16.09.2011 | Арт

О, счастливчик!

Дмитрий Налбандян в "Новом Манеже" - портреты Сталина и Мао, Маяковский в Грузии и жена-комсомолка

Выставка Дмитрия Налбандяна, одного из важнейших художников-соцреалистов, приуроченная к 105-летию со дня его рождения, проходит в "Новом Манеже". Он – человек удивительной судьбы, единственный, кто удостоился написать портрет Сталина с натуры, лауреат двух Сталинских премий, но когда культ личности был разоблачен, Налбандян ничуть от этого не пострадал. При Брежневе думали о том, что пора сменить придворного живописца, но выяснилось, что никто кроме него не способен разместить все ордена Леонида Ильича на портрете, и художник остался при Политбюро. Он скончался уже после перестройки. На выставку в этом году приходят поклонники его творчества, помнящие и его последнюю прижизненную выставку в 1993, и юбилейные 2001 и 2006 года – мало кто из столпов соцреализма выставляется столь регулярно. Работы его невероятно популярны у коллекционеров, как российских, так и зарубежных.

Причем его успех нельзя свести ни к чистой эстетике, ни к чистой этике. Нельзя назвать его работы шедеврами живописи, они не обладают яркой индивидуальностью – но, по сути, эта «стертая манера», отмеченная искусствоведом Екатериной Деготь, и была именно тем, что необходимо было советской власти.

Тогда была и техническая нужда в среднем уровне живописи – так как в массы произведение шло через репродукции в журналах, и живописные изыски были бы неминуемо утерянным в тираже излишеством. И идеологическая необходимость в «стертой манере» также была - основным посланием этих картин являлись сюжеты, идеальные образы «советского», они должны были быть как будто бы рожденными из реальности, всенародными, общими, а индивидуальная живописная манера придала бы картинкам статус частного мнения, которое может быть и оспорено. Не «я так вижу», а так и есть, товарищи.

Эта же усредненная манера распространялась и на неофициальные, лирические жанры – пейзажи, натюрморты, портреты простых людей. Такая однородность создает интересный эффект – солнце светит абсолютно одинаково ликующе на лысую по весне подмосковную рощицу и на экзотический вид индийской столицы, на греческого рыбака и армянского мальчишку. Будто бы уже существует единое всемирное пространство победившего коммунизма, и все люди - братья. Часто критики пытаются отметить эту часть творчества художника как то, чем нынче на экспозициях пытаются заслонить его сотрудничество с тоталитарным режимом.

Но дело в том, что сам художник, по словам знавших его людей, действительно не разделял творчество на «официальное» и «для себя». В поездках вставал на рассвете, брал этюдник и шел писать. Получал удовольствие от жизни, писал все красивое – женщин, природу. Налбандян фанатично любил живопись – на столе в его мастерской лежали альбомы Тициана, Веласкеса, Эль Греко. Он мог говорить о них часами, показывать тонкости и секреты их работ. Но он никогда не говорил о своем отношении к власти, к которой был так близок. Никогда не отказывался от поручений написать тот или иной сюжет, и там, где другой испугался бы, он верил, что справится, и не сомневался в успехе.

Рефлексия была ему чужда. Взять хотя бы работу «Сталин, Ворошилов и Киров на Беломорско-Балтийском канале» - сначала с ними стоял товарищ Ягода, но по исчезновению товарища как такового, Налбандян записал и его изображение.

А работа «Маяковский в Грузии» (1977-1979)  была написана им именно для себя, ведь они с Маяковским были земляками. Но при этом поэт предстает пламенным проповедником коммунизма среди грузинских земледельцев, то есть так же "при исполнении", как и герои его официальных картин. Налбандян действительно так видел, и в 1980-е так же писал многофигурные картины на сюжеты вроде посещения Лениным и Крупской крестьян в деревне. Он «любил все красивое», а новое время не давало ему нужного величия и торжественности.

Страсти, так сказать, кипят, не затихая. Вот, появилось, например, обращение целого ряда правозащитных организаций прямиком к мэру Лужкову, призывающее его "не превращать общенародный праздник в гражданское противостояние" и не вешать в столице портреты державного упыря. В целом разделяя пафос обращения, хочу сказать, что ладно, чего уж там - пусть будет. Чего ж стесняться - должны же мы все-таки четко представлять себе, где и вместе с кем мы живем. Лев Рубинштейн "Пусть висят"

История жизни и творчества Дмитрия Налбандяна напоминает мне британский фильм «О, счастливчик!», который удивительным образом попал в советский прокат. Сюжет - циничный главный герой держит в голове только стремление к материальному успеху и собственному возвышению, и постоянно попадая в смертельно опасные ситуации, выходит из каждой из них на высшую ступеньку благосостояния. В момент, когда он забывает о собственном благополучии и выгораживает босса, он попадает в тюрьму. Там он проникается идеями Маркса и Ленина и выходит на свободу, желая помочь всем обездоленным. С этого момента начинается обратное движение его судьбы, в глубину несчастий. Разрешение история получает в том, что он становится звездой кино. Будучи актером, он не должен делать жизненного выбора, но проживает в работе тот путь, который задан режиссером. Налбандян не был ни подлецом, оправдывающим режим, ни борцом за справедливость, он, судя по всему, прожил свою счастливую жизнь целиком «в искусстве», опасные крайности в виде цинизма и идеализма прошли мимо него.

