13.03.2007 | Memory rows

Это все чепуха

"Знаете, что ваша демонстрация не санкционирована? – Знаем. – А к ограде приковываться будете?"

Я пропустил оба путча – может, и хорошо? Про августовский 91-го мы узнали из телевизионных новостей, а дальше не спали ночь, пытались понять, что происходит.

Смотрели телевизор и слушали два приемника, по одному круглосуточные новости France Info, по другому – крутили ручку, искали разные станции. Но все было непонятно. Думаю, и журналисты не понимали, что творится.

Бессмысленно рассуждать о роли СМИ в современном мире. Я не американец, и на своем опыте не знаю, что чувствовали жители США, видя в прямом эфире страшные и важные события 60-70-х годов. Но на себе испытал, каково увидеть через два часа после посадки Матиаса Руста на Красную площадь это событие по телевизору. Я тогда еще жил в Кремле-Винчестере, работал, был включен телевизор. Рисовал и краем уха слушал, что говорят в новостях. Когда показали сюжет про Руста – не поверил. Решил, что это бред, и не я один так подумал. Я потом узнал, что единственная видеосъемка приземления "Сессны" Руста была сделана американским туристом, случайно оказавшимся на месте. И жившим в гостинице "Россия". Прибежав туда, он позвонил в посольство США, рассказал о виденном, ему не поверили, но все же дали телефоны корпунктов AP, UPI и нескольких газет. Везде, куда он звонил, его посылали на хер – такого, мол, быть не может никак. Прислушался только корреспондент, кажется, LA Times, и согласился подъехать к Красной площади. Он все равно ехал куда-то в эту сторону. Увидел еще не эвакуированный самолет и получил запись.

То есть если бы не он, мир об этом невероятном событии узнал бы много позже, а мог бы и не узнать вовсе.   

Но это – веселая история. Намного страшнее было смотреть наскоро смонтированный и перегнанный ролик с расстрелом четы Чаушеску.

А Бодрийяр прав был со своей статьей про первую войну в Ираке, называвшейся "Война, которой не было". И правда, какая разница, на самом ли деле там убивали людей, или все это просто телешоу? Это ужасно в любом случае.

Мы в Париже не понимали, что происходит, и было страшно. Перезванивались с другими русскими и с французами, которым происходящее в Москве было небезразлично. Они тоже следили за новостями и пытались осознать ситуацию. Звонили по разным номерам в Москву – линии молчали. Рано утром я все же дозвонился брату – он, зевая, сказал, что тоже не спал, а так вообще это все чепуха.

После бессонной ночи мы пошли к метро – были какие-то дела. На донжоне Венсеннского замка вместо триколора полоскался синий флаг с золотыми лилиями. Я сказал Юле: "Гляди, во Франции тоже переворот". Естественно, просто снимали кино.

По телевизору показывали танки в Москве и трясущихся серых придурков из ГКЧП. Увидев их, я почувствовал, что эти ничего не смогут. Слишком убогие, совсем откуда-то неизвестно из каких времен и мест. Но поубивать людей они могли, не считать же потом количество трупов и снова рассуждать о том, что никакая цель не может оправдать средства?

Ночью мы перезванивались с Николой Овчинниковым и решили вечером устроить демонстрацию у советского посольства. Днем говорили со знакомыми, звали их вечером к "бункеру" на бульваре Ланн, то есть посольству СССР.

Кира Сапгир, которой я позвонил, надеясь, что она поможет с информационным покрытием со стороны "Русской мысли", "Свободы" и русского вещания Radio France, меня спросила: "А там уже кого-то арестовали, расстреляли? – Вроде нет. – Ну так и повода нет".

Гениальная идея. В Liberation и Actuel тоже отнеслись без энтузиазма. Но, наверно, как-то раструбили о нашей затее, за что – спасибо.

Мы с Николой на куске белой ткани черными буквами написали "Безмозглые уроды", прибили его к двум палкам. Возле метро недалеко от "бункера" собрались те, кто на наш призыв откликнулся – человек пятнадцать-двадцать. Пошли к посольству и увидели, что возле него – все окна здания были темные – стоят два автобуса, груженные бойцами CRS, отрядов жандармерии, ответственных за особые операции. Мы развернули транспарант, стоим. Из автобуса вышел эсэрэсник в шлеме, с автоматом, вразвалку подошел, спросил: "У вас кто здесь главный?". Мы ему ответили, что главного у нас нет, мы равно протестуем против безобразия в нашей стране. Но он сказал, что патрон хочет с кем-то поговорить, ну и пошел я. Из автобуса выбрался офицер и спросил: "Вы знаете, что ваша демонстрация не санкционирована? – Знаем. – А приковываться к ограде будете?".

Я не понял. "Ну как, у нас тут албанцы к ограде американского посольства все время приковываются". Я его заверил, что приковываться не будем. "А сколько будете стоять? – Минут двадцать постоим, да и разойдемся". Он почесал нос и сказал: "Ладно. Только не больше. А на транспаранте что написано?". Я перевел, как мог. "Это вы про кого? – Про тех, кто устроил путч у нас в стране. – А, да?". И полез обратно в автобус.       

Мы постояли отмеренное время, на скверике рядом местные жители выгуливали собак, в "бункере" не было видно ни огонька, и пошли к метро. Вслед за нами с места снялись жандармские автобусы с окнами, забранными плотной металлической сеткой. Мы выпили на террасе кафе возле станции метро и разъехались по домам.

По France Info сообщение об этом событии все же часа два передавали.

А путч 93-го я тоже проворонил. Про него теперь с некоторыми из друзей стараюсь не говорить – они раздражаются и начинают вспоминать о бывшем величии России и говорить о том, как все гадко теперь.

Да, гадко. Но не то, что гаже, а кошмарно могло быть, если бы не Ельцин и его ребята, к которым, впрочем, большой симпатии я не испытываю. Особенно за то, что они нам на шею посадили Крошку Цахеса.

А тогда – в 91, 92-м – мы с Юлей начинали остро чувствовать ли, понимать ли, что пора возвращаться в Россию. Становилось ясно, что либо уже надо полностью становиться французами (этого почему-то не хотелось), либо, сохраняя полученный опыт, жить дома. И вроде бы пропали все причины, по которым мы уехали.

Пропали? Сейчас вижу, что нет. Дела в стране обстоят очень худо. Но о возвращении я не жалею, потому что я все-таки не крыса.