03.04.2007 | Memory rows

Чоканье под столом

Мы с Колей Панитковым остолбенели, увидев, что оба написали в графе "вероисповедание" – "Православный буддист"

Художественные путешествия продолжались. Как там было с искусством? Часто, по-моему, никак. Зато я увидел чудесные страны и встретил великолепных людей.

В 1994 мы познакомились с милой Сусанной Гюламерян, журналисткой, работавшей тогда в армянском посольстве, и она затеяла выставку в Ереване. Поездка в Армению была моей давней мечтой. И Битова читал, и анекдоты знал (один знакомый рассказывал, как ему в Армении с гордостью показывали самую древнюю в мире церковь, I в. до н.э.), и рассказам верил, что красивее и удивительнее, чем Армения, представить трудно. Когда я ее увидел, понял – это чистейшая правда.

По-моему, главное слово для армян – "чка", то есть "нет". Они его употребляют когда представитель другого народа скажет "да". Скажешь армянину в погожий день: "Как прекрасно сегодня!". Он ответит "чка?" с вопросительным, удивленно-радостным выражением, показывающим готовность к любому чуду.

Выставка была задумана совместной с армянскими художниками, про которых мы не знали ничего, чуть-чуть больше, благодаря рассказам Сус, они знали по нас. С художественной стороны это была полная авантюра. А как удалось найти деньги на эту затею – загадка. Армения и сейчас бедна, тогда была вовсе нищая, война недавно кончилась, блокада продолжалась. Но что-то смогли дать армянские власти и спонсоры, что-то – российский минкульт, благодаря Лене Бажанову. В Ереван летом 95-го отправилась такая компания: Андрей Филиппов, покойный Даня Филиппов, Костя Звездочетов, Коля Филатов, Саша Петрелли-Карман, Боря Матросов, Гор Чахал и я. С армянской стороны участвовали братья-близнецы Самвел и Мамвел (Мамвел умер в прошлом году) Багдасарян, Карен Андриасян, Степа Ховсепян (так, кажется, его фамилия?), Азат (он фамилию никогда не подписывал) и художник с псевдонимом Сев, то есть Черный, один из известнейших в Армении.

Выставка была устроена в заброшенном здании Музея современного искусства, в "бочках", построенных из туфа  – это был единственный в СССР музей современного искусства, вдруг открытый в 70-е годы. В нем не было электричества, удалось ток пустить на день открытия выставки. Ереван начинал оправляться от разрухи, но следы ее были видны везде. В гостинице "Ширак", куда нас поселили, вполне приличной, не было горячей воды, и мыться приходилось ледяной, от нее мозги скукоживались в черепе. Хорошо хоть она была – в жилые дома воду подавали на час утром и на час вечером, в лучшем случае. Зато из окон "Ширака" был роскошный вид на Арарат, а на помывку мы по очереди ходили в "Армению-Мэриотт", где, как важный правительственный чиновник, оказался Леня Бажанов. Но меня поразило, что при всей бедности и жутких бытовых трудностях армяне сохраняли удивительное достоинство и непостижимым образом соблюдали абсолютную опрятность. Белых рубашек и белых носков такой белизны я не видел больше нигде.

А принимавшие нас армяне, с которыми мы очень подружились, были так гостеприимны и по-человечески щедры, что описать невозможно; нам же было совестно – московские художники по сравнению с ереванцами были богачами. 

Какая была выставка? Называлась она "Вопрос ковчега", это название, не особо умное, пришло в голову мне. С художественной точки зрения она оказалась слабой, хотя какое-то количество хороших работ имелось. А запомнилась мне только очень смешная работа Кости "Азербайджанцы, миленькие!" – инсталляция из коряво сделанных деревянных автоматов, пистолетов и гранат, снабженная карикатурным черно-белым портретом носатого, усатого и бородатого "хачика". Ну и Андриасян отличился: в какой-то момент он впал в натуральное бешенство, схватил топор и на стене, по туфу, вырубил по-армянски надпись "Спокойствие".

