23.01.2007 | Memory rows

Кролики и цикады

На роскошном болоте клубилось сверкающее облако. Это были фламинго.

Жизнь была кое-какой, но часто чудесной. Летом 89-го Юля Вала пригласила погостить в ее старом семейном доме недалеко от Нима, в Лангедоке. Это была моя первая поездка в провинциальную Францию – до этого я дальше парижских пригородов никуда не выбирался, только видел ее из окошка поезда по дороге в Бельгию и Германию. 

На Лионском вокзале я сел в скоростной TGV и домчался до Монпелье: восторг, поезд летел быстрее автомобилей, делал почти 200 километров в час, виды за окном так и мелькали. В Монпелье меня встретили Юля и Марк, мы поехали к ним, в сторону Нима.

И я увидел то, чем раньше восхищался на картинах Сезанна и Ван Гога – вибрирующее синее небо, выгоревшие от солнечного жара холмы и горы вдали. Но и почувствовал себя почти на родине, ведь этот пейзаж был похож на крымский, только цвета – одновременно пышнее и аскетичнее. Лавандовые поля били по глазам густой лиловой голубизной, а тут же смотрелись вылинявшей синей тканью; тени под темно-зелеными, почти черными пиниями светились, именно светились, а не темнели. А за окошком машины оглушительно пели цикады, и ветер не мог их заглушить.

Тогда я окончательно полюбил Францию. Уже потом я повидал многие уголки "Гайки" – Шампань, Бордо, Нормандию и Пикардию, Юрские горы, Бретань, Эльзас и Ланды, Луару и Овернь – и не переставал удивляться разнообразию этой страны и тому, как она прекрасна. Лангедок оказался входом в нее. А что такое Languedoc? Это страна "Языка Ок" – на местном наречии "да" это не "oui" и не "si", а "оc". И там живут интересные люди – потомки финикийцев, греков, галлов, римлян, вестготов, сарацинов. Там гнездо ересей катаров и флагеллантов, и там во Франции начиналась Реформация. И жили потомки тех, кто после Нантского эдикта не эмигрировал в Швейцарию, Германию либо Канаду, а остался на родине.  Семья Вала – из таких. Ее родовой дом, настоящий провансальский mas, построенный лет четыреста назад, со стенами из побелевшего на солнце известняка и с ярко-красной черепичной крышей, стоял на отшибе от деревни. Вокруг – garrigues, то есть холмы, заросшие полынью и колючими кустами, этот кроличий рай, а возле дома – три шелковицы. Две с черно-фиолетовыми ягодами (земля под ними была чернильного цвета), одна – с перламутрово-белыми.

В этих местах с XVI века разводили шелкопряда. В 50-е был изобретен нейлон, да и начался массовый ввоз дешевого шелка из Китая и Индии. Многие местные перебрались в города и на север, но сладчайшие ягоды – остались.

Мы ездили по округе. Отправились навестить родителей Юли, живших в доме на дюнах возле Гро-ле-Руа, – ее отец был знаменитым энологом, он занимался улучшением "серого вина", производимого из винограда, растущего на прибрежных песчаных почвах. У этого вина странный, опалесцирующий желто-розово-серый цвет и солоновато-сладковатый вкус.

По дороге мы проехали кусочек Камарга. Я с изумлением увидел среди роскошного болота – почти как в Мещере – ослепительное розовое облако. Это были фламинго – в Камарге у них самая большая стоянка на юге Европы. Потом среди густой влажной зелени промелькнуло стадо белых лошадей, это уже было похоже на галлюциноз. А все просто: в Камарге испокон века разводят полудиких лошадей. Раньше французы охотно ели конину, теперь это считается неполиткорректным, и мясо используют для изготовления собачьих и кошачьих консервов.

В загоне возле дома Юлиных родителей стоял старый белый конь по имени Соль – она его получила в подарок, когда поступила в лицей, пятнадцать лет назад. Когда-то она на нем ездила, сейчас Sel мирно доживал век, фыркал, отмахивался хвостом от комаров и слепней. Их было много – почти как в Мещере.   

Мы побывали в городке Aigues Mortes, "Мертвые Воды", когда-то важнейшим порте северо-запада Средиземноморья, отсюда отправлялись корабли с крестоносцами. Он чудом сохранился в неприкосновенности, будто ничего давным-давно и не было. И вокруг – мертвый соляной лиман, похожий на Сиваш.

Заехали в город Saintes Maries de la Mer, "Святые Марии моря", всемирную столицу цыган. Что за Марии – ученые спорят до сих пор, иногда сходятся, что, наверно, речь идет о Марии Магдалине и Марии Египтяныне (не иначе, Мария Магдалина здесь и сошла на европейский берег, баюкая внука Бога), а цыгане поклоняются Св. Саре Черной, не канонизированной Римом. Это не мешает ее статуе, наряженной в драгоценные одежды, стоять возле алтаря кафедрального собора Сент-Мари-де-ля-Мер.

