17.04.2007 | Memory rows

Путешествия куртки

Повариха ходила по редакции газеты "Иностранец" и кричала: "Мясушко! Мясушко!"

Настоящим журналистом я себя считать не могу. У меня отец журналист, и я с детства наблюдал людей этой профессии. Разумеется, все профессии нужны, все профессии важны, однако сделать эту профессию любимой я не смог бы – для этого надо любить зачем-то куда-то стремиться за тридевять верст, не есть и не спать, выискивая что-то, что почти наверняка и так было рядом. Еще одна неприятная черта журналистики (в ее широком смысле) – это необходимый для профессионального журналиста конформизм. Если ты, даже ни разу в жизни не взяв в руки оружие, служишь военным корреспондентом, ты не можешь им быть, не став солдатом. Нельзя работать в глянце, не покрывшись радужной слизью. Невозможно писать о туризме или о литературе, не соглашаясь с конвенциями о том, какой унитаз должен быть в гостиничном номере и с тем, что Иосиф Бродский – неизбежно гениальный поэт, с чем даже он бы не согласился. Так же – абсурдно быть настоящим художественным критиком, не участвуя активно в динамических играх кланов на художественном рынке.

В те времена я все это еще не совсем ясно понимал, но интуиция уже была. Я не мог тогда сам заниматься искусством, интереснее было взглянуть со стороны, отдавая себе отчет, что все равно находишься внутри. Я уже что-то писал – в газеты, в полудомашние журналы вроде "Места печати", в эфемерные издания на тяжелой лощеной бумаге, за которые платили какие-то богачи. Обычно выходил один номер, а потом появлялся еще один главный редактор и еще один хозяин, зачем-то дававший деньги на издание, впоследствии очухивавшийся – если не на столе морга.

Так что какая-то сноровка у меня имелась. И хотелось оказаться от всего в стороне, будучи там же. Разумеется, это – иллюзия, ведь прикидываясь чужаком в журналистике, так или иначе оказываешься впутанным в профессиональные проблемы. Вот так началась моя эпопея с газетой "iНОСТРАНЕЦ" (так пишется ее логотип), в которой я проработал без малого десять лет, а привела меня туда в 1996 Лариса Артамонова-Сихон-Рахмилович, там что-то писавшая.

Издание было странное. Оно появилось в начале 90-х, отпочковавшись от "Коммерсанта", главным редактором и заодно владельцем был Илья Вайс, человек моего возраста, до того работавший во множестве газет.

Еженедельник "Иностранец" был задуман как газета для тех, кто хотел уехать за границу – работать, учиться, в туристскую поездку или насовсем. То есть он должен был содержать разнообразную информацию – как получить визу, где можно пристроиться на работу, купить билеты, выучить иностранный язык и так далее. Но информация должна была быть не только практической, газета писала и про политику, давала какие-то репортажи про интересные места, а также насчет культурной жизни.

Затея разумная, особенно потому, что двенадцать лет назад не было Интернета, а население наше еще только-только начинало активно ездить и в большинстве оставалось дремучим. И сперва "Иностранец" был успешным изданием. Но недолго – появлялись конкуренты, народ умнел по части надувательства, и рекламы, на которую газета жила, становилось все меньше. Реклама наполовину какая была? От жуликов, предлагавших услуги по переходу в иностранное гражданство, ускоренного получения виз и трудоустройства.

И примечательно, что единственный период полного благополучия "Иностранца", случившийся за время моей работы там, пришелся на дефолт 98-го года: в других журналах и газетах сотрудникам не платили зарплату, а к нам, благодаря дурости россиян и упомянутым жуликам, деньги месяца три шли валом. Мы с Сашей даже купили стиральную машину, холодильник и приоделись.

А поумнели ли отчасти россияне? Черт его знает, не уверен. Суши и сашими кетчупом заливать перестали и избавились от страсти к "амаретто", но не более того.

Итак, Лариса меня привела в обшарпанную редакцию на Хорошевке, унаследованную от "Коммерсанта" и познакомила с Вайсом. Мы с ним поговорили часа два, он меня нанял заведующим отделом культуры – к счастью, подчиненных у меня никогда не бывало, за исключением короткого промежутка времени, когда оставшаяся безработной Ира Кулик оказалась под моим началом. Потом ее взяли в "Коммерсант", и очень хорошо. Вайс мне положил оклад, 1.500 долларов. Полностью я эти деньги не получал почти никогда, но об этом дальше.

