17.04.2007 | Архив "Итогов" / Театр

Кто может сравниться…

Илья Эпельбаум и Майя Краснопольская в своем семейном кукольном театре "Тень" представили "Иоланту" Чайковского

Наш музыкальный обозреватель Ярослав Седов говорит, что без специальных эффектов или необычного поворота "Иоланту" в театре поставить вообще невозможно. Крошечная одноактная опера, насыщенная страстями, как пушкинские "Маленькие трагедии", но совершенно лишенная действия, вынуждает певцов стоять столбом, сложив руки на животе, и, глядя на дирижера, демонстрировать красивые голоса. Живой театр превращается в кукольный. Провожая меня на кукольную "Иоланту", Слава задумчиво сказал: "Может быть, это выход?"

В спектакле Ильи Эпельбаума играет одна актриса - Наталья Баранникова из царицынского ТЮЗа, недавняя выпускница Гнесинки.

В программке важно перечисляется: Рене, король Прованса (бас) - Н. Баранникова; граф Водемон, бургундский рыцарь (тенор) - Н. Баранникова; Иоланта, дочь короля Рене (сопрано) - Н. Баранникова; Марта, кормилица Иоланты (контральто) - Н. Баранникова; служанки Иоланты (хор девушек) - Н. Баранникова...

На длинном столе перед рядами зрительских скамеек стоит картонный оперный театр в полметра высотой, помпезный, как сон о Большом. Золотой с амурами, лирами и масками. Вернее половина театра - сцена и несколько малиновых лож.

Глядя в зал поверх театрика, актриса восторженно говорит: "Театр полон!" Действие начинается. Это не сама "Иоланта" Чайковского - это как если бы потрясенная спектаклем девочка, придя домой, стала представлять с куклами по памяти всю оперу, пытаясь изобразить и басы, и тенора, и сопрано. Когда не хватает голоса, она торопливо оправдывается: "Очень низкая нота". Увлеченная перестановкой кукол, бормочет: "Оркестр: трам-пам-пам-пам", в лирический момент: "И тут виолончель: па-па-па-а-а!" Можно опознать практически все музыкальные темы оперы, хотя она их не поет, а только намечает, напевает.

Девочка сама себе актер, режиссер, зритель и критик. Самозабвенно ведет арию и вдруг посреди буркнет какой-то мешающей кукле:"Подвинься". Что-то не получилось, упало - комментирует: "Безобразие". Что-то явно удалось - тихонько изобразит восторженно ревущий зал: "Браво, бис, аплодисменты!"

Поначалу все идет "по-настоящему", как в театре, и оттого имеет совершенно пародийный вид: грудастая кормилица Марта, поющая басом, и толстенькая крошка Иоланта ведут дуэт - "неужели глаза нужны лишь для того, чтобы плакать" - пуская в зал клоунские фонтанчики слез. "Хор девушек" свисает с горизонтальной палки, и стоит девочке в восторге этой палкой махнуть - пейзанки взлетают под потолок.

Все это только кажется простым, на самом деле в "Иоланте" спрятано столько секретов, решено столько художественных задач, что никакой большой "театр с колоннами" не сможет с ним спорить.

Начиная с "рукотворной" работы художника: куклы словно сделаны детской рукой - сшиты из тряпочек и набиты ватой, у большинства даже не нарисованы лица. Именно к такой кажущейся корявости сейчас стремится качественный дизайн, особенно в детской книжке, где гладкие облизанные иллюстрации давно уже почитаются дурным тоном.

Рядом с маленьким Робертом большой белый рыцарь Водемон не выглядит человеком высокого роста, он просто совсем другого масштаба - ясно ведь, что главного героя должен играть самый красивый и большой.

Иоланту, спящую в беседке на заднем плане, изображают в виде куколки размером с пальчик, чтобы подчеркнуть, что она далеко. А когда героиня хочет угостить рыцаря вином, на сцену выставляется настоящая винная бутылка, вдвое выше самой Иоланты. Здесь оживает каждый образ. Когда король скорбит о дочери ("голубка, ангел, овечка кроткая"), перед нами проносятся и голубка, и уморительный подушкообразный ангел, и овечка.

Предыдущий спектакль театра "Тень" - "Гастроли Лиликанского Большого Королевского театра" ("Итоги", 1997, № 15), вел речь о самой природе театральной условности, лихо раскрывая секреты театральных чудес и машинерии, на виду у всех, меняя декорации и лукаво играя с масштабами. Все это есть и в "Иоланте", но уже не как цель, а как что-то само собой разумеющееся. Здесь все посвящено одному. Как ни странно - музыке.