Но не в искусстве было дело, а в людях и в природе Армении. Те, кто бывал в Ереване, знают, что этот город особенными достопримечательностями не отличается, но очень гуманен и уютен. А страна – для меня недоступно ее описать, надо ее видеть. Но все же.

В один из дней нас повезли на Севан, катали по озеру на огромном катамаране, и я  влюбился в эти места, в постоянно меняющийся, от лимонно зеленого до густо-фиолетового, цвет воды, в ярчайшее синее небо и облака, бегущие так низко, что, кажется, их можно потрогать руками. И в Армении я окончательно утвердился в мысли, что не бывает нереалистического искусства, если оно заслуживает называться искусством. Поля и холмы Франции – именно такие, как на картинах импрессионистов, русская природа – как у Левитана, а в Армении цвета бывают столь ярки и контрастны, что живопись Сарьяна кажется приглушенной.

После открытия выставки началось наше большое путешествие по Армении, продлившееся несколько дней. У Карена Андриасяна был одноклассник Арам Тер-Саакян, герой Карабахской войны, а в те времена начальник милиции всей южной Армении. Он нам это путешествие и устроил. Выехали из Еревана кортежем – несколько белых "Волг" и "РАФик". Зачем-то к каждому из нас – для почета, наверно – был приставлен охранник. У меня был здоровенный парень по имени Ара, в цветастой гавайской рубахе, белых штанах и с пистолетом, засунутым сзади за пояс. Каждый день происходило два роскошных застолья с вкуснейшей армянской едой, мы "отдыхали" по несколько часов с местным милицейским, прокурорским и гебешным начальством. Это было тяжело, если учесть, что армяне пить умеют и пьют не вино, а в основном водку, в крайнем случае – коньяк.

Под конец одного из застолий я обнаружил, что армяне почему-то чокаются под столом. Мне объяснили: по правилам вежливости твой стакан должен находиться ниже, чем стакан того, с кем ты чокаешься. После череды тостов уследить за этим уже трудно, вот и звякают под столом, где не видно.

Во время одного из ужинов я выбрался из-за стола, сходить в кусты по нужде. За мной, ни с того ни с сего вспомнив о долге службы, увязался Ара. "Никита-джан, с тобой все хорошо? – Со мной все отлично, Ара-джан. – Ты уверен, Никита-джан, что с тобой все хорошо?"…

Но дело не в пирах и пьянстве, а в красоте Армении. Выехав из Еревана, попали на долину, к турецкой границе, заехали на холм, где стоит монастырь Хор-Вирап, "Глубокая яма", основанный на месте подземной темницы, где царь Трдат несколько лет морил Св. Григора Лусаворича, просветителяя Армении, пока сам не принял христианство. Полюбовались дивной архитектурой, колючей проволокой под ногами и Сис-Масисом, будто висевшим в воздухе, поехали дальше вдоль Аракса и границы, все выше в горы, по долине речки Арпы, к монастырю Нораванк – это чудо. Ущелье из ярко-красных скал, пронизанных изумрудно-зелеными кустами и травой, а среди этого – непередаваемой гармоничности маленький храм. И дальше, выше и выше, через Воротанский перевал, там дул шквальный ветер и кое-где проплешинами лежал снег, а потом вверх-вниз серпантинами, такими, что закладывало уши, на юг, в местность с волшебным названием Зангезур. Заехали в город Сисиан, потом в Горис, построенный в начале прошлого века французскими и бельгийскими концессионерами, добывавшими медную руду, и похожий на городишко где-нибудь в Нормандии, а не среди кавказских гор, а потом оказались в монастыре Татев, что с древнеармянского переводится не то как "Дай крылья", не то "Давай летай". В любом случае название полностью соответствует чуду Татева.

Дорога туда уже вовсе фантастическая, там не на колесах надо ездить, а на крыльях летать – по глубочайшему ущелью реки Воротан, мимо пробитого ею в скале Чертового моста, и вдруг – монастырь Татев, откуда в раннем Средневековье пошли любопытные ереси, подействовавшие на катаров и богомилов, повисший на краю пропасти. А в Татеве – две  достопримечательности, находящиеся за границами моего понимания. Газаван – построенный в начале Х века десятиметровый столб, состоящий из ничем не скрепленных каменных блоков. Если поднатужиться и толкнуть один из блоков, столб начинает ходить ходуном, но не падает. И – два окна в форме крестов, прорубленные в алтарной апсиде храма. Входишь в сумрак, и перед тобой сияют небесным светом эти кресты. Зрелище само собой удивительное, но еще страннее – почему два креста, с чего у христиан такой дуализм?

