Авторы
— Мне в современных музеях нравится, когда объясняют, что бы это значило. Помню, где-то за границей была такая история. Висела картина Пикассо, перед ней стояла толпа туристов, и гид объясняла: мол, это последний период его жизни, здесь четко прослеживается русское влияние. А я стою и думаю — где же она нашла это влияние? И тут она говорит: вот в орнаменте вы видите такие загибульки — это буква Ж в кириллице, она может означать, например, слово «жена». Ну я, конечно, подумал, что и другое слово она может означать. А здесь у нас, стало быть, какие-то принты?
— Это «Евангельский проект» художника Врубеля. Перерисованные кадры из информационных агентств с подписями из Нового Завета.
— Главное, что большие. То есть заказчик сразу понимает, что вот у него как минимум таких размеров стена должна быть. Но это, пожалуй, не мое. Ноги страшные; долго на это смотреть не будешь.
— Сейчас вообще стало модно собирать искусство. Галеристы говорят, что пришла новая публика: раньше олигархи покупали в основном, а теперь и обычные люди подтянулись.
— На самом деле это же не требует каких-то нечеловеческих затрат. Вот люди приезжают, допустим, в Москву, идут на Арбат, покупают какой-то пейзаж. Если задуматься, за те же самые деньги подчас можно купить более эмоциональную работу, которая для тебя будет больше значить и которая — в теории — имеет еще и какой-то инвестиционный смысл. Вся эта так называемая мода связана с тем, что есть потенциальная инвестиция — которая при правильно выстроенной истории может увеличиться в разы. И ты так прикидываешь: значит, кусок холста может стоить столько-то; человеко-часы — столько-то; краска, подрамник. Получается бюджет. Если работа продается за меньшие деньги, чем этот ориентировочный бюджет, — надо брать, мне кажется.
— И что вы берете?
— Недавно в Шанхае купил работу китайского художника по имени Вань Тинь. Не знаю, насколько он известный, у меня это обычно спонтанно: зашли в галерею, понравилось, взял. Она даже не про Китай — там японская улица изображена, так, как мог бы я нарисовать.
— Китайское искусство вообще сейчас в цене.
— Да, там с этим интересно дело обстоит — мне рассказывал знакомый канадец, который там живет. Он продает искусство даже не иностранцам, а таким новым китайцам, для которых инвестиционная история куда важнее абстрактного художественного значения. Искусство превращается в своего рода недвижимость. Там же не как у нас: срубил денег — побежал купил футбольную команду в Англии, замок во Франции, еще что-то. Компартия это все не особо приветствует, и даже заработав много, ты не можешь красиво потратить. И вот они вкладываются в искусство — при этом им важно, чтобы деньги работали.
— А вы сами чем руководствуетесь? Какие у вас ориентиры?
— Когда-то на меня большое впечатление произвел поп-арт. Благодаря моим походам в советскую художественную школу желание изучать какие-то классические, канонические вещи у меня отбили начисто. Хотелось увидеть что-то за пределами всех этих учебников и моделей. А увидел я даже не банки Уорхола, а Роя Лихтенштейна — кажется, в какой-то книге, осуждавшей буржуазную массовую культуру. И притом что детство наше прошло в отрыве от комиксов и так далее, меня это совершенно захватило — куда бы я сейчас ни смотрел, это все равно отправная точка. Мне все там кажется идеальным — с точки зрения наполнения, композиции, юмора, содержания. Ну и еще, если говорить о критериях, для меня важно присутствие национального колорита, что ли. Соотношение с местом и временем — когда сразу понимаешь, что автор здесь и сейчас — ну или там и тогда. Ну вот, скажем, здесь мы видим наше метро.
— Это художник Каллима. Нарисовано причем в такой импрессионистской технике.
— Ну да — но видно же сразу, что свое, родное! И смотрите — тоже красная точка стоит, уже купили.
— У вас вообще есть ощущение, что поле напряжения — финансового в том числе — сейчас в искусстве больше?
— Чем в музыке — сто процентов. Я тут недавно читал интервью с Брайаном Ферри — а он же закончил художественный колледж, и многие его однокашники занялись искусством. Его спросили — мол, не жалеете ли вы, что связали жизнь с музыкой. И он ответил: «Да, думаю об этом». Ну тут он кривит душой, конечно, он-то в правильное время в музыке был. Тут еще вот какой момент: искусство в гораздо большей степени предоставлено самому себе. Я имею в виду бытовую часть. Музыкант, особенно в наше время, когда не продаются пластинки, обязан идти в люди, кроме собственно написания песен обязан придумывать, как ими распорядиться, чтобы их услышали, историю закручивать. Уже ведь рождаются легенды нового времени — мол, Лили Аллен только за счет интернета стала суперпопулярной; мне вот говорили, что все это придумал ее лейбл.
