Авторы
предыдущая
статья

следующая
статья

16.12.2011 | Интервью / Музыка

Би-2: Слишком много всего стало

«Вся эта история с Химкинским лесом — кто через 10 лет вспомнит, что это было?»

— Этот альбом, «Spirit», он о чем для вас?

ЛЕВА БИ-2: Мне кажется, прошли те времена, когда к выпуску пластинки ты готовился всю жизнь. Тут нет никакой особой идеологической подоплеки, все куда более прозаично — это просто констатация нашего текущего состояния во времени и пространстве. От глобальных пафосных конструкций мы ушли. Все как есть. В конце концов, любая творческая деятельность в любой период времени — это выживание. Ну, тебе надо двигаться куда-то — иначе зачем? Вот самое главное, что движение есть.

— А движение куда? Мне показалось, что он помрачнее и поплотнее звучит, чем раньше.

ШУРА БИ-2: Плотнее он звучит из-за того, что сводили в этот раз не в Австралии, а в Лондоне — причем с Эдрианом Бушби. А он сделал... Ну ты понимаешь. Какую команду я ему ни называл, от Doves и Portishead до Arctic Monkeys, со всеми он имел дело. Пока мы с ним работали, он сделал The Rapture последний альбом, Two Door Cinema Club — и потом поехал в Италию Muse записывать.

ЛЕВА: Ну а мрачный, не мрачный — это схоластика. У нас никогда не было веселых альбомов (смеется).

— Я почему вообще спросил, о чем альбом. У меня лично с группой «Би-2» есть одно затруднение — мне понятен звук, понятны мелодии, но совершенно непонятен смысл. Я как-то почти никогда не улавливаю, про что, собственно, ваши песни. Вот «Оптимист», например, это о чем?

ЛЕВА: Ну о напускном оптимизме. Есть очень много людей, которые...

ШУРА: На две недели свалили в Гоа и потом пытаются рассуждать.

ЛЕВА: Ну да. Очень легко отдают себя каким-то непонятным течениям, религиозным или еще каким-то, не вникая при этом в суть и глубину. Это «оптимист» в кавычках, конечно, мы таких оптимистов высмеиваем. Я вообще думаю, что мы достаточно ироничны во всем нашем творчестве. Если ты занимаешься музыкой, относиться ко всему серьезно — очень большой минус.

— И то есть песня «Место под солнцем», где про офисное рабство поется в такой тропической аранжировке, — тоже ирония?

ЛЕВА: Да, она и подразумевалась. Все же мечтают о тропиках на работе (смеется).

— Ну хорошо, а «Безвоздушная тревога» — это про что?

ЛЕВА: Ну тут песня сама за себя говорит, мне кажется. Про тревогу безвоздушную, которая берется непонятно откуда и висит где-то рядом.

ШУРА: А Иерусалим взят как образ, потому что она там как раз очень чувствуется. Есть же такая вещь, как Jerusalem syndrom — когда люди приезжают и сходят с ума в этом городе. Мы там довольно часто бываем, там что-то такое правда ощущается.

— Кстати, вы же довольно, гм, впечатляющий клип на эту песню сняли. Как будто работами «АЕС+Ф» вдохновленный.

ШУРА: Да-да, так я этого в первую очередь и хотел. Года три назад я познакомился с этой командой, увидев работы в одной из галерей. Попытался подкатить к ним на предмет сотрудничества, но они настолько крутые, что к ним даже не подойдешь. Ну то есть, грубо говоря, они меня послали: «Кто? «Би-2»? Иди ты!» Но у них, я считаю, очень мощные образы. Очень. В современном российском искусстве это уж точно одна из лучших команд. И мы попытались воссоздать эту историю. Хотели снимать в Иерусалиме, но перекрыть там пять улиц стоило бешеных денег.

— То есть перекрыть Красную площадь дешевле, что ли?

ШУРА: А Красная площадь нам досталась бесплатно. Режиссер договорилась как-то: один звонок генералам — и нам ее на весь день отдали.

ЛЕВА: Мы сами до последнего момента не верили. А получилось логично в итоге — вроде же, когда строили Кремль, имели в виду сделать второй Иерусалим. То есть масса параллелей.

— Этой осенью практически у всех больших русских артистов альбомы выходят, и практически все, от Гребенщикова и Шевчука до Евгения Федорова, так или иначе реагируют на происходящее вокруг. У вас этого, кажется, нет — эти песни, по моим ощущениям, могли бы быть написаны три года назад, например.