Достоверного объяснения я так и не нашел, единственный более или менее внятный ответ на мои вопросы был такой. Если священник чувствовал себя достойным, он, стоя в алтаре, молился на правый крест, если его обуревали грехи – обращался к левому кресту.

Но все равно, очень странно.

Наше путешествие завершилось почти у границы с Ираном, в городе Капан. В его окрестностях мы попали на ужин к отставному полковнику Эдуарду Самсоновичу, в прошлом очень большому чину МВД, а на покое – местному феодалу. Его вилла стояла на горе над деревней, во дворе были белый "Мерседес" и кремовый "Вольво", роскошь в те времена в Армении почти невиданная. Уши пировавших услаждали вызванные из деревни музыканты с аккордеоном, дудуком и барабаном. Сильно выпивши, Боря Матросов пошел в пляс. Эдуард Самсонович, поджарый седой господин в сливочном костюме, посмотрел и сказал: "Ай, неправильно танцует, сейчас упадет". И Боря на самом деле рухнул в клумбу.

Переночевав, мы поехали обратно, в Ереван. На полпути, поздно вечером, "РАФ", в котором мы ехали, сломался. Водитель залез в мотор, покопался и грустно сообщил, что машине – кранты. Надо ночевать у дороги, может утром кто проедет и на буксире дотянет до ближайшего города. А у нас утром самолет в Москву. И тут вдруг на шоссе появляется кремовый "Вольво", из него выходит Эдуард Самсонович, разговаривает с нашим водителем, говорит "чка проблем", достает мобильник (единственный из мною тогда виденный в Армении), куда-то звонит и уезжает. Через час рядом с нами тормозит "Волга", высаживаются два парня в костюмах, переодеваются в чистенькие комбинезоны, достают инструменты и часа за два полностью перебирают мотор. И мы успеваем к самолету, а в аэропорту Арам Тер-Саакян Косте Звездочетову подарил разорвавшуюся, похожую на колючий цветок, гильзу от азербайджанского снаряда.

В Армению, в ее роскошную аскетичность, я влюбился настолько, что недели через две вернулся туда, к изумлению ереванских друзей, с Юлей – просто отдохнуть. Мы дней десять прожили в полуразрушенном пансионате на Севане, еда была ужасная, не по вине повара, а потому что продуктов не имелось. Но зато мы часами следили, как меняется цвет озера, неба и гор, купались в чистейшей воде, дышали легким воздухом. 

В Армении я потом бывал еще несколько раз, а в 97 я с Сашей Обуховой проехал Армению насквозь, до самого ее южного угла, до иранской границы.

Впрочем, еще до Армении были другие два выставочных выезда. Один – в Сочи. Другой – в Бахчисарай. А после Армении, через год, случилась Грузия. В общем, все время тянуло на юг.

В Сочи устроили художественный фестиваль "Пограничные зоны искусства", куратором которого была жена Коли Паниткова Лена Романова. Инициатор – минкульт РФ, а одним из патронов мероприятия числилось ГУВД Сочи. И оказалось на самом деле погранично, еле живыми в Москву вернулись. К Сочи у меня особенной симпатии нет, Ницца и то лучше, а в 94-м этот город и его округа находились в критическом состоянии. Совсем недавно закончилась война в Абхазии, Сочи был переполнен беженцами, и современное искусство – не концерт попсы и не кинофестиваль все же – там было ни к чему.

В чем заключалась выставка, скорее всего, большинство ее участников вспомнить не сможет. А было их много, человек пятьдесят, кроме того, к морю стянулась столичная тусовка, и эта публика была диссонантой атмосфере главного русского курорта. Располагалась выставка в "классицистическом" сталинском здании городской Художественной галереи, окруженном садом с издававшими резкий запах самшитовыми кустами. Я построил в галерее какой-то шалаш из бамбука и сухих пальмовых листьев, что имел в виду – уже не важно.