— За счет чего искусство победило музыку?
— Вероятно, за счет тех же самых предпринимателей. Скажем, есть история с Галереей Саатчи — когда рекламщики сделали имя целому поколению художников. Или вот я общался несколько раз с таким персонажем — Жаном Пигоцци, у него одна из самых интересных коллекций африканского искусства в мире, он чуть ли не тренд целый создал. И спрашиваю: «Куда вы ездили в Африку, с чего начинали?» Он отвечает: «Я никогда не был в Африке! Там же опасно!» Я не понимаю, как так может быть, но, с другой стороны, пусть лучше эти люди, которые наколотили денег нефтью, газом, еще чем-то, что из под земли бьет, перераспределяют капиталы таким образом, чем как-то иначе.
— С чего бы этим предпринимателям интересоваться искусством?
— Знаете, я недавно услышал такое понятие «дизайнерский капитализм». Раньше существовала система работы глобальных брендов — любая художественная мысль немедленно идет в массовое производство. Сейчас, наоборот, — пошла уникальность. Начиная со всей этой бутиковой субкультуры — логотипы на вещах не выставляются напоказ, а прячутся. Ценится обладание вещами, которых ни у кого больше нет. И мода на искусство очень вписывается в эту систему — ты покупаешь некую вещь, с которой так или иначе идентифицируешь себя, и которой больше никто не обладает.
— И что делать с музыкой в условиях дизайнерского капитализма?
— Ну вот и получается, что ценится уникальность момента, которая может быть достигнута только живым выступлением. Любая запись — уже копирование. Обычные концерты, наверное, немножко устарели, хочется новенького. Скажем, продажа билетов на репетиции или на студийные сессии. То есть ты получаешь возможность зафиксировать момент создания чего-то. Или другой вариант — создание грандиозного количества материала, которое благодаря интернет-технологиям живет вместе со слушателем в каком-то стрим-потоке; не знаю, пьешь чай — а другой рукой что-то наигрываешь. Вообще, музыка изменится, когда изменится форма потребления. Мы знаем про тот же самый лаунж — когда появился огромный рынок музыки только затем, чтобы что-то играло в заведениях. Так и тут — в больших масштабах. Может быть, само понятие песни вообще перестанет существовать.
— А как выпуск пластинки вместе с журналом согласуется с этой бизнес-моделью?
— О бизнесе здесь речи нет особо, если цифрами мерить. Но сейчас ведь какой самый насущный вопрос — как продраться сквозь огромный объем информации, который через тебя проходит. Может быть, сарафанное радио; можно как-то по MySpace тыкаться. И мне кажется, что вот такой путь — один из удобных и понятных. Надо быть совсем ленивым человеком, чтобы не послушать диск, который тебе уже дали в руки, — даже если ты просто хотел расписание кино посмотреть. Эта пластинка — такой тейстер: попробовал, если понравилось — идет дальше.
— А дальше будет двойной альбом. Откуда так много материала? «Амба» же была меньше года назад.
— Та же самая логика. Можно было растягивать на годы — но мы уже это делали, сколько можно? Я решил, что если уж фиксировать момент — то давайте: не занимаемся никакой селекцией, написали 20 песен — прекрасно, не получается один диск — пусть будет два, песни совсем разные — но все это «Мумий Тролль».
— Я еще хотел спросить про «Проспали». Мне показалось, это прямо манифест поколения 20-летних; «не наша нефть и газ не наш» — очень точно ощущение поймано.
— Ой, ну это просто бальзам на душу. (Смеется.) Моя личная идея была попроще: в конечном счете, влюбляться интереснее, чем заниматься предпринимательством.
После исполнения музыканты и директор ансамбля Виктория Коршунова свободно беседуют, легко перекидываются шутками с Владимиром Ранневым. Всё это создаёт такую особую атмосферу, которую генерируют люди, собравшиеся поиграть в своё удовольствие, для себя и немного для публики. А как же молодые композиторы?
Концерт Берга «Памяти ангела» считается одним из самых проникновенных произведений в скрипичном репертуаре. Он посвящен Манон Гропиус, рано умершей дочери экс-супруги композитора Альмы Малер и основателя Баухауза Вальтера Гропиуса. Скоропостижная смерть Берга превратила музыку Концерта в реквием не только по умершей девушке, но и по его автору.
