Авторы
предыдущая
статья

следующая
статья

14.11.2006 | Memory rows

Между утром и вечером…

...на родном языке говорим

Текст:

Никита Алексеев


Иллюстрации:
Никита Алексеев


   

Больше делать нам нечего
Синим пламенем мы погорим
Сладким дымом отечества
В пять небесных морей улетим

Двухголовая птичка Среднерусской возвышенности
Золотое яичко ко Христову мне дню принеси…

Это было потом, а я еще был в Москве. Помер Черненко, появился Горбачев, и что от него ждать, – непонятно.

Первое, что он сделал, – Чернобыль и борьбу с пьянством, то есть было ясно, что ничего путного от него не будет. Я ошибся.

Тем не менее, в воздухе веяли теплые, с гнилостным запахом, однако по-субтропически манящие запахи. Время менялось. Вернулись из армии "Мухоморы", происходила суета с маленькими выставочками на один вечер, все было серо как раньше, а в голове играла бессмысленная радуга.

Тут-то и появилась затея с "Среднерусской Возвышенностью".

Она была абсолютно точной, была тем, что надо было сделать. Ее автор – Свен Гундлах, отбарабанивший два года в армии на Сахалине и недавно вернувшийся в Москву. Свен, всегда чутко ощущавший сквозняки, гулявшие по обществу, в армии нанюхался реальности. Его рассказы про службу в этой чудовищной организации были гениальны.

Он рассказывал, что главное – ничего не делать, не соваться на глаза начальству, и что самые счастливые его дни и ночи были, когда ему удавалось ускользнуть от общения с офицерами и сержантами, от разговоров с сослуживцами и от тупой работы, – как хорошо было несколько суток провести в котельной, отсыпаясь на грязном матрасе рядом с горячей трубой и питаясь едой, тайком принесенной в подвал друзьями.

Рассказывал он много – такие истории про армию, впрочем, знают все.  

Но Свен рассказывал и про то, как за непослушание отправляли в "ТАКОЕ", в Такоэ, глухое жуткое место, название которого осталось с японских времен. Там было страшно.

И он показал номер окружной дальневосточной газеты "Суворовский натиск", где было напечатано открытое письмо ефрейтора Звездочетова, служившего в Петропавловске-Камчатском, рядовому Гундлаху, озаглавленное "Наш дом – Россия". Ефрейтор призывал солдата признать свою вину перед Советской Родиной и искупить ее, честно отслужив срок под гордыми знаменами. Свен в ответе вяло признавался в грехах и обещал быть хорошим.

Можно долго обсуждать, кто себя в этой корреспонденции вел лучше, кто хуже, ясно – выжить надо было обоим.

Эту газету прикнопили на доску в "Ленинской комнате" части, где тянул время Свен. После этого солдаты и офицеры подходили к нему и с уважением спрашивали: "А ты правда американский шпион?". Свен не говорил ни да, ни нет, и это было правильно.

Этим, в форме, стало понятно, что человек с диковатым именем и фамилией, на несколько лет старший, чем призывники, недаром попал в армию на Сахалин, и последние полгода Свена в армии оказались покойными. Он все чаще мог спать, притулившись к трубе в котельной.

У трубы Свен, и так на чудо хорошо знавший, что кому нравится, и как над этим издеваться, понял – еще лучше, я в этом уверен – как создать поп-мифологию. И делать ее, разумеется, надо было в те дни через поп-музыку, а не визуальное искусство.

А в Москве к этому времени все уже было готово. Рок-н-ролл тогда чувствовался как среда обитания и шарнир, которым можно раскачать тупость жизни. Мнение, конечно, ошибочное, но тогда поп-музыка в ее продвинутых разновидностях была соответственной сложившимся постмодернистским обстоятельствам.

Мой брат Санька, учившийся к этому времени на романо-германском отделении филфака МГУ (учил испанский и португальский, не доучился, сейчас он специалист по ценным бумагам), уже барабанил по барабанам в студенческой группе "Кабинет". На бас-гитаре там играл длинный парень Паша, изучавший английскую литературу, на гитаре – Егор (он, кажется, до сих пор играет с "Ва Банком") по кличке "Мясо", учивший датский и норвежский, звали его так потому, что на гитаре он играл грязно, будто месил свиной фарш, но очень изобретательно и временами красиво, а также по причине внешности.  Он на самом деле бывал похож на отбивную. А пел песни, сочиненные на собственные слова, славист Илья Китуп, удивительно смешной парень из русско-еврейской вильнюсской семьи, больше всего любивший Хармса и комиксы про Тентена. Потом он стал художником, уехал в Берлин и что-то там делает.

