09.02.2006 | Язык

Ложная тревога и подлинная…(3)

О языке государственном и настоящем

Закон о государственном языке

Новый закон «О государственном языке РФ», на первый взгляд, направлен на то, чтобы поставить заслон тревожащим тенденциям. Однако различные несуразности и нестыковки в тексте закона делают его неудобоприменимым и уж во всяком случае ни в коей мере не полезным для русской языковой культуры.

Эти несуразности и нестыковки обращали на себя внимание в тексте первого варианта закона, принятого Думой в феврале 2003 года.

См. о них мою статью: Шмелев А. Вопросы языкознания в Государственной думе // Отечественные записки. 2003. №2.

На сообщение о том, что этот закон, прошедший в Думе три чтения, не был утвержден Советом Федерации и был возвращен на доработку, мой коллега Максим Кронгауз реагировал следующим образом: «Во-первых, неожиданно. Во-вторых, приятно. В-третьих, посмотрим, что будет дальше».

Кронгауз М. Родная речь как юридическая проблема // Отечественные записки. 2003. №2.

К сожалению, то, что последовало «дальше», два с лишним года спустя, оказалось не столь «приятным»: текст закона почти не подвергся изменениям, во всяком случае целый ряд одиозных мест в нем сохранился.

Основное недоумение, связанное с этим законом, заключается в том, что не вполне ясно, что имеется в виду, когда в тексте закона говорится о «нормах русского литературного языка»: русский литературный язык как таковой или «использование русского языка в качестве государственного» (формулировка закона).

Разумно предположить, что закон касается в первую очередь «использования русского языка в качестве государственного» — именно оно может быть объектом правового регулирования. В таком случае формулировка п. 6 ст. 1, гласящая, что «при использовании русского языка как государственного языка Российской Федерации не допускается использование слов и выражений, не соответствующих нормам современного русского литературного языка», должна опираться на официальное решение о том, какие «слова и выражения» соответствуют «нормам современного русского литературного языка», а какие не соответствуют (вопрос во многих случаях далеко не очевидный даже для квалифицированных лингвистов).

Придирчивый читатель отметит стилистическую шероховатость этой формулировки («при использовании… не допускается использование»), а иным это может дать дополнительные основания говорить о «порче языка», затрагивающей даже официальные документы.

Оговорка, в соответствии с которой данный запрет не касается «иностранных слов, не имеющих общеупотребительных аналогов в русском языке», также несколько туманна. Большинство комментаторов понимали ее так, что в ней идет речь об иноязычных заимствованиях. Но тогда непонятно, почему предполагается, что они не соответствуют «нормам современного русского литературного языка». Возможно, речь идет о словах и выражениях иностранных языков, которые приходится употреблять в русском тексте ввиду отсутствия у них «общеупотребительных аналогов» (подобно французскому выражению comme il faut, которое многие русские писатели XX века вставляли в свой текст именно по этой причине: Пушкин прямо писал, что не знает, «как перевести»)?

В этом отношении п. 3 той же статьи («Порядок утверждения норм современного русского литературного языка при его использовании в качестве государственного языка Российской Федерации, правил русской орфографии и пунктуации определяется Правительством Российской Федерации») не вызывает особых возражений: в конце концов, почему не допустить, чтобы в силу государственных соображений для текста государственных документов устанавливались нормы, несколько отличные от общелитературных (например, писалось в Украине вместо общелитературного на Украине)? Слегка озадачивает замечание, согласно которому правительство устанавливает также «правила русской орфографии и пунктуации».

Если в тексте статьи идет речь о правилах правописания как таковых, в том числе и регулирующих использование русского языка за пределами России, то, пытаясь их «устанавливать», правительство явно выйдет за рамки своей компетенции.

По-видимому, имеются в виду особые правила орфографии и пунктуации, действующие исключительно при использовании русского языка «в качестве государственного языка Российской Федерации» (например, предписывающие писать слово правительство с большой буквы, как в цитированному пункте статьи закона).

