06.07.2010 | Аахен-Яхрома

З

Заббар, Зальцбург, Запорожье, Звартноц, Звейникциемс, Звениигород, Зелена, Зеленогорск, Зеленоград

164. ЗАББАР

2003

Приехал туда на красном автобусе с жарко начищенным хромом радиатора, запутавшись в мальтийской топонимике. Думал, что знаменитый гипогей находится в Заббаре, а он вовсе в Таршине. Впрочем, от Заббара до Таршина оказалось полчаса пешком по дорожке между домами, построенными из камня медового цвета, олеандровых клумб, зарослей опунций и редкостно мощных каперсов с бутонами размером в голубиное яйцо.

В Заббаре была большая церковь с куполом почему-то красного цвета – не то выкрашенным, не то облицованным терракотой, не разглядел. В лавочке на выходе из Заббара я купил бутылку Kinnie, национальной мальтийской соды – очень хотелось пить. Такая же гадость, как Coca-Pepsi, но, что приятно, с сильным привкусом горечи. Наверно, это британцы наладились делать такой прохладительный напиток. Они в колониях, чтобы не развратиться чужбиной, принимали хинин.

Я не опоздал в Халь-Сафлини, на окраину Таршина, в гипогей.

165. ЗАЛЬЦБУРГ

1998

По Зальцбургу мы с Сашей часа три погуляли на пути из Цель-ам-Зее в Вену. Сперва на нас накатила волна моцартовского китча – бонбоны с изображением Моцарта всех размеров, и как вишня, и как человеческая голова, его портреты везде где только можно, толпа японцев возле дома, где он жил, звуки его музыки, катившейся из каждого кафе. Как Брюссель пахнет жареной картошкой, пивом и вареными в белом вине мидиями, так Зальцбург пахнет музыкой Моцарта. Но в том и загвоздка: от божественной музыки, ставшей приманкой города, мутит. Pommes-frites, gueuze и moules a la mariniere в этом качестве лучше. Брюссельцам эта простая пища надоесть не может, но каково зальцбуржцам с утра до вечера слушать Моцарта?

Возле великолепного кафедрального собора, пузырившегося безоглядным австрийским барокко, какой-то парень в кипе накручивал на ксилофоне клезмер так, что Моцарту – уверен – понравилось бы.

Когда забрались на высокий холм, к епископскому замку, стало совсем хорошо – такой там вид на долину Зальцбаха и на окружающие горы!

Мы сели на поезд и поехали в Вену мимо придорожных австрийских огородиков размером в сотку – аккуратненький сарайчик, три грядки с капустой-морковкой, стол-стулья, пластмассовые гномики на траве.

166. ЗАПОРОЖЬЕ

1985

Я добирался автостопом в Крым, на Тарханкут. Водитель грузовика, ехавшего из Вологды и подобравший меня возле Манефы, приехал в родные места. Он меня высадил у выезда из Запорожья: «Здесь скорее подсадишься».

И правда. Постояв полчаса под пирамидальными тополями и поглядев на то, как загоревший до фиолетового оттенка дядька в белесых трениках успешно таскает из перегороженного Днепра не то карпов, не то карасей (в предзакатном солнце они на леске сияли солнцем), я оказался в кабине ржавого «ЯрАза», следовавшего в Мелитополь.

167. ЗВАРТНОЦ

1995, 2001

Когда-то было великое здание – круглый храм, по сравнению с которым римский San Stefano in Rotunda детская игрушка. Сейчас – невнятные руины и музейчик со старательным макетом храма. Зато есть ереванский аэропорт Звартноц, сперва похожий на парижский Charles de Gaulle, со всеми провинциально-советскими последствиями. Посмотришь внимательнее – это воспоминание о том, другом Звартноце, когда-то стоявшем под небом, не изменившемся с тех пор.

168. ЗВЕЙНИКЦИЕМС

1973

Я снова, впервые после детства, попал в Латвию: родители решили провести отпуск на взморье, но не в Юрмале, а на север от Риги, в деревне Саулкрасты, рядом с городком Звейникциемс.

Я обнаружил, что полностью забыл латышский язык, правда понял, что Zvejnikciems – это Рыбачье, потому что «зивис» – «рыба». А так – в голове застряло только labdiena – добрый день, ludzu – пожалуйста, paldies – спасибо, piens – молоко и maize – хлеб. Наверно, потому, что я с мамой или с бабушкой ходил в магазин в Вайвари и это в лингвистическом отношении оказалось самым сильным детским впечатлением от Латвии.

Но этимология латышского хлеба меня занимала с тех пор: почему это похоже на «маис»? Какая кукуруза в Латвии? Много позже задумался, а вдруг это имеет странное отношение к «маццот»?

Непонятно.

Я приехал в Саулкрасты уже взрослым, и тут для меня реальностью оказались слова alus – пиво и smeket – курить. Уже в детстве удивило это соотношение тогда отвлеченных для меня понятий в латышском языке с английскими ale и to smoke. Сейчас я, чтобы освежить память, залез в русско-латышский словарь и с изумлением увидел, что словарь по-латышски – vardnica.

Прошу прощения у гипотетического латыша, если он прочитает все эти важные слова без необходимых диакритических знаков. Я же ленивый krievu, потомок неприятных кривичей, и мне неохота мучаться с клавиатурой, чтобы проставить все надстрочные черточки, отмечающие волнообразную мелодию латышского языка.

Помню, как на железнодорожной платформе в Звейникциемсе нетрезвый латыш, видом похожий на шоферюгу-дальнобойщика, посмотрел на меня – длинные волосы, красно-сине-белые штаны, сшитые мне мамой из тентового брезента – и злобно, сквозь зубы, произнес «криеву…».

