28.11.2006 | Memory rows

Общее пропитание

Пошли к Мари де Лобье, тоже жившей на Монмартре, и я оставил у нее на вешалке свой пиджак, а под вешалкой – тапочки

Мы приехали на Монмартр, на круто загибающуюся улицу Трех Братьев, где жила Катя, в ее квартирку, тесную, как большинство квартир в старом Париже, но очень уютную. Катя меня познакомила со своим парнем, что-то делавшим по части рекламы, по-моему, его звали Поло – не помню, память очень избирательна. После двух суток в вагоне я себя чувствовал ужасно грязным, принял душ. В крошечной ванной пахло совсем по-другому, чем в московских ванных того времени, иными шампунями и мылом. Запах, хотя у меня плохой нос, многое решает. Для меня одно из первых впечатлений от заграницы – абсолютно другие запахи. Немного позже я понял, что каждая европейская страна пахнет по-своему.

Мы пили красное вино, закусывали разными сырами. Одни я уже знал, другие нет.

Потом Люк меня отвез по соседству на улочку Жермен Пилон, к себе – он куда-то уезжал на неделю и великодушно оставил ключи незнакомому человеку. И было обещано, что через неделю я смогу переселиться в другое место.

Напротив входа в его жилье стояла странная женщина – огромного роста, с очень толстыми икрами, переминалась на каблуках-шпильках. Люк ей сказал: "Salut, Michel" и объяснил – это старожил, таких travelots уже и не осталось почти.

Люк занимался шелкографией, и жилье у него было странное. Вход прямо с улицы, там мастерская, стояли два шелкографских станка. А посреди комнаты – ничем не огороженная дыра, в нее – лестница без перил. Было страшновато туда свалиться. Особенно когда только что оказался в другом мире.

Внизу, в подвале, – жилое помещение. Кровать, стол, пара стульев, в углу холодильник и маленькая электрическая плита, в закутке туалет и малюсенькая душевая кабинка. И проигрыватель для компакт-дисков, про которые я слышал, но до того не видел, а также показавшийся огромным телевизор.

Люк ушел, я стал заканчивать свой первый парижский день. Вышел на улочку, круто спускавшуюся куда-то вниз, дошел до ее конца и понял, что оказался на площади Пигаль. Там была кутерьма, толпились туристы. Я решил это оставить на потом. На углу увидел маленький продуктовый магазинчик, Alimentation generale, "Общее пропитание". Свои сто долларов на франки я еще поменять не успел (кстати, это сейчас сто долларов – ерунда, а в 87 это было почти 700 франков, и на них можно было прожить недели три), но Катя предусмотрительно мне выдала не то 100, не то 200 франков. В магазинчике я купил расфасованного хлеба, коробочку камамбера, ветчины, бутылку красного вина, по-моему, это был дешевенький Cote du Rhone. Пошел обратно, спустился в дыру, включил телевизор. И не ложился спать половину ночи, скакал с канала на канал, отхлебывал вино, все было удивительно интересно. То музыкальные клипы, свежайшие, в Москве не увидишь, то великолепная реклама, то какие-то фильмы, то новости.

Мне телевизор и радио впоследствии очень помогли: я благодаря им довольно быстро освоился с французским языком. 

А утром, прихватив карту Парижа, которой меня снабдила Катя, пошел смотреть город. Картой пользоваться почти не удавалось. Она была очень большая, замысловато сложенная, ее трепыхало на ветру, и разглядеть что-то оказалось невозможно. Я пошел куда ноги несли. Пересек Пигаль, дальше – вниз, по улице, посмотрел название – улица Мучеников, перешел бульвар Османн, и в сторону Сены.

Привыкнув к Парижу, я понял, что это город, довольно простой для ориентации, в тот день он мне показался загадочным лабиринтом. Но до Сены я добрался и увидел Нотр-Дам. Внутрь заходить не стал – стояла длинная очередь туристов. Посмотрел на собор, перешел еще один мост, полюбовался маленькой церковью Св. Иакова Бедного, самой старинной в Париже. Эту церковь, где находится армяно-католический приход, я очень люблю и всякий раз, бывая в Париже, захожу в нее. А еще я потом узнал, что окружающий ее скверик с древними деревьями был когда-то любимым место сборищ дадаистов.