В Сочи съехавшуюся московскую тусню ненавидели, и это чувство не скрывала сочинская ментура, которая нас должна была оберегать. Московской дизайнерше Оле Тимянской, полуякутке, полуеврейке, умнице и красавице, мент прошипел: "Вы здесь тут все наркоманы и спидоносцы". Оля ответила достойно: "Если и так, делиться ни тем, ни другим с вами не станем".

У Юры Авакумова из гостиничного номера в "Жемчужной" сперли дорогой фотоаппарат. Меня, когда я в вечер открытия выставки шел мимо самшитовых кустов к галерее, запихнули в милицейский "УАЗик", спас случайно появившийся Бажанов – он совал в нос ментам свое министерское удостоверение и верещал, что соображать надо, вы же знаменитого художника арестовываете. В тот же вечер забрали Авдея Тер-Оганьяна. Он и правда был пьян, но, к счастью, Юле и мне удалось его выкупить за 50 долларов, тогда цены были пониже, чем ныне, а иначе, полагаю, Авдюше пришлось бы худо.

Худо нам пришлось на следующий день. Мы тихо и мирно ужинали в заведении на набережной; к несчастью, кто-то из нас смахнул со стола стакан, тот со звоном разбился о кафель. Хозяин кафе, абхазский армянин, заорал: "Кто сломал стакан?". Нас, дураков, это рассмешило, я пошел объяснять, что мы разбили стакан случайно и готовы заплатить. Но тут, как в дурном фильме ужасов, налетел вихрь, засверкали молнии, а из кустов появились крепыши со стальными прутьями.

Аришу Гранцеву, сидевшую на парапете, один из них дернул за лодыжки, она с сухим звоном затылком стукнулась об асфальт. Получила сотрясение мозга. Костю взяли за шкирку и швырнули за набережную – перелом ребра. Мне заехали по ногам и хребту железякой и расквасили физиономию. Многие, к счастью, успели разбежаться. 

Какое к чертям искусство в Сочи?    

Зато в Бахчисарае все вышло очень хорошо, а могло завершиться невесть чем. Коля Панитков после экскурсии в Херсонес умудрился свалиться со второго этажа в  лестничный пролет в ресторане в Севастополе. Отделался переломом большого пальца правой ноги. Наверно, cпасли привыкшие к нам крымские гении места.

И выставка, по-моему, оказалась на удивление хорошей. Она случилась правильно. Андрей Филиппов был знаком с директором "Бахчисарайского дворца-музея", провинциальной реплики султанского дворца в Стамбуле (я это понял позже, попав в Стамбул, но зато сколько связано с ханским дворцом в русской культуре!) Евгением Петровым. Жене идея устроить в Бахчисарае понравилась. Но важно было придумать, какая это должна быть выставка. Я уже не помню, кому пришло в голову сделать выставку, состоящую только из акварелей, но идея была точная. И потому, что довезти до места листки бумаги легче и дешевле, чем холст/масло либо городить на месте инсталляции, и потому, что водная живопись замечательно соотносится с засушливостью Крыма. И вообще, один из лучших акварелистов в русском искусстве Максимилиан Волошин рисовал Крым, а речушка, протекающая по Бахчисараю, называется Чурук-Су, то есть Гнилая Вода.

Название выставки придумал я, и тем горжусь. Оно лучше, чем "Временный адрес" либо "Вопрос ковчега". А насчет акварели – естественно, никто из участников этой сложнейшей техникой по-настоящему не владел, для большинства она была совсем чужой и непонятной. Приходилось выворачиваться. Иногда – вполне удачно. Например, Саша Петрелли, которого я, как бы то ни было, большим художником считать не могу, придумал здорово. Выложил недурную, во всяком случае декоративную мозаику из брикетиков акварельных красок.

И повезло с залом – так называемом Голубым, когда-то спешно отделанным к визиту Екатерины II в Крым, во время Второй мировой разрушенным, потом кое-как реставрированным и к середине 90-х снова пришедшим в упадок. В этом потемкинско-советском классицизме наши картинки выглядели уместно. Почти как смотрелись бы английские акварели среднего уровня в гостиной обшарпанного викторианского имения.

