27.12.2011 | Арт

Кочерга и memento mori

Джакометти этрусское искусство увлекало не только пластической выразительностью, но и скрытым в нем страхом смерти.

Антиклассический натурализм

К выставке «Джакометти и этруски» в парижской Пинакотеке можно было бы отнестись скептически – тому, что художники модернизма черпали вдохновение в примитивном искусстве, было посвящено множество проектов и исследований. Сокровищница для куратора: подобная тема обеспечит внимание прессы с публикой, международное сотрудничество и спонсоров. То же проделывают с американским абстрактным экспрессионизмом: в Пинакотеке прошла выставка «Поллок и шаманизм» в 2008 году, в Картинной галерее Берлина (бывшем Музее кайзера Фридриха) – «Ротко/Джотто» в 2009.

Парад открыла выставка «Джакометти-египтянин» в цюрихском Кунстхаусе в 2009 году, и надо думать, у кого-то уже зреет мысль сделать экспозицию «Джакометти-африканец» – подобная аналогия тоже будет небеспочвенной. Но у нынешней выставки в Пинакотеке есть особенности, которые не позволяют вписать ее в модный тренд и пройти мимо. Между Джакометти и этрусскими артефактами есть не просто формальное сходство, но и внутреннее родство. И нельзя не поразиться тому, насколько актуально сейчас искусство народа, начало истории которого относят к XIX до н.э. (около I века н.э. он бесследно растворяется в истории Древнего Рима).

Кроме обоснованных и ясно показанных параллелей, это выставка дает редкую возможность посмотреть самые впечатляющие экспонаты этрусского искусства – из музея Гварначчи в Вольтерре, куда не ходят автобусы и поезда и можно добраться только на своей машине. В свою очередь, многие вещи Джакометти привезены из частных коллекций разных стран.

Этруски многое взяли от греков, но странным образом их искусство ближе к современному, чем к эллинистическому. Греки стремились к идеализации, а этрусское искусство поражает сочетанием стилизованных почти до абстракции элементов с предельно натуралистическими.

Один из значительных разделов выставки – мраморные саркофаги; они прямоугольной формы, но намного короче, чем длина человеческого тела, так как этруски не хоронили, а кремировали, и в саркофаге хранился пепел. На крышках – скульптурные портреты умерших, возлежащих над своим прахом на пиршественном ложе. Фигура чаще всего условна, это маленькое «декоративное» тельце, но голова при этом дана в натуральном размере и с явным сходством – с таким ярким характером, что даже мы, с покойным незнакомые, решим, что усопший очень похож на себя.

Большинство дошедших до нас этрусских вещей относится к погребальному культу. Ни к чему другому этруски не подходили столь же основательно: жилища и храмы строились из дерева и обмазывались глиной, поэтому не сохранились, зато гробницы высекались их камня, подразумевая срок годности длиною в вечность. Известный итальянский историк искусства Дж. К. Арган отмечает, что понятие «натуралистический» может быть применено к этрусскому искусству, которое по сути своей является антиклассическим: «Они заботились прежде всего об отдалении смерти. Их искусство было направлено на сохранение видимости материального существования, потому так тщательно портретировался умерший, и от захоронения к кремации перешли, чтобы помешать полному разложению тела: во всяком случае, прах является чем-то абсолютным, не подверженным дальнейшему разложению и сохраняющимся навеки».

Возможно, этой условностью понимания бессмертия, готовностью остаться прахом, только бы остаться, объясняется странное сочетание маленького тела с головой натурального размера у фигур на крышках саркофагов. Тело неминуемо исчезнет, но реальность бытия – в нашей голове. Именно лицо врезается в память окружающих, на лице сконцентрированы органы чувств.

Столкновение с собственным скелетом

Джакометти смерть завораживала не меньше, чем этрусков. Известны два характерных эпизода из биографии художника. В двадцать лет он, путешествуя, переходил через Альпы вместе с голландским библиотекарем, и тот внезапно умер на перевале, оставив Альберто наедине с мыслями о неотвратимости смерти. И позднейший случай: на площади Пирамид в Париже Джакометти попал под машину, сломал ногу и осознал всю хрупкость человеческого бытия. О втором событии в книге «Слова» упоминает Жан-Поль Сартр, друживший с художником и считавший, что в этот момент «миропорядок обнажил свою угрожающую сущность». Будто бы именно это «столкновение с собственным скелетом» вдохновило Джакометти на создание его знаменитых истонченных, исчезающих человеческих фигур.

Но и до них, в работах 20–30-х годов, у Джакометти виден страх перед смертью. Этруски добивались предельного портретного сходства, боролись с забвением – и Джакометти волновало стирание лиц из памяти. Это видно в его серии скульптурных голов конца 20-х. Портреты-плиты, немного напоминающие подушки, вместо черт лица – неглубокие вмятины. Как будто в подушку ткнули пальцем, осталось углубление, которое расправляется на глазах, черты лица тают.

