15.12.2006 | Арт / Интервью

Интерес, выходи на букву С

По мнению Виктора Пивоварова, ключевое слово для современного искусства – «интересный»

В отличие от другого лидера московского концетуализма, Ильи Кабакова, Виктор Пивоваров работает с субъективным восприятием, а не с объктивной действительнностью как с коллективным бессознательным. Он скорее похож на Достоевского, чем на Толстого, на Ива Танги, а не на Дали. Он - художник в чистом виде, который заявляет: я так вижу, а не размышляет над тем, что видят остальные. Пивоваров уехал в Прагу в 1983 году и там продолжает создавать свои  альбомы и – редкость в современном искусстве – искренне писать фигуративные картины. Галерист Елена Селина и Московский музей современного искусства покажут его работы последних лет на двух выставках: «Если» в галерее ХL и «Едоки лимонов» в зале на Ермолаевском переулке.

- Виктор, вы были одним из лучших советских иллюстраторов детской книги. Как вам из Праги видится нынешняя ситуация с русской книжной иллюстрацией?

- Должен вас разочаровать, я почти ничего не знаю о том, что происходит сегодня в русской книге. Во время своих приездов я вижу только коммерческие издания, я имею в виду детские книги, которые мне ближе. Они приняли европейский стандартный вид. Такие могут быть в любой стране. У меня впечатление, что это давление рынка, потому что оплатить иллюстрации – дорого, поэтому издательства выпускают одну и ту же книжку на разных языках, и этим покрывают расходы. А для  этого нужно, чтобы изобразительный язык был нейтральным, не имел национальных стилистических признаков. Что касается книг вообще, я с радостью смотрю на изменения, культура изданий растет, в этой области было огромное отставание. Теперь в плане шрифтового оформления, обложки наблюдается большой прогресс.

- А как вам кажется, появление универсального интернационального изобразительного языка – это достижение или потеря для искусства?

- Стертый язык мне не кажется изменением к лучшему.Что касается русских книг, я могу заблуждаться, это как бы «своя кожа», себя не видишь так остро. Но я вспоминаю книги ГДР. Это была одна из самых мощных мировых школ иллюстрации. Но несмотря на то, что там были очень разные индивидуальности, эта школа угадывалась целиком. Это мгновенное узнавание – хорошо. Читателю было приятно встретиться с чем-то особенным. Так же, как мы не любим «стертую» еду, и ждем попробовать нечто необычное там, куда приезжаем.

- Сегодня на конференции один из кураторов предстоящей московской биеннале, Даниэль Бирнбаум, сказал, что «искусство нуждается в переводе».  Можно понимать это широко, но если сделать это буквально, то как вам удалось включать русские тексты в свои работы и быть понятным на Западе?

- Я бы не сказал, что искусство нуждается в переводе, более правильно сказать – искусству нужны интерпретации. Если у Кабакова, у меня, у Булатова есть в работах русские тексты, корректный куратор дает перевод, желающий может прочесть, что там написано. Но для зрительского восприятия это не главное. Для иностранного зрителя часто бывает трудно проникнуть в контексты вещей. И конечно, не только русскому, любому искусству нужна интерпретация. Другое дело, что на практике она  бывает поверхностной и вульгарной. Чаще всего, это интерпретация «горизонтальная», стилистическая, когда работы художника кладутся на полочку стиля. Такая вещь тоже необходима, но она стирает моменты содержания и переводит в плоскость чисто внешнего, эстетического восприятия искусства.

- Если говорить о художественных стилях, то в книге вашего сына, Павла Пепперштейна «Военные рассказы» есть рассказ об абстрактных войнах геометрических фигур, в финале которой появляются почти босховские монстры и съедают все абстракции. Мне это показалось отражением дискуссии, которая сейчас ведется художником Дмитрием Гутовым и художником Омоловским. Гутов ратует за реализм и фигуративное искусство, что некоторым кажется немодным и эксцентричным. Осмоловский считает абстрактное искусство формой сопротивления: не говорить ни чего конкретного, чтобы это не было неправильно интерпретировано. Как вы считаете, есть ли между этими направлениями реальное противостояние?