И гулянка удалась. В Бахчисарай из Москвы приехало больше полусотни человек, тухлая местная гостиничка трещала по швам, но рожи никому не начистили. На открытие прибыли симпатизирующие или недоумевающие жители Симферополя и Севастополя, в саду бахчисарайского дворца цвели тюльпаны, капала вода из чашки в чашку изготовленного Фьораванти "Фонтана слез"; к открытию мы закупили много баранины у местных татар-новоселов, а на бахчисарайском винзаводе – немеренное количество вина. И пировали в "Чебуречной", напротив входа во дворец.

А потом отправились на Мангуп, там Саша Сид что-то рассказывал про геопоэтику и квалифицированно объяснял, что за травы и деревья растут в Крыму. Он ведь ботаник, даже, кажется, кандидат наук.

Так и ездили. Следующая станция – Тбилиси.

Я мечтал попасть куда-то. В Армению, в Грузию, и это случилось. ЮНЕСКО назначил 1996-й годом Николоза Пиросманишвили. С датами это не сходится – Пиросмани родился в 1862,  а умер в 1918. Неважно, на деньги ЮНЕСКО и прочих международных организаций, с грузинским драйвом в Тбилиси устроили Международную биеннале современного искусства. Деньги, по-моему, потрачены были в основном на пирушки. Что же – вполне в духе сюжетов Пиросмани. О Тифлисе, дивном городе, воспоминания туманны, как облачен был воздух на Крестовом перевале, куда в один из дней нас отвезли.

Нас – художников, журналистов и минкультовских чиновников – поселили в гостинице "Абхазия" на бульваре Руставели. Многоэтажное здание выглядело плохо. Половины стекол не имелось, зато все было завешано сушащимся бельем – в "Абхазии" несколько лет жили беженцы из Абхазии. У нас, оказавшихся в качестве почетных гостей, был отдельный вход, обнесенный решеткой, грубо сваренной из железных прутьев, отдельный лифт и столовка, где с утра начинали поить вином.   

Выставка происходила в длинном здании Национальной галереи, из конца в конец – метров двести. Ее международность была в том, что рядом выставлялись азербайджанские и армянские художники – и вдоль галерейной кишки грузины с русскими. На открытие съехались все имевшиеся в Тбилиси послы, за исключением русского, и между послами Армении и Азербайджана стоял израильский посол, по-английски толмачил что-то. Вдруг умудрился сделать так, что ладони и азербайджанца, и армянина оказались в его сложенных лодочкой ладонях. Длиннейшего роста немецкий посол в это время пил пятый стакан вина, а американский аплодировал. Что делали прочие (британец, турок, француз, итальянец, испанец, китаец) – не помню. Думаю, они тоже не слишком держались протокола.

Делалась выставка удивительно. Задача получить молоток, гвоздь и бечевку была неразрешимой. Я для Тбилиси придумал сознательно глупую работу, но ее импульсом был гениальный рассказ Андрюши Филиппова, как его племянник Даня Филиппов в детстве мечтал быть грузином.

У меня такой мечты в детстве не было, но я ею проникся. Нарисовал автопортрет в роскошной чохе и белой мигрельской папахе, срисованный из книги "Материальная культура Грузии XVIII – XX веков" издания конца 70-х, – мне ее дал Даня.

Она стоит на полке до сих пор, временами я ее пересматриваю и перечитываю.

А рисунок показывать я хотел на фоне материальной культуры. Бечевки допроситься было невозможно, зато меня отвели в запасник Исторического музея Грузии и выдали роскошный персидский ковер и полдюжины антикварных кинжалов в ювелирных ножнах. На ковре я развешал кинжалы (бечевка все же нашлась), в центре прикнопил рисунок.

Перед открытием выставки случилось интереснейшее событие. Организаторы предложили участникам заполнить полусерьезные, полушуточные анкеты, где была графа "вероисповедание". Мы с Колей Панитковым взяли эти листочки, разошлись по разным концам галереи. Заполнив анкеты, пошли их сдавать. И с изумлением увидели, что про вероисповедание, не сговариваясь, написали "православный буддист".  