Дмитрий Налбандян называл себя «летописцем истории», но в наши дни его работу можно было бы назвать точнее – имиджмейкер.

Шостакович в воспоминаниях язвительно описывал торжество Налбандяна: «Сталин расстрелял несколько художников. Их сначала вызывали в Кремль, чтобы увековечили вождя и учителя. И, как видно, не угодили они вождю. Сталин хотел быть высоким. Ручки чтоб одинаковые. Всех перехитрил художник Налбандян. На его портрете Сталин, сложив руки где-то в районе живота, идет прямо на зрителя. Ракурс взят снизу. При таком ракурсе даже лилипут покажется великаном. Налбандян последовал совету Маяковского: художник должен смотреть на модель, как утка на балкон. Вот с этой позиции утки Налбандян и написал портрет Сталина. Сталин остался очень доволен. Репродукции портрета висели во всех учреждениях. Даже в парикмахерских и в банях. А Налбандян на деньги, полученные за портрет, построил роскошную дачу под Москвой, огромную, с куполами. Ее один мой ученик остроумно назвал Спасом на Усах». Налбандян выполнял свою задачу по созданию образа власти безупречно, талантливо, с огоньком: на работе «В Кремле, 24 мая 1945 года», представленной сейчас на выставке в Манеже, Сталин идет вниз по лестнице с красным ковром, с той же точки зрения, что и в упомянутом портрете. Число людей, идущих за ним, кажется бесконечным, тон первого плана теплый, даже горячий, за дверью вверху, из которой они все выходят – нежно-небесный фон. Бог спускается к людям с небес. С балконов рукоплещут восторженные люди, паря в золотом сиянии, будто ангелы на картинах итальянского ренессанса вокруг Христа.

Все свидетели события ликуют, и зрителю, замыкающему круг присутствующих по эту сторону картины, остается только поддержать остальных.

Причем работа Налбандяна в качестве имиджмейкера столь сильна, что и сегодняшняя публика воспринимает это не в качестве летописи, а как нечто применимое к сегодняшней жизни. Конечно, среди посетителей выставки попадаются люди неадекватные, кричащие, что Сталин, Иван Грозный и Николай II – спасители России, а губители ее – Маркс и Ленин, смешивая историю в безумный винегрет. Но коллекционеров-то никак нельзя обвинить в приверженности сталинизму и оправдании кровавых репрессий. Просто они либо интуитивно, либо сознательно понимают, что «стертый стиль» Налбандяна и других художников, работавших в том же направлении – нечто совершенно уникальное, не имеющее аналогов явление в мировом искусстве, так же, как иконы и русский авангард. И поэтому будет отличной инвестицией. Было бы странно, если бы человек, желающий выгодно вложить деньги в искусство, вдруг отказался бы от такой возможности из-за сострадания к погибшим в лагерях.

А основная часть публики тоже далека от политики, в основном это люди взрослые, и выставка вызывает у них живое сочувствие. Незнакомые ранее зрители охотно вступают друг с другом в диалоги, и

если прислушаться, то можно узнать, что советские времена были прекрасны, «ведь тогда можно было получить трехкомнатную квартиру, а теперь даже машину не купишь». Неудачники, погибшие в лагерях, этих людей не волнуют, как собственно, и живопись.

Тут можно было бы сказать, что Налбандян – абсолютно современный человек, ведь тоже стремился к успеху и не думал о тех, кого притесняют. По данным Института сравнительных социальных исследований, на оси противоположностей «самоутверждение-забота о других людях» европейские страны ставят на первое место «заботу», а россияне ближе всего к «самоутверждению», опережает нас только Румыния. Но и по статистике этот очень средний россиянин не совпадает с фигурой Налбандяна – для условного жителя нашей страны на первом месте ценность «безопасность», а вот «гедонизм» - почти не котируется. И Налбандян – действительно счастливчик, который был настолько упоен своим жизнелюбием, что не думал о рисках, связанных с близостью к власти, избежал страданий о других и сам не был расстрелян. А средний россиянин – по жизни несчастен, и готов бы простить лагеря за трехкомнатную квартиру для себя, да только пока не расстреливают, и квартиру точно не дадут.

Источник: "Культура", № 32, 8-14 сентября 2011 года,