Правда, если ограничить действие закона «использованием русского языка в качестве государственного», его влияние на общую языковую ситуацию в стране оказывается ничтожным. По здравой логике (и в соответствии с законом «О языках народов Российской Федерации»), использование государственного языка должно ограничиваться официальными документами, в которых и без того не встречается скверноматерная брань или жаргонные словечки, а «иностранные слова» используются только в случае отсутствия «общеупотребительного аналога». Но поскольку издание закона было затеяно ради «защиты и развития языковой культуры» в целом, то в него включена ст. 3, до предела расширяющая «сферы использования государственного языка».

В соответствии с этой статьей, русский язык подлежит обязательному использованию «во взаимоотношениях… организаций всех форм собственности и граждан Российской Федерации, иностранных граждан, лиц без гражданства, общественных объединений» (п. 6), «при… нанесении надписей на дорожные знаки» (п. 7), «в рекламе» (п. 10). Разнообразные недоумения, связанные с возможностью применения этих пунктов, уже были высказаны мною при обсуждении предыдущей версии закона: если всерьез руководствоваться этой статьей закона, придется изменять некоторые дорожные знаки, например знак с надписью «STOP», означающий «движение без остановки запрещено», или знак с надписью «DANGER», предупреждающий об опасности и запрещающий дальнейшее движение; могут возникнуть трудности с обслуживанием иностранцев в ресторанах, гостиницах, представительствах авиакомпаний; непонятно, как быть с рекламой, адресованной иностранным клиентам.

Особенное недоумение вызывает п. 9, предписывающий использование государственного языка «в деятельности общероссийских, региональных и муниципальных организаций телерадиовещания, редакций общероссийских, региональных и муниципальных периодических печатных изданий».

Само слово «деятельность» довольно туманно — по-видимому, речь идет о том, что российские теле- и радиокомпании должны вести вещание на русском языке; также на русском языке должны издаваться российские периодические печатные издания. Но, кроме того, под угрозой оказываются многие научные печатные издания, печатающие статьи иностранных коллег без перевода (да и русские ученые иногда пишут статьи по-английски, понимая, что это дает статье больше шансов быть замеченной мировым научным сообществом). Помимо этого, во многих научных журналах принято, чтобы статью, написанную по-русски, сопровождала аннотация на английском языке. Оговорки, которые сделаны в данном пункте, не меняют дела. В нем указано, что данное предписание не касается деятельности организаций, учрежденных специально для осуществления телерадиовещания или издания печатной продукции на других языках, а также случаев, когда «использование лексики, не соответствующей нормам русского языка как государственного языка Российской Федерации, является неотъемлемой частью художественного замысла». Очевидно, что ни та, ни другая оговорка не охватывает большинства научных периодических изданий.

Правда, во второй части данной статьи сделана еще одна оговорка: наряду с русским языком во всех указанных «сферах использования государственного языка» допускается использование и других языков, но при этом, «если иное не установлено законодательством Российской Федерации», тексты «должны быть идентичными по содержанию и техническому оформлению» текстам на русском языке; равным образом и звуковая информация «должна быть идентичной по содержанию, звучанию и способам передачи» звуковой информации на русском языке. Но опять-таки эта оговорка не позволяет печатать научную статью и сопровождать ее английской аннотацией (содержание не будет строго идентичным) или показывать по телевидению иностранный фильм с русскими субтитрами (звуковой информации на иностранном языке будет соответствовать русский письменный текст). Единственный выход — законодательно «установить иное»; так что сохраняется простор для законотворческой деятельности.

Однако, как водится, абсурдность ряда положений закона смягчается тем, что за его нарушение не предусмотрены неотвратимые санкции.

Статья 6 об «ответственности за нарушение законодательства Российской Федерации о государственном языке Российской Федерации» ограничивается указанием на то, что нарушение закона «влечет за собой ответственность, установленную законодательством Российской Федерации»; пока, слава богу, законы не предусматривают уголовное преследование или хотя бы административную ответственность за печатание в научных периодических изданиях английских аннотаций или готовность обслужить клиента на его родном языке.