В общем, какую-то выставку сделали… А так – гуляли по чудесному Тбилиси. Город был нищ, по ночам пустынен, только ревели в домах генераторы, вырабатывавшие электричество, да тускло мерцали лампочки. И был Тбилиси очень красив.

Каждый вечер грузинские друзья нас вели к кому-то в гости, поили и кормили. Добиться согласия на то, чтобы мы поучаствовали в расходах, было невозможно.

В один из последних дней поехали в Кахетию на "пиросманобу", то есть праздник в честь Пиросмани, в его родную деревню Мирзаани. Ехать далеко, надо было отправляться в пять утра. Перед отъездом почему-то пошли в находившееся рядом с "Абхазией" заведение есть хаш и пить водку. Сели в автобус в дурацком состоянии, ехали-ехали, приехали. У въезда в деревню нас поджидали дети с кувшинами, полными вина и с глиняными плошками. Плошку, выпив вино, надо было грохнуть оземь. Грузинские друзья посоветовали вином покуда не увлекаться: после официальной части праздника предстоит пацха. Что такое пацха, мы не знали.

Тут началась кутерьма: явился Шеварднадзе со свитой. Всех рассадили в цементном, советской постройки амфитеатре с видом на Большой Кавказ – русскую делегацию в первом ряду, рядом с Шеварднадзе. Он нас поприветствовал, пожал руку Лене Бажанову, которого представили как замминистра культуры, и о чем-то с ним поговорил. Меня тогда удивило, что несмотря на  покушения, все время устраиваемые на грузинского президента, никаких мер безопасности не наблюдалось, вокруг Эдуарда Амвросиевича бесконтрольно (или так казалось?) толпились люди, и охрана их не отгоняла.

Потом был концерт, песни и пляски. По окончании концерта Шеварднадзе отбыл, а нас повели на пацху. Выяснилось, что пацха – это беседка в саду возле дома, где положено летом устраивать пирушки. Пацха в Мирзаани была человек на пятьсот, без беседки. На склоне горы буквой "п" расставлены столы, и вид волшебный – панорама снежных сияющих гор. Снизу, из деревни, крестьяне подтаскивали блюда с зеленью, шашлыками, сыром, котлы с хашламой, бутыли с вином и чачей.

Тамадой был стоявший во главе стола министр культуры Грузии. Каковы его качества по части администрирования культуры, не знаю, но тамадой он оказался сверхпрофессиональным: часа четыре, пока длилась пацха, он дирижировал тостами, исправно пил вместе со всеми и не терял величественного облика.

Гости начали соловеть и расползаться по лугу.

Легли сумерки, пришло время возвращаться. И с нами в автобусе оказался один из охранников Шеварднадзе, почему-то отставший от шефа и в дым пьяный. Он плюхнулся на сиденье рядом с художественным критиком Сашей Пановым – я сидел позади них. И вскоре случилась полная дикость. В щель между сиденьями я увидел, что охранник тычет в висок дремлющему Панову пистолетом, Саша просыпается, вяло отбирает пушку, а дальше – что-то несусветное.

Потом Панов мне рассказал, что он проснулся, почувствовав неприятный холод у виска. Плохо понимая, что делает, взял пистолет у охранника, а тот почему-то отдал и тут же заснул. Саша некоторое время вертел оружие в руках, положил его на колени спящему, кто-то, кроме меня, тоже заметил происходящее. Кажется, у одного из грузинских чиновников, ехавших с нами в автобусе, был мобильник. Во всяком случае, автобус через некоторое время съехал на обочину, остановился, нам всем велели выйти наружу. Мы с четверть часа топтались в темноте у дороги, пили вино, которым нас снабдили в Мирзаани, тут подлетели две черные "Волги", из них выскочили крепкие парни в белых рубахах и черных брюках, извлекли пьяного коллегу из автобуса и увезли с собой.        

Жалко, в Грузии я больше не бывал. Очень хочется съездить снова, но не получается.