19.01.2007 | Арт

Смертельно опасная утопия

Филонов сумел доказать своими картинами, что смерть существует

Говорят, Павел Филонов, один из столпов русского авангарда, — любимый художник нынешнего президента России. Но даже если это только слухи, выставку Филонова в петербуржском Русском музее можно считать делом государственной важности — она открылась этим летом и была приурочена к G8. В Москву, в Пушкинский, экспозицию перевезла группа компаний «Метрополь», и теперь выставка может считаться просто культурным мероприятием высочайшего полета, как и организованный этим же спонсором мировой рекорд по достижению дирижаблем уникальной высоты.

Не скажу про дирижабль, но Павел Филонов действительно уникален — еще и тем, что его наследие до сих пор не экспонировалось в достойном объеме. Впрочем, в ГМИИ непризнанного гения покажут без излишних свидетельств его исключительности, отягчивших выставку в Петербурге, как то: точечной подсветки картин и мистически затемненных залов. Но и внятная, легкая система экспозиции, придуманная классиком сценографии Борисом Мессерером, пусть не затрудняет восприятия, но и не слишком его облегчает: впечатление Филонов производит мрачное и депрессивное.

Путь его интересен как документ переломной эпохи, тупиковый путь искусства и общества, не больше — но и не меньше. Филонов сумел доказать своими картинами, что смерть существует. Того, что впечатлило Достоевского в «Мертвом Христе» Гольбейна — невозможность воскресения и вечности, — в работах Филонова сверх меры. Он называл это «аналитическим искусством», при этом говоря, что «интуирует».

Мириады цветных точек на холсте. Но это — не пуантилизм, пытавшийся фиксировать все оттенки света на форме. Также это не имеет отношения к мозаике или вышивке, где каждый стежок или камешек ложился на объем изображаемого предмета. Для Филонова точка равна атому. В дереве, например, он предлагал видеть его реакцию на свет и тепло, а не ветви и листья. Задачу художника — правдиво изобразить невидимую истину — Филонов решал извращенным способом, смотрел не вперед или вверх, на сопредельные задачи богословия или политики, но посягал на задачи научные, с предельным буквализмом разлагая высшее на мельчайшее и затем пытаясь зафиксировать атомы, полагая, что химические реакции соответствуют психологическим. И правда, его работы можно уподобить адреналину, который производится равно от испуга, радости или усиленной мышечной работы. Все эти нагрузки на организм одновременно мог испытать современник Октябрьской революции, а Филонов, будучи таковым, все их изобразил, не делая разницы между ними. Что расчлененные жертвы воздушного «Налета», что входящие в «Мировой расцвет» человеки одержимы эмоциями, взрывающими их на частицы хаоса.

Помимо отдельных атомов Филонов фиксирует еще и стадии движения — как и футуристы, идеи которых он, вообще-то, отрицал. В его картине «Перерождение интеллигента» сам интеллигент — многорук и многоног, но изображает это не всемогущество, свойственное древним богам, а знак сомнения.

В этом смысле Филонов действительно антагонист футуристов, потому что траектории героев их картин свидетельствуют об уверенном поступательном движении, а интеллигент Филонова не знает, куда направить стопы и к чему приложить бесчисленные руки.

Эта неуверенность Филонова в собственных замыслах зафиксирована в выставленной у входа в музей кинетической скульптуре «Монумент утопии» художника-концептуалиста Вадима Захарова. Синий лев, собранный из двигающихся частей, рассказывает человеческим голосом биографию неудачника — чуждого миру живых, премного и незаслуженно обиженного властью. Но поверить этому коту-баюну сложно: и раньше проект искусства будущего, который предлагал Филонов, казался утопией небезопасной. А постсоветским людям, пережившим последствия попытки разобрать на атомы общество и собрать его более совершенным образом, проект Филонова кажется утопией смертельно опасной.

Источник: "Афиша", 11.01.2007,