Илья Вайс – удивительная личность. Маленький, пузатенький, бородатый, несколько похожий на профессора Челленджера из "Затерянного мира". Издавал газету, где "все про заграницу", но сам за пределами родины бывал только раз в Венгрии, еще в советские времена, да несколько раз в Израиле, куда уехал его отец. Не знает ни одного языка. На веру брал всякую ерунду, которую ему рассказывали про заграницу, либо яростно сомневался в совершенно очевидных вещах. И – мифоман. Часто говорили, что он попросту врет, а по-моему, он, не будучи демиургом, пытался творить вселенные.

Кроме дефолтного периода, "Иностранец" постоянно находился на грани краха, денег не было, а Вайс затевал реформы, рассказывая сотрудникам, что сейчас-то мы точно страшно разбогатеем, причем, в отличие от них, сам в это верил. Пути к процветанию предлагались разные – то печатать как можно больше материалов эротического свойства, то всячески усилить финансово-аналитическую сторону, то заняться медициной, то обратить максимум внимания на образование. Сотрудники кивали, а реформы неминуемо проваливались.

Но удивительно, газета продолжала существовать.

Еще Вайса крайне интересовал вопрос питания – может быть потому, что он страдает диабетом. В редакции могли поломаться компьютеры, на их починку не оказывалось денег, но повариха что-то жарила и варила на кухне, и сотрудники бесплатно кормились в редакционной столовой. А однажды Вайс зачем-то в столовой установил пивную стойку, и у нас появилось даровое пиво. Илья этим страшно гордился: ни у кого больше такого нет. На вопрос "зачем?" толком ответить не мог. Эта пивная чушь продолжалась с месяц, потом пиво кончилось. Но бесплатная кормежка продолжалась даже когда типографии и за аренду помещения Вайс задолжал кучу денег. Про зарплаты членам редакции и не говорю.

Когда я пришел работать на Хорошевку, там была охрана, а в 98-м даже сделали ремонт, купили новые компьютеры и мебель. Были три шофера с машинами, был завхоз, были корректоры, всего в штате находилось человек тридцать. Постепенно исчезли шоферы, охранники, редакция становилась пустынной. В 2004, когда я окончательно перестал ходить в "Иностранец", там кроме Вайса застать можно было человека два-три, а большая часть лампочек не горела.

Вайсу разные люди несколько лет говорили: "Да продай ты свою газету, какой-никакой, а брэнд, хоть что-то стоит". Я по-человечески понимаю, что он этого не мог сделать, она для него была чем-то вроде ребенка. Во всяком случае – навязчивой идеей.

Почему я проработал в этом странном месте почти десять лет? По разным причинам. Во-первых, было интересно, и писать можно что угодно, у этой газеты была радикально либеральная позиция, а цензуры – никакой. Во-вторых, там работали очень приятные люди. Я с большой симпатией отношусь к Илье, а членами редакции были милые Ада Шмерлинг и Лена Аносова, театроведы по образованию, занимавшиеся всякими визовыми проблемами и иммиграцией, историк Миша Калишевский, по части которого была политика, Ира Мак (про что она только не писала), этнограф и путешественник Костя Банников, Наташа, она же Наоми Зубкова, ведшая рубрику с честным названием "Евреи".

У газеты в определенных кругах была репутация "еврейской". Что же, у нас даже завхоз Николай Иванович, брюнет с огромной черно-седой бородой, капитан-подводник второго ранга в отставке, как выяснилось, был евреем. История такая. Он родился в 42-м году в галицийской деревне, в еврейской семье. Родителей нацисты убили, а младенца спас местный крестьянин, вырастивший его как своего сына, а тайну рождения открывший только на смертном одре, когда Николай Иванович уже был офицером и членом партии. Своим еврейством он очень гордился, но привычную свинину ел. Ее отвратительно жарила на кухне повариха Надежда Васильевна и кричала в коридор: "Мясушко!".

Я горжусь письмом анонимного читателя: "У вас в газете одни жиды. Вайс, Зубкова, Шмерлинг, Мак, Калишевский. Но самый гад – Никита Алексеев, который свое жидовство прячет под великим русским именем и фамилией". Ладно, я-то на четверть еврей, а Миша Калишевский вовсе ни при чем, он – белорус.

Еще в "Иностранце" я работал потому, что туда не надо было ходить на работу. Обычно необходимо было только появиться в редакции два раза в неделю, на планерку и на верстку.