Собственно, это не сама музыка, - это воспоминание о ней, оставшееся в эмоциональной памяти ребенка. Как будто, засыпая после спектакля, ребенок заново проигрывает всю оперу - не музыку, а то, какой она осталась в его воображении, - лирические, скорбные, торжественные картинки.

Именно это "впечатление от музыки" и есть в "Иоланте" Ильи Эпельбаума. С оперой Чайковского проведена сложная работа - от созерцательности не осталось и следа, сюжет стал компактнее, стремительней. В нем как будто появилось действие. То, что в музыке было сменой настроений - в картинках, представляющих печаль героев, изумление, восторг, надежду, - стало цепью событий в их жизни.

Почему-то именно в этом спектакле, а не в тех "живых" и помпезных постановках, которые я видела-слышала до того, мне стало ясно, о чем эта опера. И уж, конечно, сентиментальная история о прозревшей принцессе - не главное ее содержание.

Спросите любого взрослого человека, что он помнит из "Иоланты", и он вам ответит: "Кто может сравниться с Матильдой моей!" Эта "шампанская" ария Роберта становится центром любой постановки "Иоланты". Есть "Матильда" и в этом спектакле - с легкой иронией над ее ослепительным блеском и бурным темпераментом героя. В тряпичный кулачок Роберта девочка втыкает палочку бенгальского огня и бешено крутит героя, рассыпающего искры и распевающего о Матильде, "сверкающей искрами черных очей". Но это так, шутка.

Главными в спектакле стали две сцены. Во-первых, скорбь короля Рене: "Ужели роком осужден страдать невинно ангел чистый?" Девочка приносит тарелку со свечами. Они горят в темноте, занимая всю сцену, и рядом с ними, исполинскими,  кажется, что крошечный Рене молится в огромной церкви.

Самой высокой точкой, центром и смыслом спектакля оказывается сцена Водемона и Иоланты. В какой-то момент начинают звучать оркестр и голоса певцов. Водемон поет гимн свету: "Чудный дар природы вечной". Восторг перед "чудным первенцем творенья" в его арии превращается в восторг перед миром. Он поет о "солнца блеске", "звезд сияньи", и перед Иолантой распахивается книга. Створка за створкой открываются небо, море, звезды, выдвигаются радуга, церковь, фигура девушки. Но стоит только слепой Иоланте усомниться в том, что мир света так прекрасен, книжка захлопывается, и в полной темноте звучит только голос принцессы. Когда она поет о "песне соловья", "журчании ручья", раздаются соловьиные трели и журчит ручей, и мы понимаем, как чувствует себя Иоланта, живущая во тьме. И снова яркий свет - Иоланта хочет прозреть.

Опера выходит из-под контроля девочки - она самозабвенно, почти по-оперному поет, размашисто жестикулируя. Появляются оркестр, солисты, хор, и вот уже она сама хочет быть не режиссером, а самой Иолантой, но сыграть ее в самый главный момент - когда надо прозреть. Хор еще звучит, а актриса вдруг убегает куда-то в угол и около театрального трюмо поспешно наводит красоту, надевает тюрбан, цветастую юбку и выходит, чтобы, встав перед оперным театром, спеть финальную песнь восторга и, посадив всех героев в круглую беседку, воткнуть в крышу огненный фонтан и раскрутить ее перед нами, давая полюбоваться каждой куклой.

Когда  актриса еще сидит у трюмо, вдруг, перекрывая хор, раздается характерный голос по внутренней трансляции: "Роберт, приготовились к выходу!" И пока Иоланта готовится, тот же противный голос продолжает напоминать о выходах. Дети в зале вздрагивают, удивляются, но от сюжета их уже не отвлечь.

"Зачем этот голос, - спросила я потом Илью, - для взрослых?" "Скорее для своих, - сказал он. - Для тех, кто когда-либо это слышал в театре. Вот сидит актриса, готовится, слышит, что ее выход еще не сейчас, значит, есть время, можно мужу позвонить, чтоб картошки купил..."

Как будто, конфузясь и боясь уйти в "настоящую оперу", где все, по его словам, "думают только о том, чтобы дать красивый звук", режиссер пытался чуть притушить тот торжественный восторг, которым завершалась его "Иоланта". "Настоящей оперы" не было. Восторг остался.

Источник: "Итоги", №46, 1997,