06.07.2010 | Арт

Зрительное музицирование

Олег Прокофьев в Третьяковке

История (анти)советского "другого искусства" хоть и не обрела пока еще форму академических фолиантов, но худо-бедно сложилась. Все общепризнанные ветераны нонконформизма получили по музейной ретроспективе, да и не по одной, обнародованы внушительные частные коллекции, в том числе зарубежные, составленные из работ представителей "второго русского авангарда", изданы монографии, мемуары, альбомы, каталоги, а также защищены диссертации, посвященные их творчеству, цены на работы бывших изгоев растут с антикварной силой.

И слово "возвращение" в заголовке очередной экспозиции прежнего арт-диссидента, эмигранта или подпольщика уже вызывает страх столкнуться с продуктом третьей свежести. Однако, как ни странно, бывают случаи, когда бояться нечего.

Да, посмертная выставка Олега Прокофьева (1928 - 1998) в залах Государственной Третьяковской галереи на Крымском Валу, подготовленная ГТГ совместно с лондонской "East Hill Gallery", именно так и называется - "Возвращение". Но это правда - фактическая (у покинувшего страну в декабре 1971 года художника это вообще первая "персоналка" на родине, если не считать скромного показа в Музее имени М.И.Глинки в 1997-м) и, скажем так, символическая, поскольку с одним из самых любопытных представителей "диссидентского модернизма" даже специалисты толком не знакомы. Хотя и трагическо-авантюрная его биография, и его работы - живопись, графика, скульптуры, инсталляции - могут служить наглядными, показательными иллюстрациями к истории отечественного искусства второй половины XX века. Тем более что сам Прокофьев всегда пытался хотя бы себе самому в исторических категориях объяснить, что и зачем делает, будучи еще и культурологом, автором вполне конвенциональных ученых исследований "Искусство Индии" и "Искусство Средневосточной Азии", изданных до его эмиграции Академией художеств.

Он, наверное, понимал, что самим своим происхождением обречен был стать ходячим экспонатом музея отечественной культуры, хрупким мостиком между лощеной элитой первой половины века и фрондирующим андеграундом второй. Сын великого композитора, Олег Сергеевич родился в Париже и до семи лет не говорил по-русски. Зато видел Сергея Дягилева и Наталью Гончарову. Уже в Москве учился у опального Роберта Фалька (тоже, кстати, бывшего парижанина), перенимая сложную теорию композиции картины у адепта Сезанна. Женился на легендарной Камилле Грей, авторе книги "Великий эксперимент: русское искусство 1863 - 1922", опубликованного в 1962 году первого фундаментального исследования советского авангарда, корни которого молодая англичанка нашла в искусстве передвижников. (По этой книге наши арт-диссиденты учили историю искусства.)

С другой стороны, Олег Прокофьев рисовал вместе с Анатолием Зверевым, был близок к кинетистам из группы "Движение", входил в содружество "жестового искусства" Злотникова - Слепяна - Турецкого. В подарок на свадьбу книгу ему дарил Борис Пастернак, а сам он писал абсурдистские стихи в духе дадаистов. В общем, "все испытал и все проник". Не говоря о житейской витальности - три жены, семеро детей.

И это видно на выставке в Третьяковке: тут и школьный реализм, и логически выстроенные абстракции в духе "сигнальных систем" Юрия Злотникова, и пастозные полуабстрактные-полуобморочные пейзажи, где Фальк встречается с Владимиром Вейсбергом. Есть чистое визионерство не то в духе любимого Прокофьевым протосимволиста Виктора Борисова-Мусатова, не то в духе аллегорий Василия Чекрыгина - это уже из начала прошлого столетия. Есть еще цветные полосы, напоминающие эксперименты Михаила Матюшина, - оттуда же. В конце жизни - брутальный фовизм, карикатурно-буффонадный.

Был, правда, у Олега Прокофьева опыт оригинальный - его деревянные скульптуры, обнаженные каркасы, сплетающиеся в антропоморфные или зооморфные образы, лепящие пространство, играющие на контрасте между пустотой и вещественностью - зияние между связками фрагментов тут не менее значимо, чем изломленные очертания элементов. Но автор красил эти объекты в ядовитые цвета, пытаясь вернуть им живописный статус, тем самым превратив замечательные вещи в подобие рыночных поделок.

А еще он писал стихи, пропагандировал и исследовал творчество отца и сам изредка музицировал...

За эту всеядность пришлось расплатиться биографией - арест матери и поездки к ней за полярный круг, скоротечный развод с первой женой, долгая невозможность соединиться с Камиллой, высланной из России, и ее смерть на курорте в Сухуми, лейкемия одного из сыновей... Олег Прокофьев прожил долгую, трагическую, насыщенную, многоцветную жизнь. Она была похожа на музыку. "Зрительное музицирование" - так он определял свою эстетику. Сейчас в залах ГТГ звучит музыка его отца, но кажется, что звучат - то радостно, то горестно - работы сына.

Источник: "Культура",№22 (7735) 17 - 23 июня 2010,