Несоответствие пропорций тела и головы можно отметить и как характерную черту творчества Джакометти. Бюсты брата Диего с маленькой головкой и огромными плечами и грудью, «Маленький бюст на двойном цоколе», в котором голова врастает в некое подобие громоздкого ступенчатого мавзолея, напоминают канопы, погребальные урны – еще один тип этрусского захоронения, представленный в экспозиции. Кувшин с прахом увенчивался человеческой головой, растущей из горлышка, а ручки амфоры изображали руки. Канопы выглядят жутко и точно передают страх смерти – все видишь, слышишь, но не можешь пошевелить ни рукой, ни ногой. Раньше ты брал своими руками вещи, а теперь руки превратились в ручки кувшина, за которые берут тебя и куда-то уносят. У каноп есть вариации и стадии развития. У более ранних, виллановского периода, вместо портретной головы как крышки нижний сосуд накрывает либо плошка – для женщин, либо шлем – для мужчин. На этой стадии этруски могли сохранить для вечности только обозначение пола, но позже пришли к фиксации индивидуальности и даже эмоций. Появилось изображение рук покойного, они просовываются в ручки кувшина. Все жесты несчастны – у одного руки беспомощно протянуты вперед в мольбе, второй хватается за сердце и с ужасом обнаруживает, что вместо тела у него – гулкая пустота амфоры, третий в страхе перед открывшимся загробным миром растерянно подносит руку к губам. Тут вспоминается и одна из ранних вещей Джакометти «Руки, удерживающие пустоту» (1934) – белая фигура на троне, вперившая расширенные глаза в открывшуюся бездну, пытается поставить между собой и вечностью руки в робком жесте.

Канопы и бюсты – лишь одно из ряда формальных и смысловых сопоставлений в экспозиций. Есть и другие, приводящие к общей мысли куратора, которую можно сформулировать, прибавив к названию третий компонент: «Джакометти, этруски и смерть».

Этрусский сосуд в технике буккеро (керамика из обожженной глины с черной лощеной поверхностью, похожей на бронзу) раскрывается непроглядной темнотой широкого горла, а вокруг него, на краю этой бездны – влипнувшие по пояс в стенку сосуда маленькие человеческие фигурки, смотрящие в черноту и хватающиеся руками за головы. Рядом – «Три шагающих человека» Джакометти, движущиеся по кругу, неспособные уйти от пустоты в центре и мечущиеся вдоль нее.

Первая версия скульптуры «Клетка» (1950) – тоненькая фигурка, стоящая в прямоугольнике, намеченном тонкими гранями, к которым она прикасается протянутыми в стороны руками. Образ клетки, как правило, вызывает у нас негативные ассоциации. Но не в данном случае – это одна из самых светлых по настроению работ на выставке. У клетки Джакометти нет решеток, ее ничего не стоит покинуть, но фигурка не хочет уходить – наоборот, она держится за нее, и грани клетки очень похожи на ее тело, они родственны друг другу. Это пространство личной жизни, уютное и дорогое, с прочной почвой, толстой бронзовой плитой под ногами. Но и здесь не без экзистенциализма. Под плитой – пустота, ее поддерживают те же тоненькие грани клетки, и от этого все кажется зыбким и ненадежным.

Рядом с «Клеткой» –  этрусские вотивные статуэтки, такие же тоненькие, и некотрые - с поразительно похожим жестом раскинутых рук. В фигурках нарушено равновесие, они будто бы падают – из их рук исчезли грани клетки, с ними уже случилось то, что предстоит герою «Клетки» Джакометти – они покидают земную жизнь, и желание удержать ее тщетно. Среди вотивных статуэток есть маленькая головка, которую с первого взгляда причисляешь к этрусским произведениям, но нет, это портрет Симоны де Бовуар работы Джакометти.

Есть на выставке и живописные произведения Джакометти, портреты в сдержанных тонах. Их цвет и фактура напоминают изъеденную временем каменную плиту, через которую с трудом пробивается образ человека. Чаще всего Джакометти рисовал мать и брата, почти всегда в одном и том же интерьере, и в зависимости от того, насколько близко к картинной плоскости располагалась фигура, перспектива комнаты то растягивалась в глубину, то уплощалась – это утверждение о субъективности восприятия. Подобная, очень современная мысль, была свойственна и этрускам – этим можно объяснить то, что, несмотря на существование периодизации их искусства, в рамках одного периода создавались очень реалистичные и совсем примитивные произведения, настолько разные, что их сложно представить созданными в одном и том же веке. Похоже, что этруски сознательно использовали деформацию, изменение пропорций. Не считая жизнеподобие безусловной ценностью произведения, они применяли приемы обобщения и упрощения для лучшей передачи идеи, возвращались к уже пройденным этапам своего искусства – и в этом, конечно, близки к художникам-модернистам, увлекавшимся архаикой и примитивом. Модернизм – культ индивидуальности, гения-одиночки, а перед лицом смерти, с которой этруски вели свой диалог, каждый одинок.