Я увидел какой-то городок – не помню, к сожалению, его названия – где в полночь накануне корриды по узенькой улице гнали стадо черных приземистых быков. Быкам было страшно, им хотелось быстрее вырваться куда-нибудь, убежать от шума, упасть на сено в стойле, а за ними неслись гикающие парни и пытались их схватить за хвост. Зрители свешивались из окон, вжимались в стены, карабкались на фонарные столбы.

На следующий день мы отправились в Ним, где на римской арене давали корриду, к счастью, не кровавую.

Сперва по песку бегали взбешенные взрослые быки с привязанными к рогам разноцветными кокардами, а взрослые мужчины их пытались сорвать, чтобы поднести дамам сердца. За ними на арену вышли молодые парни и быки помоложе, потом подростки и бычки, у которых только-только пробивались рога. В конце представления на песке колбасились пятилетние детишки и телята. Рядом с нами сидела пара со здоровенным ретривером. Он начал повизгивать, не выдержал искушения и, к восторгу публики, махнул через барьер, чтобы урезонить телят и детей. И стал радостно с ними играть.

Поехали на следующий вечер в романское аббатство, стоявшее среди холмов, далеко от жилья – там был замечательный концерт музыки Генделя и Вивальди.

Юля и Марк отвезли меня в городок Соммьер на речке Видурль, еле-еле перекатывавшуюся по камням. Но иногда, когда в горах идут дожди, Видурль раздувается и затопляет все вокруг. Наверно, поэтому римляне построили в Соммьере колоссальный мост, обвалившийся в X столетии. Его огрызки средневековые бедняги обстроили домишками, несоразмерными по масштабу руинам – какие-то курятники и чуланы.

Мы сидели на террасе кафе на набережной, пили анисовку с миндальным порошком, и тут до меня дошло, что цивилизация Рима гениальна, хоть и очень неприятна. Да, римляне почти ничего не придумали ни в религии, ни в философии, ни в литературе, ни в изобразительном искусстве. Они по сути были отвратительными паразитами, только и знавшими, как переваривать пойманное другими. Но они построили такой мост. Он рухнул, но все равно остается мощнее устроенного за потом прошедшие почти две тысячи лет.

Для меня такое банальное умозаключение тогда было откровением.

В его безусловности я убедился, когда мы поехали в Севеннские горы. Там, на хребте, сохранилась дорога длиной километров в тридцать, построенная римлянами между двумя гарнизонами, наблюдавшими, чтобы варвары внизу не слишком бузили.

Варвары, как обычно, победили. Но дорога – осталась, такая, что по ней до сих пор можно ездить.

А Севенны – это было еще одно чудо. В часе езды – раскаленное побережье, дюны, болота с фламинго и белыми лошадьми, сухие лавандово-полынные холмы. В Севеннах – как в Карпатах. Прохладный лес с грибами, черникой и малиной, ручейки да стелющиеся молочно-белые облака.

Мы приехали в деревеньку, где Матье, брат Юли, был мэром: представлял перед властями тридцать восемь жителей. Он мне сказал: "У нас здесь есть русская". Мы пришли к дому, возле него – старые черешни, тутовые деревья, карабкается по проволоке фасоль, густая зеленая трава. Нас приняла сгорбленная старушка, Матье ей сообщил, что вот, приехал твой компатриот, и она вдруг заговорила на хорошо знакомом мне гуцульском диалекте украинского языка. Я ей отвечал по-русски – на карпатской гваре я все же говорить не умею. Старушка мне рассказала свою историю, потом расплакалась.

История простая. В 1943 ее из-под Косова угнали на работы в Германию, в Гамбург, там она встретила парня из Севенн, тоже пригнанного на работы. Они два года встречались тайком, а когда пришли в 45-м союзники, он помог ей поговорить с американскими чиновниками и увез в родную деревню.

Я считаю, ей повезло. В советских Карпатах для нее почти наверняка кончилось бы плохо, а в Севеннах – те же черешни, те же шелковицы и фасоль.

В последнюю ночь перед моим отъездом из Лангедока, в полнолуние, мы ехали по узенькой деревенской дороге среди гарриг. И увидели как у обочины, залитой лунным светом, праздновали кролики. Они, поджав уши, бегали широкими кругами, разбежавшись, подпрыгивали и бросались на телеграфный столб. Радостно оттолкнувшись задними лапами, делали еще несколько кругов и снова прыгали на столб. Мы, потушив фары, полчаса смотрели на эту великую религиозную церемонию.