01.07.2006 | Музыка

Без страха и упрека

Эса-Пекка Салонен произвел фурор на фестивале «Звезды белых ночей»

Эса-Пекка Салонен: Музыка Шостаковича – родной язык для Мариинского оркестра
- Вы, в общем, не часто дирижируете Шостаковича. Как Вы к нему относитесь? Что он для Вас значит?

- Я полностью изменил свое мнение о нем. В молодости я действительно его не любил: не понимал.
Я был  модернист,  а мы – модернисты - считали, что Шостакович – это какой-то анахронизм, который отражает культурную отсталость Советского Союза, стагнацию времен Сталина, Хрущева, Брежнева...

В цикле «Все симфонии Шостаковича», который Валерий Гергиев устроил как приношение к столетию композитора, случился настоящий прорыв. Постоянный гость фестиваля финский дирижер и композитор Эса-Пекка Салонен исполнил Девятую симфонию. Из всех семи сыгранных ранее симфоний с этой вершиной может сравниться разве что гергиевская интерпретация Одиннадцатой.

Совершать прорывы Эсе-Пекке Салонену не впервой. Он был одним из инициаторов «северного прорыва», который случился в новой музыке северных стран на рубеже 70-80х годов. Молодые композиторы тогда сделали нечто вроде «тихой революции», основав общество «Korvat auki!» («Открытые уши») и знаменитый оркестр Avanti!, которые вывели новую музыку Финляндии на мировой уровень – пример для музыкальной России, которой сегодня нужно решать схожие проблемы.

Особенное дирижерское пристрастие  Салонена –  позднеромантический репертуар, недавно в Париже он сделал «Тристана» вместе с Питером Селларсом и Биллом Виолой. На фестиваль – кроме симфонии, -  он привез сюиту Яна Сибелиуса «Четыре легенды о Лемминкяйнене».  Сюита написана в 1896 году, в пик мирового вагнерианства – и  вдоль и поперек прошита отсылками к Вагнеру.

Дирижер проявил и подчеркнул их подлинно вагнеровской звучностью – текучей, насыщенной и прозрачной одновременно. Аутентичны были первый тон контрабасов, безотчетно выплывающий из ниоткуда –  рождение универсума из «Золота Рейна», аккорды, медленно переливающиеся по струнным – вступление «Лоэнгрина».

Оставалось только кануть без вести в этот беспорочный Грааль, сгинуть в вагнеровской реке музыкального времени, которое дирижер вытягивает в «Туонельском лебеде» - третьей части сюиты.

Дирижерский жест Салонена предельно однозначен, его одинаково понимают и контрабасист слева, и кларнетист посредине, и вторая скрипка справа. Поэтому во второй части симфонии Шостаковича басовое pizzicato капает в мелодию кларнета не просто синхронно: голоса входят в клинч друг с другом и не смогут расцепиться, даже если бы захотели. Салонен отладил Мариинский оркестр до уровня саморегулирования. Такая психофизиологическая подстройка хорошо знакома ансамблистам, в оркестре же это – диковина.

Динамические пропорции безупречны – слышно все. Салонен просвечивает партитуру слухом-рентгеном, чтобы вдруг вытянуть оттуда красную нитку какого-нибудь долгого си-бемоля, о котором ты раньше и не подозревал. Приводом всего идеально отлаженного устройства работает интеллект. Его интерпретация вовсе не лишена эмоций, но и они занимают положенное место в независимо работающей системе.

Темпы в Девятой  неизменно попадали в точку равновесия – ни больше, ни меньше.

И конструкция формы на макроуровне, и ювелирная работа с подробностями – то вдруг колется акцент, то выплывает скрытое от ушей подводное течение, - оказались под силу мобильному и разумному организму, каким Мариинский оркестр бывает далеко не каждый вечер. Все соло были безукоризненны, а фаготист выдал такой сногсшибательный монолог в Largo, что им, казалось, заслушался и дирижер.

Ошеломленный зал вызвал Салонена четыре раза уже после Девятой в первом отделении.

После Сибелиуса – осталось только надеяться, что эстетической загрузки хватит до следующего его приезда. Случиться это может очень не скоро – ведь у нас нет другого такого мегафестиваля, как мариинские «Звезды».

Источник: "Ведомости", №113 (1640), 23.06.2006,