ШУРА: Ну, во-первых, там есть песня «Гонка за жизнь». А во-вторых, в какой-то степени в этом и заключается наша социальная позиция. Мы никогда не пели о политике и считаем, что музыкант должен заниматься музыкой, а не политикой.

ЛЕВА: Есть люди, у которых выступать таким образом получается удачно, конкурировать с ними на этом поле бессмысленно. Я не умею делать песни на острые темы социально-политического характера. Песня хорошая должна быть прежде всего.

ШУРА: И потом... Ну вот вся эта история с Химкинским лесом — кто через 10 лет вспомнит, что это было? Это сезонная история.

ЛЕВА: Социальная позиция все равно каким-то образом просматривается в наших песнях, просто она не играет главенствующей роли. Потому что есть много других вещей, с которыми надо взаимодействовать в жизни. Отношения человеческие, любовь, верность самому себе. И это очень важные вещи. Основополагающие такие киты. Если мы не научимся жить по-человечески, то и вся социальщина будет хреновая. Начинать надо с каких-то морально-этических аспектов, тогда и все остальное будет нормально. Понятно, что мы не изолированы от того, что происходит вокруг. Мы же здесь живем, конечно, нас все это трогает. Но каждый по-своему выражает свои мысли и волнения по этому поводу.

— Ну не знаю, а на выборы вы пойдете?

ШУРА И ЛЕВА (хором): А мы не граждане России!

ШУРА: Так что нам очень легко отмазываться.

— Да, и действительно. Ну а происходящее в Белоруссии вам как, например?

ШУРА: А мы и в Белоруссии не граждане. Но мы следим, конечно.

ЛЕВА: У меня мама там живет.

ШУРА: Ну и друзей много, они рассказывают. Ужас, конечно, что происходит. Люди живут кошмарно. Ну вы сами все видите. Если песню «Мы ждем перемен» даже запретили... Ну бред полный!

ЛЕВА: Любое тоталитарное правление приводит к таким казусам — начинают что-то запрещать непонятно почему. Будем надеяться, что России это не коснется.

— Но у вас самих проблем не возникает?

ШУРА: Ну вот разве что когда мы с группой «Сплин» запустили песню «Феллини», какой-то из местных чиновников увидел в ней пропаганду нездорового образа жизни — в строчках «герой на героине, героиня на героине». Песню сняли с эфира — а через полгода опять поставили.

ЛЕВА: Причем непонятно, что его больше смутило — наркотики или сексуальная поза. Как она там называется? Миссионерская! (Смеется.)

— Как люди, которые за всем, что с музыкой происходит, следят, наверняка заметили, что рок в этом году как-то подутих. Как это объяснить?

ШУРА: Понимаешь, время больших — ну, относительно больших — трендов для независимой музыки прошло. Ню-рейв был последней интересной величиной. Уже года полтора-два нет таких всплесков радикальных, чтобы что-то сильно менялось. Да, есть отдельные группы, есть альбомы, но они погоды не делают — последние плюс-минус пять лет все топчется на одном месте. И не только рок. Электроника развивается, но тот же дабстеп сейчас тоже не лучшие времена переживает и занимается самокопированием. И каких-то особо ярких молодых команд я в этом году не заметил. Гранды — да. Elbow, я считаю, великую пластинку сделали, но это музыка в чистом виде, некоммерческая, естественно. Kasabian мне очень нравится последний альбом. Что еще? Ну, Бакстер Дьюри, Metronomy... Но так, чтобы как три-четыре года назад — вот прям ах! — такого нет. Почему? Фиг его знает. А почему была наша волна, которая появилась в начале 2000-х, а дальше никого? Наверное, время какое-то должно пройти, лет десять — и опять все появится.

ЛЕВА: Да никуда рок не денется.

ШУРА: Вот именно. Мы в Лондоне попали на концерт Гэри Ньюмана — так там в зале готы и любители дарк-вейва, которым уже под 50, а на сцене — человек, которому под 60, и он в идеальной форме абсолютно. А потом оказались на группе Hard-Fi, которая мне когда-то нравилась, — ну и это жалкое зрелище, провал. Чисто гопническая история, где люди бутылками бросаются.

ЛЕВА: Хорошо, что там пластиковые стаканы выдают, а то можно было бы получить по голове и травмироваться.

— Ну так о том речь. В рамках ностальгии по старым временам все отлично работает. С новым хуже.