Расплывчатость и неудобоприменимость формулировок закона в значительной мере вызвана тем, что требование пользоваться государственным языком (в рекламе, средствах массовой информации и т. д.) может пониматься двояким образом. С одной стороны, оно направлено на то, чтобы поставить барьер «порче языка»: неграмотным написаниям, нелитературным грамматическим формам, неоправданному употреблению жаргонных и просторечных слов и выражений, иноязычных заимствований. С другой стороны, требование пользоваться государственным языком может пониматься как ограничение на использование других (в частности, иностранных) языков.

Желание воспрепятствовать «порче языка» могло бы вызывать сочувствие, хотя совершенно непонятны механизмы его реализации. В 2002 году я в шутку предложил создать «Орфографическую полицию», которая вылавливала бы орфографические и пунктуационные ошибки в изданиях и налагала бы на издателей штрафы.

См.: Шмелев А. Нужен ли новый «Свод правил правописания»? // Отечественные записки. 2002. №2. По-видимому, кое-кем эта идея была принята всерьез: в следующем номере «Отечественных записок» С. А. Ромашко в статье «Коль щастливо мгновенье то…: заметки о письменности и правописании» заметил: «…в отсутствие реально действующих механизмов работы с языком появляются совсем уж фантасмагорические призывы законодательных запретов и учреждения некоей “орфографической полиции”. Желание позвать городового происходит, как известно, отнюдь не от уверенности в своих действиях и сознания правоты». (Замечу в скобках, что, на мой взгляд, желание позвать городового возникает как раз у человека, сознающего свою правоту — например, подвергшегося нападению злоумышленников. Другое дело, что в орфографии городовые едва ли компетентны; да и городовых в России не осталось — вместо городовых у нас теперь милиционеры, обращаться к которым без крайней необходимости как-то не хочется.)

Но орфографическая или пунктуационная ошибка может устанавливаться на основе «объективных» критериев: это отклонение от того, что предписывают правила правописания. Сформулировать критерии «оправданности» или «неоправданности» отклонений от «норм литературного языка», равно как и определить эти нормы в спорных случаях, значительно сложнее, так что скорее всего закон и в этой части обречен на бездействие.

Что касается обязательности использования русского языка в средствах массовой информации и в рекламе, необходимость такого законодательного предписания вызывает серьезные сомнения. Ни авторы рекламы, ни средства массовой информации, насколько я знаю, иностранными языками не злоупотребляют. Разумеется, при большом желании здесь можно усмотреть какие-то рациональные мотивы. Например, недобросовестная реклама какие-то важные сведения о рекламируемом товаре может сообщать на иностранном языке, формально соблюдая требования закона о рекламе, но вводя в заблуждение потребителей, незнакомых с этим иностранным языком. Требование дублировать всю информацию по-русски лишит недобросовестных рекламщиков возможности прибегнуть к такому приему. Использование иностранных языков в средствах массовой информации могло бы затруднить работу цензоров, если бы цензура была вновь введена: ведь затруднительно требовать от цензоров знания всех языков, которые могут быть использованы в средствах массовой информации (здесь, кстати, можно вспомнить знаменитую речь П. Н. Милюкова, произнесенную 1 ноября 1916 года в Государственной думе, когда Милюков приводил в оригинале цитаты из немецких газет, недопустимым образом задевавшие государыню, а председательствовавший на заседании С. Т. Варун-Секрет не остановил его, поскольку не понимал по-немецки). Но вообще все казусы такого рода все равно не предусмотришь, а тщательное правовое регулирование рекламы и средств массовой информации должно осуществляться соответствующими федеральными законами («О рекламе», «О печати» и т. д.).

В законе «О государственном языке Российской Федерации» есть еще ст. 4 «Защита и поддержка государственного языка Российской Федерации» и ст. 5 «Обеспечение права граждан Российской Федерации на пользование государственным языком Российской Федерации»; но эти статьи содержат в основном благонамеренные декларации, от которых особого вреда нет, но и пользы немного. Будем надеяться, что и закон в целом не принесет много вреда.

