05.09.2007 | Арт

Чей «Дом» раздается

Пятая международная биеннале современного искусства в волжском селе Ширяево

Международная биеннале современного искусства в волжском селе Ширяево проходит уже в пятый раз и, как всегда, в экстремальных условиях. Самарский региональный общественный благотворительный фонд "Центр современного искусства" приглашает художников из разных стран пожить и поработать там, где в 1870 году Илья Репин задумал своих "Бурлаков на Волге". 

Биеннале имеет сквозную тему "Между Европой и Азией", но каждый раз конкретизирует ее, предлагая участникам отдельно приглядеться к "Провинции", "Тактильности", "Еде" или "Любви" (так маркировались предыдущие фестивали). В этом году объявленным объектом внимания стал "Дом".

Москвич Дмитрий Гутов, участник Венецианской биеннале и кассельской Документы, неожиданно для себя оказался провокатором. Он всего лишь хотел рассказать о том, что "он чужой на нынешнем празднике жизни" и его дом -- античность.

Он построил на горе над Волгой подобие греческого амфитеатра и прочитал перед международным собранием рассказ Глеба Успенского, писателя-реалиста второй половины XIX века, под названием "Выпрямила". Написан он от лица уездного учителя, "маленького человека", придавленного безысходностью жизни и попавшего в Париж в качестве гувернера. Там он посещает Лувр и, увидя Венеру Милосскую, чувствует, что она выпрямила его согбенную душу. После чтения художник заявил, что современное искусство перед классикой ничтожно, потому что не может так возвысить человека, ибо подстраивается под контекст, а не меняет его. Западные адепты modernity возмущенно удалились.

Кроме международных трений русские художники столкнулись с местными жителями. Так, работу Алексея Костромы (впрочем, этот петербуржец давно живет в Берлине и его можно считать иностранцем и "засланным казачком"), обклеившего автобусную остановку белоснежными перьями, подожгли неосторожной спичкой. Видимо, ширяевцы предпочитают не летать, а ползать.

А вот Анна Броше (Москва--Париж) создала "вандалоустойчивую" работу, сделав хулиганство формообразующим моментом.

В литературном классе местной школы она повесила портреты писателей, соединив их стрелками. Только писатели у нее -- не герои школьных сочинений, но друзья-соседи по дому литераторов. И методами школьников с них сбита спесь: все они разрисованы маркером. Жуковский становится инопланетянином, Андерсен плачет и пускает сопли. Вот компания донжуанов, женских любимчиков: Лермонтов со следами помады на щеке, брутальный Маяковский курит две папиросы сразу -- на щеке скупой чмок Лили Брик, у Есенина -- жирные поцелуи на двух глазах, одновременно напоминающие последствия драки. Если у них после 1 сентября появятся собачьи уши, сталинские усы, очки слепых и другие связи с общественностью, автор не расстроится.

Иностранные художники учли специфику ситуации. Кто-то действовал по принципу "все мое ношу с собой" -- Эммануэль Родореда осуществил передвижной проект "Вход-выход". Он везде носил с собой маленькую дверь, держа ее за ручку, как чемодан, и там, где он ставил ее и проходил через нее, там и был его дом. Эстонские художницы Маре Тралла и Сирам заявили: "Мое тело -- моя крепость" -- и, обнаженные, доплыли до маленького островка у берега Волги, используя вместо надувных кругов старые деревянные наличники. На островке они сели на песок, поставив наличники так, что казалось, художницы сидят в окошках деревенского дома. Спокойствие и основательность их фигур доказывали, что они небеззащитны и без стен.

Элен Рейн и Ирис Хейльригель, наоборот, протестовали против идеи "дома".

Свой перформанс "Дом... звериная культура повседневности" они показали во дворе избы -- Музея Репина, противопоставив его "Празднику пирога". Напротив сцены, где женщины в народных костюмах завывали "русские народные" и проводили викторину, кто вспомнит больше названий хлебобулочных изделий, две художницы боролись против "Домостроя". Одна, в офисном костюме, читала манифест свободной женщины, вторая, в обтягивающей одежде, извивалась безмолвно, как кошка, изображая сексуальный объект в домашнем заточении.

А вот художнице Нате Морозовой положение хозяйки дома нравится, она показала его как возвышенное вполне буквально.

Она устроила себе трехметровой высоты трон из ажурных конструкций в актовом зале школы и уселась наверху, спустив шелковую складчатую юбку до самого пола, напоминавшую гигантский кринолин. Перед ней стоял старинный сервиз, и сама она напоминала куклу, "даму на чайник". Желающие, а таких было много среди мужчин, могли зайти под юбку и увидеть ножки и нижнее белье художницы, почувствовать себя закипающим от чувств чайником.

Но самое впечатляющее событие случилось не в "диком" пространстве русской деревни, а в Самарском художественном музее.

Московский концептуалист Юрий Альберт сумел создать экстремальные условия в консервативном пространстве. В постоянной экспозиции музея он провел "Экскурсию с завязанными глазами".

Перед входом в залы всем завязали глаза черными повязками, и началась экскурсия. Заработали слух и осязание. Обычно в залах нельзя говорить громко, трогать что-либо, зритель затихает, уходит в себя, телесная оболочка как бы исчезает. Здесь приходится трогать стены, ощутить себя в пространстве. Прикоснуться к тем, кто идет рядом с тобой, чтобы направить их или узнать направление, громко говорить, чтобы идти на голос. Нарушаются музейные правила, но создается заботливое братство посетителей. Слух обостряется. Из того, что говорит экскурсовод, внезапно выделяются фигуры речи вроде "как вы видите", "очевидно" и другие однокоренные слова, которые выглядят издевкой. Начинаешь испытывать недоверие к словам "справа от вас находится портрет Екатерины II". А вправду ли он там? И более глубоко -- а верно ли экскурсовод трактует? Но "послушать картины" все-таки было интересно.

Особенно тронул зрителей рассказ экскурсовода о картине Перова "Слепцы". "На картине перед нами открывается потрясающий вид русской природы -- река, поля и холмы. По дороге, ведущей из церкви на холме, бредут нищие слепцы. Они несчастны, так как не могут видеть этой красоты. Поэтому все, что им остается,-- это ходить в церковь". После того как повязки были сняты, все прозрели и пошли не в церковь, но по музею. Чтобы увидеть услышанное, потому что по-новому осознали ценность зрения -- лучшую возможность не верить, а знать.

Источник: "Коммерсант", № 153, 25.08.2007,