А еще был Олег Мудрак, поляк, родившийся и выросший в Рубцовске на Алтае, замечательный лингвист-ностратик, писавший тексты, когда у Китупа не выходило, – Олег преподает в РГГУ.

Никола Овчинников, тоже любивший поп-музыку и немного игравший на гитаре, увидев "Кабинет", в него влюбился. Да и мне это было интересно. На некоторое время мы с Николой стали "продюсерами" и оформителями этих ребят. Мы им придумывали костюмы, Никола делал аксессуары (изготовленную из цветной фольги пальму, установленную на старый патефон, истошными красками размалеванные динамики), а однажды он "Кабинету" устроил странный концерт в квартире первого советника французского посольства в гетто на Кутузовском. Французы были в восторге: такого в Москве еще не видели.

Но и Николе, и мне, а тем более Свену, за всем этим наблюдавшим, хотелось сделать что-то свое.

Свен принес несколько текстов песен, по-моему, близких к гениальности, и напел приблизительные мотивы – со слухом у него так себе, зато есть невероятная музыкальная комбинаторная память и очень громкий баритональный голос.

И предложил великолепное название группы, "Среднерусская Возвышенность", то есть и географическая, по сравнению с Альпами, низменность, и высота духа, про которую рассуждал Достоевский, и среднестатистическая способность к духовным размышлениям. У названия было и уточнение – "группа симуляционной музыки". Мы были модниками: как раз тогда в искусстве были очень популярны идеи симуляционизма и апроприации. 

Никола подобрал простые аккорды, и стало ясно, что без помощи людей, умеющих по-настоящему играть на инструментах, не обойтись. Барабанить по барабанам согласился Сережа Волков, художник высшего уровня, когда-то в Казани бывший ударником в школьной группе. Но за установкой Сергей выглядел как старательный мультипликационный зайчик-барабанщик.

И тогда к нам пришел Сережа Воронцов, молодой профессиональный художник-монументалист – он занимался со своим отцом осуществлением каких-то госсаказов, клал мозаику в Домах культуры. Про то, что он очень хороший художник – он один из самых необычных в своем поколении – мы не знали. Зато он отлично играл на гитаре и на клавишах.

Вместе с Сергеем в "СВ" пришел Игорь Вдовченко, тогда учившийся в Гнесинском игре на гитаре и контрабасе, и уже пользовавшийся струнами лучше, чем большинство его коллег. Сережа и Игорь пригласили своего друга ювелира Илью Грачева – он кое-как умел играть на саксофоне.

Воронцов, Грачев и Вдовченко играли в группе "Колдунчики", которой не удалось дать ни одного концерта. То у них после первых же аккордов начинал из усилителей валить дым, то все музыканты были настолько пьяны, что не попадали по струнам, а однажды Сережа вышел на сцену, сел за рояль, ударил по клавишам, у рояля подломились передние ножки, он всей своей тяжестью обрушился Сереже на колени – счастье, что он человек мощного телосложения.

И решено было, что в "СВ" Игорь и Сергей будут играть не на своих основных инструментах. Вместо бас-гитары, которой Игорь владел виртуозно, ему были поручены клавишные – это был советский "электроорган" "Юность", издававший идиотский жужжащий звук, не воспроизводимый ни на одной "Ямахе". А отличный клавишник и гитарист Воронцов был оснащен бас-гитарой. Иногда, впрочем, он играл на гитаре – когда Никола не справлялся.    

Дальше мы уговорили Иру Колисниченко, впоследствии жену Юры Лейдермана, а потом – Кости Звездочетова, когда-то три года учившуюся в музыкальной школе игре на аккордеоне, примкнуть к "СВ". Ей назначена была должность – "Колени". Ира с аккордеоном сидела на табуретке в коротком платье, что-то старательно наигрывала, ее коленки на самом деле были круглы и очаровательны. 