ШУРА: Просто слишком много всего стало. За последние 10 лет в связи с развитием технологий и интернета групп стало больше, чем человек в принципе в состоянии послушать. В тех же 90-х надо было садиться в профессиональную студию и писаться, а сейчас ты можешь у себя дома штамповать пластинки сколько не лень. Тогда процесс был не таким простым, музыки было меньше, но она, мне кажется, была чуть-чуть качественнее. Уже много лет невозможно слушать альбомы: одна-две песни — да, остальное — добивки. Вот вспомни пластинку, которую ты слушал за последние пять лет целиком?

— Да полно их, на самом деле.

ШУРА: Ну есть, да. Но очень мало по сравнению с тем, что было лет 10–15 назад.

— И как вы видите свою задачу в этой всей ситуации?

ЛЕВА: Да мы не занимаемся таким глубоким анализом нашего творчества. Мы просто продолжаем делать то, что нам нравится и что у нас получается. Сейчас так сложились обстоятельства, что мы смогли пластинку свести в Лондоне — для нас это большой прыжок вперед, это совсем другой уровень, чем раньше.

— Но слушатели-то не почувствуют отличий.

ШУРА: Профессионалы услышат, а поклонники... Оценят немногие, конечно. Но в любом случае, даже если ты включаешь «Наше радио», наши песни радикально по звуку отличаются от много другого, что там звучит.

— Вот, кстати, забавный же момент — вы и слушаете новую музыку, и пишетесь в Лондоне, а все равно альбом звучит в формате «Нашего радио».

ШУРА: Наша музыка звучит в формате группы «Би-2». А как она еще может звучать? Это же мы делаем. Да, мы слушаем много музыки, вводим новые элементы, но радикально музыка не меняется и не может поменяться.

ЛЕВА: Все наши сторонние амбиции мы реализуем в других проектах. «Нечетный воин», например. Или вот с симфоническим оркестром выпустили пластинку. Радикальнее поворота я не могу себе даже представить.

— Просто у меня есть ощущение, что вы вроде как массовая популярная группа, но очень хотите быть модными. При этом аудитория, условно говоря, «Солянки» все равно вас не слушает.

ШУРА: Ну аудитория «Солянки» — это маленький совсем процент же.

ЛЕВА: У нас получается такой симбиоз. Мне все-таки больше нравится музыка мейнстримовая, а Шурик инди любит.

ШУРА: Ну да, и все пластинки где-то на этой грани. А вообще для этих амбиций мы сделали радиостанцию с друзьям, там по этой линии все самое интересное и происходит. Если с инвесторами все будет нормально и мы в следующем году выйдем в FM-диапазон, это, я надеюсь, будет вообще большой прорыв для такой музыки. Если ты слушал эфир, ты мог заметить, что там нет особо ни «Би-2», ни «Агаты Кристи», ни «Мумий Тролля». Мы отдали площадку молодым командам, которых в «Биологии» поддерживали и которые ищем сейчас по всей стране. Мы считаем, что хотя бы одна радиостанция должна все это крутить. Раньше на «Максимуме» что-то было, но когда руководство сменилось, все в ретророк ушло. И мы хотим заполнить этот пробел. Да и самим хочется нормально... Вот у нас недавно была вечеринка, так мы вместо того, чтобы включать айподы, включили радиостанцию. А само радио знаешь как собиралось? Мы просто слили два-три айпода воедино — с этого стартовал первый плейлист.

ЛЕВА: Мы так секретно станцию называем — «Убийца айпода». (Смеется.)

— Серьезно? Вы думаете, что это реально?

ЛЕВА: Почему нет?

ШУРА: Вот если выйдем в FM, будет что послушать, когда едешь в пробке.

ЛЕВА: Но такую уж глобальную задачу мы на себя не берем, естественно. Это шутка. Не нам соперничать с такими монстрами, как Apple.

— Вот еще какое странное дело — группы, которые вы поддерживаете, почему-то сплошняком все англоязычные.

ШУРА: Ничего страшного. Те, кто на русском поет, тоже появляются, немного, но кто-то есть. Мы вот поймали очень интересную группу сейчас — InWhite называется. Пока, правда, только одну песню нашли, сейчас будем с ними связывать. Это ведь как происходит? Вот появилось «Наше радио» на стыке 90-х и нулевых — задало какой-то тон, и сразу появилась целая волна. И с этими командами... Когда мы приезжаем в Ростов, мы всегда просим Motorama, чтоб они нам саппорт сделали. Их же в городе не знают практически, понимаешь? Их знают отлично в Москве, в Европе. А там нас журналисты спрашивают — это кто такие? Блин, да это главные герои ваши! И если появится площадка, где будут звучать их песни, это может дать волну — они перестанут быть одинокими. Потому что сейчас жизнь у этих команд — год-два, пока есть энтузиазм. А потом ничего не происходит, и все, они разваливаются. Вот с Bajinda Behind the Enemy Lines так произошло — а ведь хорошая группа была. Все потому, что нет площадки, откуда начинать.