Но очень важная причина: можно было много ездить. Система бартеров за рекламу существует до сих пор, раньше она была главной. Рекламу нам давали "Аэрофлот" и "Трансаэро", а также всякие турагентства (постепенно они, поняв, что от "Иностранца" толка нет, ушли). Взамен было какое-то количество бесплатных билетов в год и халявные поездки, предоставляемые турагентствами. Постепенно я избаловался, понял в какие ездить, а в какие нет – самыми противными были ознакомительные поездки с туроператорами, приходилось посещать по пять гостиниц в день и смотреть, какие там кровати и унитазы. Но и они оказывались информативными – видишь разные страны, гостиницы всюду разные, да и насмотрелся я на российских деятелей туристического бизнеса и журналистов, пишущих на эту тему. Такие немыслимые персонажи попадались, что давался диву. Очень познавательно.

А бывали великолепные отъезды. Например, я где-то узнал, что на востоке Словакии, в Карпатах, где живут русины, есть деревушка Микова. Из нее происходили родители Энди Уорхола, и там раз в год в августе происходит культурно-спортивный праздник в честь папы поп-арта. Удалось связаться со словацким управлением по туризму, и там отчего-то отнеслись к моему предложению с энтузиазмом. Мы с фотографом Игорем Стомахиным прилетели в Братиславу, где нам выделили белый "Мерседес" с шофером, здоровенным усатым Стефаном Мадьяричем, и мы две недели колесили по Словакии, чудесной стране. Доехали до карпатской глуши в Микову, там на сцене, украшенной портретом Уорхола, пели и плясали народные ансамбли, потом – футбольный матч с соседней деревней, вечером рекой лилось пиво и местная водка-боровичка, а главной достопримечательностью была кузина Энди, Эва Вархолова, пожилая крестьянка в черном парике.

Съездили в местную столицу, заштатный пыльный городишко Медзилаборец, населенный цыганами, – там в здании бывшего дома культуры вполне убедительный музей Уорхола, устроенный благодаря его братьям Джону и Полу и местному искусствоведу Михалу Бойко.

Я до сих пор не всегда могу полностью понять смысл этих бартеров. Гена Габриэлян, сперва директор российского филиала Switzerland Tourism, потом открывший собственное агентство, трижды катал меня в Швейцарию. Возил по местам фантастической красоты, кормил в гурманских ресторанах, селил в лучших ресторанах в Давосе и Санкт-Морице, и что? Чтобы я написал в газете, которую мало кто читал, что в Швейцарии очень хорошо и красиво? А это и так не известно?

Но бывали и вовсе фантасмагорические поездки. Не помню, каким образом в 1999 на меня вышел советник по торговле посольства Португалии Умберто Гонсалвеш и предложил поехать в Опорто на дегустацию винтеджных порто столетия. Кто не знает – vintage это porto, сделанный из винограда одного урожая, причем года, признанного особенно удачным. И дегустировать надо было винтеджи с 1900 по 1996.

В вине я что-то понимаю, но понимал и то, что встреваю в область, где моих компетенций не хватит. На это событие были приглашены восемьдесят ведущих винных журналистов мира, от Бразилии и Штатов до Японии, Австралии и Южной Африки. Мы –Умберто, еще один московский журналист, хлыщеватый парень – прилетели в Опорто, очень красивый город; через два дня случилась дегустация. В зале бывшей биржи в несколько рядов стояли покрытые снежно-белыми скатертями столы, рядом со стульями – плевательницы. На пробу предлагалось около трехсот драгоценных вин разных производителей; даже профаны в истории энологии вроде меня знают имена Niepoort, Ferreira, Delaforce, Churhill's, Ramos Pinto, Cockburn и Croft. Священнодействие длилось четыре часа в полной тишине, надо было заказывать "линии" из шести вин, а как выбрать? Естественно, я не мог отказаться от возможности отведать раритеты Ferreira и Sandeman 1900, Burmeister 1963, Ramos Pinto 1917 и Real Companhia Velha 1919, но дальше что? И я заказывал вина с 1953 по 1996, по годам, мне жизненно важным. Сидевший рядом Клод Фишлер, один из лучших французских винных специалистов и исследователь роли вина в культуре, заглянул в мой блокнот, куда я записывал впечатления, и сказал: "Вот-вот, я тоже лучше ничего не придумал. Просто я на пять лет старше тебя, начал с 1948".