- Войны я тут не вижу, это презентация двух позиций – молчания и разговора. Я сам склоняюсь скорее к позиции Гутова, и на моей выставке вы увидите картины, которые рассказывают. Нарратив всегда увлекал меня. Абстракция – один из способ выражения, сейчас он ушел в прошлое, это стиль исторический. Но как и всякий язык, это способ, и не может быть плох или хорош сам по себе.

- Вы сказали, что абстрактное искусство – дело прошлого. Однако абстракции придают пророческое значение, совсем как в вашей книге версия о том, что «Черный квадрат» был предвестьем Октябрьской революции, а ваша, сделанная в Праге, инсталляция с включением этой картины предвосхитила Бархатную революцию.

- Если говорить об абстракции сегодня, то она на сто процентов – предмет коммерческого искусства, и больше ничего, там нет каких-то содержательных или духовных моментов, как это было в начале 20 века. Другое дело, что, хоть я и говорю так, очень остро, тем не менее я сразу себя одергиваю. Абстрактное искусство покупают банки и большие корпорации для украшения интерьеров, оно играет архитектурно-декоративную роль. Это не просто денежные вещи, они создают в каждом отдельном случае особое пространство, это – задача дизайна. Эта область от меня страшно далека, но я осознаю, что оформить пространство, в котором живет и работает человек – важная вещь.

- А какая роль у фигуративной картины?

- Она обращается к отдельному человеку непосредственно, создавать пространство – не входит в ее задачи. Она беседует с человеком, это очень персоналистская вещь – картина сегодня.

- А почему же фигуративная картина не может украсить интерьер?

- По одной простой причине – абстрактная картина покупается и вешается в целях комфорта. Картина, которая имеет какое-то содержание, оно, конечно, тоже может быть комфортным, но мы такие картины не очень признаем, считаем их пустыми, а если картина ставит какие-то проблемы, это не имеет ничего общего с комфортом.

- Получается, что дискомфорт - изначальное свойство изобразительного искусства?

- Теоретически возможно соединить в одной картине «серьезность» и одновременно декоративную роль. Это более сложная задача, и мало кому она по зубам. А в прошлом это было. Картины Ренессанса были богаты по духовному содержанию и создавали вокруг себя невероятно особое пространство, в котором мы могли жить. У современных картин таких свойств нет. На то может быть целый ряд причин, но первое, что мне приходит в голову: классическое искусство работало с категорией «прекрасного», поэтому любая, самая драматическая ситуация, конфликтное содержание, одновременно должно было быть прекрасным эстетически. А сегодня прекрасное как проблема для искусства – неактуально.

- Отчего же?

- Это исторически меняется. Когда-то «прекрасное» было главным. Если подумать о 19 веке, который к нам гораздо ближе, там отношение меняется и появляется слово «правдивое», «прекрасное» остается, но ослабевает, особенно в реализме. Если я думаю о первой половине 20 века, это, конечно, невероятное огрубление, но если бы я искал слово, которое могло бы выразить главный нерв, то это  слово «выразительный». Для эпохи классического модернизма, начиная с конца 19 века и до конца второй мировой войны, художник искал, прежде всего, «выразительности». Для сегодняшнего художника это – «интересный». Все это -  разные внутренние установки. Но прекрасное не исчезло, оно всегда присутствует, художника нет без этого, но оно не на первом плане. Кстати, тут дело не только в том, что со временем меняются приоритеты. Красоту у искусства во второй половине 20 века отобрала реклама. С этим почти ничего невозможно поделать. Массовая культура присвоила себе позитивное, все негативное досталось искусству.

- А что интересно вам самому, не в искусстве, а в жизни?

- Я тут вынужден сослаться на мою жену, котороя говорит, что я не умею жить. Это действительно так: путешествий я избегаю, живу книгами и музеями. Меня интересует, как искусство развивается, но это же так неинтересно.

Источник: "Афиша", 1 декабря 2006,