Записки поверх текста

Так ли уж много думал об этрусках Джакометти, как показывают нам кураторы выставки? Они отвечают и на этот вопрос, выставляя его записные книжки из частной коллекции в Швейцарии. Эти книжки сами по себе достойны того, чтобы посетить выставку. Записки художника – не в традиционных альбомчиках с листами чистой или линованной бумаги. Джакометти рисовал на страницах книг и журналов по археологии. Не на полях, а прямо поверх текста он копировал наиболее выразительные моменты древних артефактов и делал эскизы своих произведений.

Становится понятно, что существует прямая связь между его работами и археологическими находками. «Лампа с двумя фигурами» (1945-1950) Джакометти с чашей в центре и двумя проволочными фигурками по бокам, стоящая на доске, опирающейся на небольшую плиточку, конструкцию, напоминающую качели ли весы, похожа на сосуд из Ветулонии (VII век до н.э.) – огромную чашу, стоящую на ножках толщиной с веревку, запутанную узлами и петлями в форме человечков. И в одном, и в другом произведении – контраст тяжелого и хрупкого. Да и «Три шагающие фигуры» Джакометти похожи на подставку для треножника, лишившуюся чаши, объединявшей фигуры, – утратив свою миссию, они мечутся в поисках смысла.

А этрусский терракотовый Аполлон, спорящий с Гераклом из-за киринейской лани (конец VI века до н.э.), не по-гречески динамичен и экспрессивен, он рвется вперед; центр тяжести у него смещен, и так же, как шагающие люди Джакометти, он залипает ступнями в базе скульптуры.

Распространенный у этрусков мотив колесницы есть и у Джакометти, и в обоих случаях это не знак величия, не атрибут триумфального шествия. У этрусков животные не влекут за собой повозку, но сами превращаются в нее – их ноги трансформируются в колеса, а пассажира нет вовсе. Надо думать, что он умер – у этрусков все об этом. У Джакометти есть возница, но нет ни животных, ее везущих, ни каких-либо способов управления ею. Возница стоит посредине оси, тонкий, похожий на спицу колеса, колеса опираются на вершины маленьких трапеций. Неустойчивое равновесие – и парадоксальная невозможность двинуться с места.

Кульминацией выставки становится вытянутая бронзовая фигурка, которую поэт Габриэле Д’Аннунцио назвал «Вечерняя тень». Диспропорционально длинное и худое тело будто бы принадлежит экспериментам искусства XX века, а маленькая головка поражает своей предельной реалистичностью. Она до такой степени характерна, что у нее обязательно должен был быть реальный прототип – с таким вот носом картошечкой, круглым высоким лбом и губами, один уголок которых чуть-чуть подернут гримасой сомнения.

История статуэтки примечательна – в 1879 году ее нашел крестьянин, вспахивающий свое поле. Крестьянин использовал ее как кочергу до тех пор, пока некий знаток не опознал в ней этрусский шедевр. Тут вспоминается присказка, любимая художником Дмитрием Гутовым, о том, что отличить шедевр от ерунды можно, выбросив произведение искусства на помойку. Картину Марка Ротко не подберет никто, потому что вне белых стен музея со специальным освещением она будет выглядеть ничтожно. А вот Рубенса подберут все, он будет восхищать даже оказавшись среди мусора. Так ли это? 

Случай с «Вечерней тенью», которой ворошили угли, не самый показательный, слишком уж эта статуэтка похожа на contemporary art. И то, что работу Малевича нашли под картошкой, которую холст предохранял от сырости снизу, понятно. Но ведь и античные статуи замуровывали в кладку стен крестьянских домов – до тех пор, пока не стало известно, что за археологические находки на своих угодьях можно получить деньги. Наверное, чувство прекрасного у человека все же не врожденное и должно воспитываться.

Сходство судьбы

Но главное достоинство выставки не в знаменитой кочерге, которая, как подчеркивают кураторы, впервые вывезена за пределы Италии. Самое интересное здесь то, насколько близки оказываются современность и культура трехтысячелетней давности – культура народа, произошедшего неизвестно откуда и ушедшего в никуда. Это поглощало мысли Джакометти. Ключом к тому, в чем он находил родство – не формальное, скорее сходство судьбы, – может быть его рисунок тела мамонта – вымершего животного. Так же исчезли и этруски, растворившиеся в истории Древнего Рима. То же может случиться и с человечеством.

Джакометти чувствовал, что над человечеством нависла угроза, и не сломанная нога и умерший библиотекарь, так часто упоминаемые биографами, были для него самым страшным. Важно то, что его изъеденные окружающей пустотой почти до скелета с ошметками плоти фигуры появляются в сороковые годы. 6 и 9 августа 1945 года США нанесли два ядерных удара по японским городам Хиросима и Нагасаки. Люди сгорали без огня, мясо отваливалось от костей, от людей оставались только тени на стенах. Невечерние тени. Не из образа ли этой катастрофы родились фигурки Джакометти, похожие на сгоревшие спички? Тонкие, темные человеческие тела – как трещины, в которые проваливается мир. Джакометти, переживший Первую и Вторую мировую войны, чувствовал, что человечество может погубить себя само. Этруски, мамонты и Джакометти – своеобразное memento mori для современного человека.

Источник: "Артхроника", 30 ноября 2011 года,