Post scriptum

Статья была уже написана, когда Российское агентство международной информации «Новости» распространило сообщение о создании рабочей группы Межведомственной комиссии по русскому языку. По сообщению агентства, эта группа должна «до 1 ноября этого года» провести «анализ существующих словарей, справочников и грамматик». Тот, кто понимает, какой это объем работы, хорошо посмеется. Но к журналистам нельзя быть чересчур строгими, тем более что дальнейший текст информационного сообщения совсем невразумителен. Агентство сообщает: «…будет проведен аналитический обзор существующих словарей, справочников, грамматик, правил орфографии и пунктуации. Рабочая группа выработает рекомендации по внесению изменений и дополнений в данное издание». О каком «данном издании» идет речь, понять совершенно невозможно. И в заключительном абзаце текст становится совсем фантасмагоричным: со ссылкой на ректора Петербургского государственного университета Л. А. Вербицкую агентство сообщает, что «вносить изменения в существующие словари и справочники можно будет только после их утверждения правительством России». Интересно: значит, пока словари и справочники не утверждены, они будут защищены от любых изменений; а вот стоит их утвердить, можно будет их и менять. Правда, эту фразу можно понимать и по-другому, если допустить, что местоимение «их» относится к «изменениям». Но и тут выходит нелепица: автор должен позаботиться о том, чтобы правительство утвердило изменения, которые он хочет внести в свой словарь или справочник, — а в противном случае его текст ему уже не принадлежит.

Газета «Известия» дает несколько иную информацию. В статье «Разрабатываются новые нормы русского языка» приводятся слова вице-президента Российского общества преподавателей русского языка и литературы Евгения Юркова: «До 1 ноября просто будет предложено, что надо делать для разработки правил функционирования русского языка как государственного, схема действий профессиональной общественности. Но сама работа продлится гораздо дольше».

Известия. 14.07.2005.

Это уже выглядит более реалистично. Можно добавить, что анализ существующих нормативных словарей и справочников является плановой темой Отдела культуры русской речи Института русского языка им. В. В. Виноградова Российской академии наук на ближайшие два года (2006–2007). И заключительная фраза статьи в «Известиях» («По оценкам специалистов, для того, чтобы создать и издать некий эталонный нормативный словарь, потребуется примерно пять лет») не вызывает возражений, а только недоумение: что это за анонимные «специалисты» и таинственный «некий эталонный нормативный словарь».

Впрочем, в статье содержатся фактические ошибки, заставляющие отнестись с сомнением к достоверности и других сообщаемых в ней сведений. Так, говоря о предложениях, высказанных Орфографической комиссией Российской академии наук, автор статьи пишет: «Тогда лингвисты предлагали, например, слова “парашют” и “брошюра” писать через “у” и изъять из употребления букву “ё”». Предложение писать слова парашют и брошюра с буквой «у» действительно высказывалось (хотя следовало бы добавить, что к настоящему времени Орфографическая комиссия от него отказалась). А вот предложений «изъять из употребления букву “ё”» никто не высказывал. Такую форму под пером журналиста приобрелo решение комиссии не принимать предложение о введении обязательного употребления буквы «ё», а сохранить действующую практику (буква «ё» используется в словарях, книгах для детей, учебниках русского языка для иностранцев, а также в случаях, когда необходимо предупредить неверное прочтение слова; в остальных случаях допускается использование «е» вместо «ё»), лишь слегка расширив сферу употребления буквы «ё» (в частности, указав, что по желанию автора любое произведение может быть напечатано с последовательным употреблением этой буквы).

Но дело не в некомпетентности или небрежности журналистов. Просто последние сообщения наглядно иллюстрируют отношение к родному языку в современном российском обществе: люди всерьез озабочены проблемами языка и языковой культуры, но не всегда точно представляют себе, что происходит в этой области.

Источник: "Отечественные записки", № 2 (23) (2005,