в грамоте, могли напутать в датах рождения или инициалах. Могли перепутать братьев. Если выявлялась ошибка или в деле недоставало фотографии, заключенного с выправленными документами отправляли в Москву для уточнения данных, а через несколько дней привозили обратно. Перекличка длилась несколько часов. После проверки из барака начинали выводить человека по четыре или по восемь. Это зависело от "объема работ" у расстрельной команды. Обычно для 100-150 приговоренных вызывали четырех исполнителей. Всего их было не больше двенадцати. Работали не каждую ночь, за "вредность" им полагалась водка. Обычно домой после работы их увозили мертвецки пьяными, и не всегда на следующий день они были в форме. В том феврале расстреливали большими партиями. Дедовская была еще средней. 17 февраля расстреляли 502 человека, а 28-го - 562 (это был рекорд полигона). Приходилось вызывать по восемь исполнителей и работать не каждый день, а раза два в неделю.

Скорее всего деда вывели в группе из восьми приговоренных. Все были одеты, в обуви, верхняя одежда накинута на плечи. За каждым шел исполнитель. Подвели к краю рва, рыли его бульдозером-экскаватором метров 500 в длину три в ширину и три в глубину.

Это был первый расстрел в месяце, и, может быть, ров был еще свежий, незаполненный предыдущей партией. Стреляли в упор. Потом уложили на дне, накрыли верхней одеждой и ушли за новой восьмеркой. Утром появился бульдозерист и ковшом присыпал трупы землей. В 39 -40-х годах в те же рвы легли почти все те, кто отдавал приказы, следил и подписывал акты об их исполнении. Многие рвы поверху были засыпаны мусором. Из непосредственных исполнителей один повесился, остальные спились окончательно.

До 1995 года полигон был окружен забором с колючей проволокой и охранялся овчарками. Числился он уже как подсобное хозяйство КГБ: на территории был разбит яблоневый сад, и прапорщик-комендант возделывал свой огород. Сейчас полигон отдан православному приходу. В 1996 году был освящен небольшой деревянный храм святых Новомучеников и Исповедников Российских. Прихожане поставили поминальный крест и памятный камень, выпололи заросли борщевика и разбили цветники. На средства общины начали проводиться частичные раскопы рвов и экспертизы останков. Настоятель храма отец Кирилл говорит, что с местными дачниками они живут мирно. "Конечно, поначалу они нас встретили настороженно. Боялись, что дети репрессированных бросят в них камень. Но быстро поняли, что это не те люди, что камни бросают.  Обычно они говорят, что ничего конкретного о расстрелах не знали. Но в 50-е участки здесь давали чинам не ниже полковника внутренних войск. Селили даже начальников отделов НКВД. К тому же землю давали им с условием - не рыть котлованов под фундамент и погребов". Главная забота прихода - придумать, как увековечить память всех погребенных здесь. Монументов ставить не хочется. Но хоть как-то имена обозначить надо. И традиции разные учесть, ведь здесь лежат не только православные, но и католики, иудеи, мусульмане. Пока у храма установлены только поминальные доски с именами шестисот расстрелянных здесь священников.

Некоторые дети репрессированных хотят, чтобы в будущем мемориале не упоминались имена тех, кто, перед тем как быть в Бутове расстрелянным, сам участвовал в расстрелах. Но отец Кирилл старается убедить их, что все здесь захороненные - жертвы.

Кто знает, как вел себя на следствии мой дед, что с ним происходило в последние три месяца его жизни. Надеюсь, что - достойно, но мне почему-то не хочется, чтобы геройски, чтобы он не боялся за судьбу остававшихся пока на свободе жены и троих детей. У меня уже есть номер его дела, и я обязательно добьюсь разрешения его прочитать, но вряд ли кому-нибудь расскажу все подробности. Мой отец возражал и против этой статьи: "Зачем писать о нашей семье? Ее история никого не касается. Разве нельзя найти историю кого-нибудь другого?" Конечно, можно. В Бутовских рвах зарыта двадцать одна тысяча таких историй.

Источник: "Итоги", № 44, 1999,