Даже мне, играть вообще ни на чем не умевшем, нашлось занятие. Илюша Грачев принес старый немецкий саксофон, у которого все время отрывалась верхняя трубка. Я так и не понял, зачем у этого инструмента столько клапанов, научился нажимать на пять. Лучше всего у меня поучалось с планкой – если пальцами левой руки быстро перебирать любые попадающиеся клапаны, а правой теребить эту планку, то саксофон издает жуткий вибрирующий вой, какой иногда звучит у Колтрейна.

Еще меня поставили играть на "пельменях". Это были китайские (откуда они взялись?) деревянные перкуссионные инструменты, называющиеся, кажется, темперблоками. Они на самом деле похожи на пельмени – беловатые и округлые. В отличие от пельменей, они были разного размера, и если по ним стукать, – издавали квакающе-щелкающий звук разной высоты. Никола их приделал к подрамнику, и на концерты "пельмени" мы их выносили поставленными на мольберт.

А мой главный инструмент, тоже придуманный Овчинниковым, была "электропружина". Он натянул на доску длиной два метра дверную пружину, под нее приладил звукосниматель для бас-гитары.

Воронцов и Вдовченко, зная, как прижать струну, на электопружине умудрялись играть незамысловатые мелодии. Я – просто дергал, и звук был чудовищный, от которого чуть не лопались динамики.

Репетировали у меня дома, и я снова с благодарностью вспоминаю своих соседей, по необъяснимой причине стоически терпевших издаваемый нами чудовищный шум.

А конферанс был поручен Сереже Ануфриеву.

При мне, до моего отъезда во Францию, "СВ" дала четыре концерта. Первый – в "Рок-лаборатории", полукомсомольской организации существовавшей тогда при Доме культуры института имени Курчатова, ее целью было канализовать и контролировать деятельность московских рокеров.

Собравшаяся публика от нашего шоу была в недоумении. Между песнями Ануфриев, одетый "космонавтом" (так почему-то назывался его наряд: кримпленовое женское платье, зеленое, в желтый и розовый горох, с большим декольте, поверх платья натянуты мужские трусы в цветочек, под ним – брюки) нес ахинею про Хайдеггера, дзен-буддизм, концептуализм, постмодернизм, про необходимость всем улететь в космос, и насчет сексуальной контрреволюции.

Свен выступал в кирзовых сапогах, кудлатой папахе, в золотом парчовом шарфике, подаренном ему Катей Терье, и в тельняшке.

Ни на что, что видела Москва, это похоже не было вовсе. Про "СВ" по городу пошли слухи, а Артем Троицкий заявил, что это – лучшая русская рок-группа всех времен. И от этого мнения он не отказывается до сих пор.

Второй концерт был в ДК табачной фабрики "Ява" недалеко от площади Маяковского. Там все обошлось более или менее спокойно.

Третий концерт, в ДК медиков на Никитской чуть не кончился скандалом: тусовочная девушка по кличке Авария пришла в раж, сорвала с себя кофточку и начала с голыми титьками плясать на сцене.

А четвертый концерт в Доме моды на Кузнецком мосту, где мы играли в первом отделении, перед "Звуками Му", тогда находившимися на пике славы, был триумфальным.

Помочь нам на концерте мы попросили модельера Катю Филиппову, жену Сережи Воронцова. Она и ее подруги расхаживали по "языку", наряженные в роскошные черно-золотые платья, с густо набеленными лицами и черной губной помадой, прогуливали своих и занятых у друзей болонок и пудельков. В конце нашего выступления была устроена битва тортами, а когда мы удалились после мощных аплодисментов в гримерку, – увидели, что Петя Мамонов впал в бешенство. Возможно, он решил, что "СВ" оказывается опасным конкурентом "Звукам Му". Это было неправдой. У нас были другие дела.

Выйдя на сцену, Петя долго не мог начать петь, вместо этого бил фантастическую чечетку.

Вскорости я уехал во Францию. На Белорусском вокзале, у поезда мня провожали друзья, и я, как Державин, передавший лиру Пушкину, торжественно вручил свой саксофон Пригову. Дмитрий Александрович потом пару раз принял участие в выступлениях "СВ".

Уже без меня группа дала еще несколько концертов, были сделаны более или менее профессиональные студийные записи (там помогали хорошие музыканты, в том числе Сергей Рыженко), впоследствии Воронцов сделал несколько ремиксов, а потом всем естественным образом надоело заниматься "симуляционной музыкой", и "СВ" закончилась.