— Так а английский-то почему?

ЛЕВА: Мне, конечно, было бы приятно, если бы появлялись группы, поющие на русском. Но мы же не можем диктовать условия. Если людям хочется делать на английском — пусть делают.

ШУРА: А делают по-английски они, мне кажется, потому что люди, которым 20 и 21, не слушают ни «Наше радио», ни русский рок. Они через Last.fm, через какие угодно источники впитывают глобальную культуру — и, естественно, живут по другим правилам. А вообще было бы круто, если бы появилась волна независимой музыки на русском языке. Русский язык этого достоин.

— Так есть же уже эта волна! Просто вы с ней дела не имеете почему-то. Куча людей, поющих по-русски. Narkotiki, Padla Bear Outfit, «Краснознаменная дивизия имени моей бабушки», полно имен.

ШУРА: Почему не имеем? Мы их крутим. Narkotiki у нас есть в эфире. «Дивизия бабушки» — ну у них и записей-то нет пока. У нас для этого и студия будет, где все можно будет записывать бесплатно — пусть не альбомы, но хотя бы синглы, которые можно в ротацию поставить.

— Засчет чего все-таки должен произойти ваш выход в FM?

ЛЕВА: Наверное, диапазон должны расширить все-таки. Там очень тесно, из-за этого очень дорого стоят частоты, неподъемные деньги. Может, военные дадут диапазон (смеется).

ШУРА: Но у нас есть определенные частные инвесторы — и если все будет нормально, FM появится.

— То есть то, что говорят про господдержку, — это все слухи?

ШУРА: Никакой господдержки. Мы просто к Вадику Самойлову обратились и взяли у него помещение — вот и все.

ЛЕВА: Но если в будущем так повернется, что господдержка появится, я ничего плохого в этом не вижу. Были времена, когда все жаловались, как плохо, что государство не обращает внимания на молодежь и на культуру. А теперь получается, что если обращает — тоже плохо (смеется).

— Ну просто государство так себе поставило, что дела с ним иметь вроде как западло. А вы же еще с Медведевым когда-то не так давно встречались и тоже про радио говорили?

ШУРА: Ну мы там говорили далеко не только про радио. И я говорил меньше всех — там было кому сказать. Не-не. Просто у нас «Биологию» закрыли, нам нужно было это куда-то деть — и мы решили сделать сетевую историю. А потом появились частные инвестиции.

— Все эти ваши многочисленные истории — и музыка, и радио, и еще что-то, — они не мешают друг другу?

ШУРА: Ну ты же видишь — успеваем. Еще и интервью давать успеваем. Без дела-то скучно сидеть.

ЛЕВА: Это наш способ борьбы с кризисом среднего возраста.

— Я как раз хотел об этом спросить. У вас до сих пор имидж молодежной группы, при этом вам обоим уже по 40 лет. Вы думали о том, как будете меняться дальше?

ЛЕВА: А зачем нам меняться? Мы не мальчуковая группа, не бойз-бенд.

ШУРА: Искусственно омолаживаться мы точно не собираемся.

ЛЕВА: Лучше будем красиво стареть.

ШУРА: Посмотрев на того же Гэри Ньюмана, могу сказать, что такой вариант красивого старения нам нравится.



Источник: "Афиша", 29.11.2011,








Рекомендованные материалы


Стенгазета
20.12.2021
Музыка

Игра для своих

После исполнения музыканты и директор ансамбля Виктория Коршунова свободно беседуют, легко перекидываются шутками с Владимиром Ранневым. Всё это создаёт такую особую атмосферу, которую генерируют люди, собравшиеся поиграть в своё удовольствие, для себя и немного для публики. А как же молодые композиторы?

Стенгазета
18.10.2021
Музыка

Последние песни

Концерт Берга «Памяти ангела» считается одним из самых проникновенных произведений в скрипичном репертуаре. Он посвящен Манон Гропиус, рано умершей дочери экс-супруги композитора Альмы Малер и основателя Баухауза Вальтера Гропиуса. Скоропостижная смерть Берга превратила музыку Концерта в реквием не только по умершей девушке, но и по его автору.