Отведать я смог тридцать шесть вин, а потом почувствовал, что хотя почти не глотаю, а сплевываю, уже перестал что-то понимать. Один швед, говорят, выдержал больше восьмидесяти – вот профессионал!

А после дегустации нас три дня возили по виноградникам долины реки Доуро – места божественные – по разным виноградникам и виноделам, поили и кормили, дарили бутылки, я их потом еле-еле доволок до Москвы. Накануне отъезда был торжественный ужин, куда явиться надо было в смокинге. У меня его не было, пришлось брать напрокат и покупать зеркальные черные ботинки. Смокинг был плохонький – рядом с джентльменами из Factory, владельцами винных компаний, живущими в Опорто много поколений, но говорящими по-португальски с английским акцентом, а по-английски с произношением, усвоенным в Харроу.

Я был завотделом культуры, но на какое-то время приобрел в Москве репутацию знатока вин, что, разумеется, говорит о дикости москвичей в те времена.

Поэтому было еще несколько винных путешествий. В 1997 – во Францию по Луаре, туда мы поехали с Сашей, мне ее туда удалось взять в качестве фотокорреспондента, и сошло. Она сделала вполне качественные фотографии стареньким "Никоматом", занятым у Тани Либерман. А в 2000, кажется, я угодил на недельные курсы дегустации в Бордо, в замок Маньоль, резиденцию винодельческой и виноторговой компании Burton & Guestier. Там и собственным отличным вином поили, и возили по главным замкам региона. И заехали в Коньяк, там в своем замке нас угощал Жан-Филипп Камю, подарил бутылку Camus Extra в хрустальном графине ручного гранения. Мы с Сашей в Москве его постепенно выпили, графин я выбрасывать не стал: время от времени вытаскивал притертую пробку и вдыхал волшебный аромат, сохранявшийся еще два года.    

Но всякие были путешествия, к счастью, не только винные. И просто отдыхать ездили – в Австрию, в Испанию, в Грецию, в Армению, на Кипр несколько раз. Иду в декабре по холодной Москве, звонят из редакции: "Слушай, тут поездка на двоих на неделю на Канары, не хочешь?". От этого многие бы отказались? С Данечкой Филипповым мы съездили в Израиль, потом туда же – с Сашей, Саша и Милена Орлова – в Тунис.

Были и поездки вполне культурные – на биеннале в Стамбул и в Валенсию, Саша съездила на Архитектурную биеннале в Венецию. Да и просто, когда надо было куда-то поехать, я мог рассчитывать на бесплатные билеты. Я давно мечтал увидеть шотландские Хайлендс, мы туда съездили с жившей тогда в Лондоне Ирой Падвой, но до Лондона надо было добраться. Билеты сделал Вайс. И так далее.

С 1996 по 2006 я куда-то ездил больше шестидесяти раз, три четверти поездок – благодаря "Иностранцу". Естественно, сам я никогда бы не смог увидеть все места, который видел один или вместе с Сашей. Как-то на досуге мы посчитали, сколько Вайс якобы мне должен. Получилось, что сумму, на которую можно купить машину вроде "Пассата". Он мне не нужен, а путешествия – да. Так что я считаю, мне Илья не задолжал.

"Иностранец", кажется, сейчас загнулся окончательно. Во всяком случае, я о нем давно не слышал, а в редакцию не заглядывал с начала 2005. Написал по электронной почте письмо Вайсу, где искренне сообщил – рад, что работал с тобой, и благодарил. Он не ответил. Очень жалко.

В этом году в северно-итальянском городке Роверето, глядя на синее-синее небо и Альпы, я сделал серию рисунков "Fade away (Путешествия куртки)". Ее история такая.

Летом 98-го, обносившись, я купил в лавке на рынке возле метро "Тимирязевская" джинсовую куртку "Marlborough". Наверняка поддельную – уж очень дешево она стоила. Но это не важно, куртка оказалась лучше, чем самая настоящая. Я ее ношу до сих пор. Сначала она была темно-синяя, почти черная. Сейчас, после солнца, ветра, пыли, песка и стирок, – почти белая. Но ни протерлась, ни порвалась, и латунные пуговицы не отвалились. Я в этой куртке (или она на мне) увидел очень многое, мы вместе побывали в сорока восьми путешествиях, и по России она тоже ходила, ездила и летала. Сколько же археологической пыльцы мы впитали? Вот она и линяет, улетучивается.