Я ни ему, ни Латвии ничего плохого не сделал. Но задумался: мои компатриоты там от глупости, лени и отсутствия любопытства наворотили много гадостей.

А про собственно Звейникциемс я хорошо помню идеальный розарий и газон возле чьего-то дома, густое темное пиво, которое пил в кафе на берегу, и сам берег: дюны, сосны, ленивый прибой, расставленные в шахматном порядке валуны, уходящие далеко в море.

И серебристый перламутр воды, играющий под бледно-голубым, как глаза обругавшего меня латыша, небом.

169. ЗВЕНИГОРОД               

1971, 1978, 1984, 2002

Я люблю холмы вокруг этого тихого города с эмфатическим названием, люблю реку Москву, быстро обегающую его по мягкому песчаному дну, широкой дугой.

Я обожаю его домики под зелеными крышами, мне даже постройки советского времени нравятся в Звенигороде, и заросшие ромашками валы звенигородского Городка прекрасны. А церковь Успения и Рождественский собор в Саввино-Сторожевском монастыре – просто чудо, особенно последний. И бьет из-под корней старой сосны родник. Из него, может быть, пил воду Андрей Рублев, для кого-то преподобный, а по мне – лучший художник России.

И правильно, что в темном овраге под монастырем «Коллективные действия» бродили в мокром глубоком снегу, пугали ворон – среди черных веток повесили второй «Лозунг».

Его смысл в том, что мы напрасно рассказываем себе сказки о том, что ничего не знаем о местах, где оказываемся.

Нигде случайно оказаться нельзя, неизбежно начинаешь что-то узнавать и вспоминать.

170. ЗЕЛЕНА

1977

Собака облаяла нас с жердяной вышки. Вдалеке стояла гора Говерла – или показалось, хотелось увидеть верхушку Карпат. Елки были очень темные, как черная гуцульская ночь, где бродят седые ведьмы, хасиды с длинными бородами и партизаны Олексы Довбуша, наряженные в камуфляжные сердаки.

С берега Черного Черемоша, возможно, доносится кадиш.

Мы посмотрели на деревянную церковь, мох на могилах, услышали про злодиев-румунов и поехали вниз.

171. ЗЕЛЕНОГОРСК

1958

Это одно из моих первых точных воспоминаний – Карельский перешеек, куда меня зимой отвезли мама, папа и бабушка Сарра. Я уже видел море, но летом, в Крыму, и меня очень удивило, что море может быть замерзшим, как подмосковная речка. Небо было низкое, серое, и за горизонт уходило ледяное море. Из него кое-где выступали черепашьими спинами черные валуны.

В том году, летом, мне подарили черепаху. Я ее положил в коробку из-под ботинок, устеленную травой, поставил туда миску с мелко порезанными крутыми яйцами, в другую мисочку налил воды. Сперва черепаха вытягивала голову из-под панцыря, медленно шевелила лапами. Потом втянулась и через несколько дней запахла. Я горько плакал.

По льду Финского залива бабушка Сарра меня катала на финских санках – спиралью закрученные передки железных полозьев, мягкие подушки и высокая спинка с завитками-рукоятями. Бабушка стояла сзади на полозьях, время от времени отталкивалась одной, другой ногой – мне казалось, что едем очень быстро, еле увиливая от валунов.

К темному небу поднимались белые дюны, на них строй черных сосен – или елей?

Есть ли сосны в Зеленогорске? На дюнах, когда мы шли к теплому, пахнувшему смолой и сметаной деревянному дому, торчали из снега бетонные кубы с черными провалами – бабушка мне что-то рассказывала про Финскую войну и про то, как воевал дед Виктор. Она произнесла, я уверен, загадочное тогда словосочетание «линия Маннергейма».

Прошло много лет, и я хоть что-то узнал про эту войну, про Маннергейма и про то, что Зеленогорск и есть тот самый городок Териоки, где на финских санках старший Владимир Набоков катал младшего по обледенелому морю.

И помню что-то вовсе новогоднее, хотя это было в конце февраля. Было совсем черно, мы возвращались домой, и на темный снег янтарными прямоугольниками падали отсветы из окон. Вдруг – бабушка ли специально задела ветку, дерево ли устало от снега – мне на вязаную шапку и пушистые, замусоленные варежки упал волшебный белый груз.

И тут же рассыпался сверкнувшими в беглом свете снежинками.

172. ЗЕЛЕНОГРАД

1965

Мы с отцом поехали кататься на лыжах, доехали до платформы Крюково по Ленинградке. Намазали лыжи сладко пахшей дегтем мазью и покатили по лесочку, отталкиваясь бамбуковыми палками с брезентовыми петлями. Остановились через несколько километров и пили сладкий чай с лимоном из китайского термоса, разрисованного аистом и пионами, ели бутерброды с сыром и с докторской колбасой.

Пришли в Зеленоград. На зеркально-белом снегу между заснеженными елями и бело-черными березами стояли белые пятиэтажки, разграфленные темными швами между панелями. Их окна радостно отражали уходящее розово-мандаринное солнце.

Я тогда что-то слышал от взрослых про физиков и лириков, недавно вышел фильм «Девять дней одного года», и Гагарин, а за ним другие полетели в космос. Понятие «город-спутник Зеленоград» имело для меня космический смысл.

Я же не знал тогда ничего про «сателлитную теорию» немецких урбанистов 20-х, про «сарселлизацию» 60-х и не подозревал, что все обернется субурбией и этническими гетто.

Я просто пил чай из термоса с малиновыми пионами и голубоглазым аистом.

Мы возвращались в Москву на темно-синем «Икарусе» с раздутым воздухозаборником на покатой спине, приехали на автобусную станцию возле Рижского вокзала.