В начале 2006 к двадцатилетию группы в московском клубе "Гоголь" был устроен мемориальный концерт. Он провиденциально совпал и с тем, что незадолго до того географический термин "Среднерусская возвышенность" почему-то заменили официально на "Среднерусская равнина". Пел на нем очень правдоподобно загримированный под Гундлаха молодой художник Викентий Нилин – Свен не только участвовать, но и прийти на концерт отказался наотрез.         

Если кому интересно – вот  тексты главных хитов "СВ". Автор – Свен Гундлах.

ГАЛЯ ГУЛЯЙ (поется в ритме raeggae)

Галя гуляй, Галя гуляй,
Галя гуляй, меня забывай.
Галя гуляй, Галя гуляй
Галя гуляй, меня забывай.

Соки, пиво, воды, табак, пельмени,
Дай мне зарыться лицом в твои колени.

Галя гуляй, Галя гуляй,
Галя гуляй, меня забывай,
Галя гуляй, Галя гуляй,
Галя гуляй, меня забывай.

Соки, пиво, воды, табак, пельмени,
Дай мне зарыться лицом в твои колени.

(И так до бесконечности)


ГИМН СРЕДНЕРУССКОЙ ВОЗВЫШЕННОСТИ

Между утром и вечером
В ясный полдень без тени стоим,
Между югом и севером
На родном языке говорим.

Двухголовая птичка Среднерусской Возвышенности
Золотое яичко ко Христову мне дню принеси!

Больше делать нам нечего,
Синим пламенем мы погорим,
Сладким дымом отечества
В пять небесных морей улетим.

Двухголовая птичка Среднерусской Возвышенности
Золотое яичко ко Христову мне дню принеси!

Два Рима пали, Третий стоит, а четвертому – не бывать!

Риму – Риму – Риму – Риму – Риму – Риму – Рим,
А четвертому – не бывать!
Риму – Риму – Риму – Риму – Риму – Риму – Рим,
А четвертому – не бывать!
Риму – Риму – Риму – Риму – Риму – Риму – Рим,
А четвертому – не бывать!

(И так до бесконечности)


ЕЛОВАЯ СУБМАРИНА (исполняется в стиле Doors)

На еловой субмарине,
На кленовых "Жигулях"
Обнаружим сердцевину
Белой Африки в полях.

Странно там, где раньше не был,
Ну а я не хуже всех,
Заведу стремянку в небо
И по ней полезу вверх.

Здравствуй милая родная,
Поднимай повыше бровь,
Я пишу тебе из Рая,
На том свете будут вновь

Жилы, мясо, кровь,
Щи, гуляш, любовь,
Жилы, мясо, кровь,
Щи, гуляш, любовь,
Жилы, мясо, кровь,
Щи, гуляш, любовь…

(И до бесконечности)


ГЕРОИ КОСМОСА

Я вчера в ОВИР пришел,
Бластер выложил на стол:
Дай, начальник, в космос паспорт мне!

Мне без космоса не жить,
Над планетами кружить
И встречать сверхновую зарю!

Я ногою на педаль,
И в космическую даль – ую-тю-тю-тю-тю-тю…

Герои космоса, герои космоса, герои космоса,
Герои космоса живут лучше всех!
Герои космоса, герои космоса, герои космоса,
Герои космоса живут лучше всех!


СЕКСУАЛЬНАЯ КОНТРЕВОЛЮЦИЯ

Я умру, но не дам поцелуя без любви,
Я умру, но не дам поцелуя без любви.

Сексуальная контрреволюция:
За блядство – смертная казнь! За пьянство – смертная казнь!

Я умру, но не дам поцелуя без любви,
Я умру, но не дам поцелуя без любви.

Сексуальная контрреволюция:
За блядство – смертная казнь! За пьянство – смертная казнь!











Рекомендованные материалы


31.07.2007
Memory rows

Сечь Яузу — ответственное дело

Так что высеку Яузу гибкой удочкой 333 раза. Этого вполне достаточно. И наряжусь в красные штаны и красную поло – будто я палач, а главное – на фоне московской июньской зелени выглядеть буду как мак-coquelecot. Как на картине Сислея.

29.07.2007
Memory rows

Времени — нет

Это – вовсе не синодик и не некролог, мне просто хочется вспомнить тех, кто умер. Я бы мог про них рассказывать очень долго; сделать это несколькими фразами трудно, вряд ли что-то получится. Но все же.