Свернул направо и оказался на площади Сен-Мишель, посмотрел на мудацкого вида фонтан с драконом. И тут мне страшно захотелось по малой нужде. Я не знал, что туалетом, если заказать что-то минимальное, можно пользоваться в любом кафе. Но вижу – стоит автоматический туалет футуристического вида – эллипсоидный, аллюминиевый.  

Подошел, разобрал инструкцию. Сунул, приплясывая, двухфранковую монету в щель. Ничего не произошло. Я попытался открыть аллюминиевую овальную дверь, нарисованную на боку этого устройства, руками. И почувствовал спиной внимательный взгляд. Позади меня стоял пожилой француз в твидовом пиджаке и в очках без оправы (в СССР таких еще не было), он радостно и злорадно мне сказал: "Мсье, вообще-то вход – сбоку". И я его слова понял.

На самом деле, на закругленном торце этого сортира дверь съехала вглубь. Я вбежал внутрь, дверь задвинулась. Запахло стиральным ароматизированным порошком и заиграла musack – если не ошибаюсь, песня Милен Фармер про "Violence, violence, amour a mort semperlance". Садистическая, надо сказать.

Затем я не знал, как выбраться из сортира, но дверь вдруг отъехала сама собой. И я пошел себе. Обошел Нотр-Дам сзади – ее апсидная часть куда лучше, чем фасад. Прошел по еще одному мосту и стал подниматься вверх, в сторону Монмартра – я уже понимал, что идти надо прямо, на север, по пересекающимся улицам.

Зашел в кафе, выпил кофе. Потом в другом баре, снабженном красным ромбом, купил пачку Gitaines, настоящих, теперь такие найти трудно, и почувствовал, что уже навигирую в новом мире.

Добрался на подкашивающихся от впечатлений ногах до Пигаль, нашел угол улицы Пилон, снова что-то купил в "Alimentation generale" и залез в дыру – смотреть телевизор.   

А с утра было не менее интересно. Катя отпросилась с работы, не поехала в Фонтене-о-Роз к Синявскому, вместо этого мы пошли в полицейский участок рядом с метро Abbesses, я там отметился в качестве новоприбывшего и получил какую-то бумажку, из которой следовало, что в на протяжении двенадцати дней обязан явиться на Крымскую улицу, в центр иммиграции – или как называлась эта контора? Уже не помню. Но ее посещение меня убедило, что я такой же, как все. Там в одной очереди стояли американцы, ирландцы, китайцы, арабы, – кто угодно. Если бы были "зелененькие человечки", это вряд ли кого-то удивило бы.

Затем мы отправились к Мари де Лобье, тоже жившей на Монмартре, расцеловались с ней, и я оставил у нее на вешалке свой пиджак, а под вешалкой – купленные в соседнем магазинчике плюшевые тапочки.

Потому что осведомленные по части иммиграции друзья Кати и Мари посоветовали, в случае незапятнанного брака, держать у фиктивной epouse доказательства физического присутствия супруга. Консьержка или соседи могут настучать, что никакого русского мужа тут никогда не бывало. К счастью, это оказалось лишней предосторожностью: Мари никто за четыре года нашего брака не навестил по поводу ее честности перед Французской Республикой.

После этого мы пили вино в кафе на улице Лепик, и пришли друзья Мари и Кати – супружеская чета с младенцем, которого звали Нельсон. Я осрамился, потому что спросил, зачем они ребенка назвали в честь адмирала Нельсона, ничего хорошего для Франции не сделавшего. Оказалось, что имя он получил в честь Нельсона Манделы.

Так и Катя своего первого ребенка назвала Пабло – в честь Пикассо, художника, к которому я сейчас отношусь с уважением, а тогда презирал – не Марсель Дюшан, а салонный изобретатель.

Ну а после этого я в смурном кафе недалеко от Барбесса заказал себе бифштекс, жареную картошку и, увидев, что делают другие, графинчик красного вина. Потом залез по пресловутой лестнице к дурацкому Сакре-Кер, посмотрел с восторгом, как внизу мерцает город, снова дошел до Аббатисс, зашел к арабу в "Общее пропитание" и полез в дыру.