19.10.2007 | Арт

Командировка на праздник

Париж сгубил Кольцова и сделал настоящим художником

Московская галерея "Улей" в Петровском переулке, специализирующаяся на русских художниках-парижанах, эмигрантах разных "волн", названа в честь одноименного сквота-колонии "La Ruche" (то есть "Улей") начала 1910-х годов, арт-мастерских на Монпарнасе, в Данцигском тупике, где зарождалась легендарная "Парижская школа", интернациональная по составу, но многим обязанная выходцам из России. Известный советский скульптор Сергей Кольцов (1892 - 1951) ту эпоху не застал, лишь заканчивая в 1915-м в Москве Строгановское училище. Родину не бросал, оказавшись в Париже с 1928-го по 1930 год всего лишь по командировке Наркомпроса. С властью разногласий никогда не имел, даже эстетических. Но тем не менее выставка "Сергей Кольцов. Графика 1928 - 1931 годов. Париж" именно во "французистой" галерее "Улей" выглядит очень органично.

Тут важна предыстория показываемых работ.

Четыре крупноформатные акварели - смысловой центр экспозиции - из тех вещей, что демонстрировались в 1931 году на Кузнецком Мосту на отчетной выставке Кольцова по итогам его "научной командировки".

Вступительную статью к каталогу тогда написал сам Анатолий Луначарский - элегантно, местами поэтично, но совсем в духе времени (и места). "От блестящего, гулящего, галантного, модного Парижа вы не увидите ровно ничего. Такой Париж, конечно, есть, но художник им не заинтересовался... Его Париж, в общем, мрачный город... Людям невесело, все это жертвы, так или иначе попавшие под колесо буржуазной колесницы" - ну и т.д.

Хотя, судя по графике в "Улье", ничего трагического в уличных зарисовках Кольцова не было. "Человек-оркестр" с аккордеоном в руках и барабаном за спиной: так и слышишь незатейливый, но трогательный мотивчик. Два приятеля, один из них - одноногий инвалид, но держится молодцом, с врожденным французским шиком. Чуть потрепанная жизнью, но сохранившая светскую стать дамочка тащит из магазина две огромные сумки. Да, полицейский замахнулся резиновой дубинкой на мужичка, но это явно клошар, а не политически грамотный пролетарий на демонстрации, а весь сыр-бор разгорелся из-за "распития спиртного в общественном месте" - очень знакомый сюжет и по нынешней буржуазной Москве.

Так вот сам Кольцов явно понимал, что его искусству не хватает социальной критики и поездку он не "отработал". Потому каждый акварельный лист сопровожден машинописной запиской-комментарием. И тогда можно узнать, что веселый музыкант "в погоне за куском хлеба ходит по кафе и ресторанам в рабочих районах Парижа и предместий". Два друга - "жертвы войны". Ну а нагруженная снедью женщина вообще "была знаменитой театральной дивой, но пенсии ей нет, и совершенно ясно, что она обречена на медленную, голодную смерть".

Конфликт идеологического абсурда и художественной реальности неосознанно проявляется во всей красе.

А Кольцов в самом деле был политике чужд, в Париж влюбился, участвовал там в "Осеннем салоне", экспозициях "Общества независимых художников" и сам удостоился персональной выставки - на ней явно не было машинописных "подсказок". Насколько он "офранцузился", видно по многочисленным рисункам карандашом и сангиной, также показываемым в "Улье". Это наброски и эскизы совсем уж для себя. И хотя здесь практически нет местной фактуры (если не считать, например, фривольных "Монашек" или динамичных "Рабочих у лотерейного колеса"), во всех этих бесконечных "Торсах", "Головах", "Согнувшихся мужчинах" и "Сидящих женщинах" - штудиях к будущим скульптурам - веет свободный дух европейского модернизма, Бурделя, Родена и даже Матисса, если оценивать чистоту и лаконичность линий лучших рисунков.

Правоверного ученика реалиста Николая Андреева Париж сгубил и сделал настоящим художником.

Ученики Кольцова вспоминали, как он появлялся на занятиях в Строгановке - в лайковых перчатках, в сапогах, со стеком в руках. Барин-эстет снимал одну перчатку, подходил к недоделанной студенческой скульптуре, легко, несколькими движениями пальцев, проходился по глине, говорил: "Вот так!" - и шел к следующей работе. Восхищению советских юных художников не было предела. Они видели в Кольцове этакого западного мэтра.

Вероятно, до конца жизни Сергей Васильевич тосковал по Парижу и тем трем самым счастливым годам своей жизни, что провел он там. Но праздник для него закончился - с закрытием железного занавеса.

Источник: "Культура" № 40, 11.10.2007,