14.04.2006 | Город

Дети подземелья

…Вы замечали, с каким облегчением выходишь из вестибюля московского метро на улицу?

Изо всех видов транспорта москвичи предпочитают метро: им в повседневных передвижениях пользуются 84% жителей столицы, то есть практически каждый (для среднего обитателя России этот показатель в 10 раз меньше – 8%). Как устроен мир, в котором каждый из моих земляков проводит не один час ежедневного времени?

Сразу скажу: меня сейчас не интересует та демонстративная сторона наземных и подземных пространств метро, где коллективное «мы», о котором шла речь в первом из моих очерков, как бы показывает себе, каким оно хочет себя видеть. То есть я не буду говорить о почти что храмовой архитектуре с гранитом и мрамором ее колонн, арок и куполов, о триумфально-праздничных мозаиках, героических скульптурах и тому подобных бросающихся в глаза (особенно немосквичу) символах — эта часть подземного мира уже неплохо описана отечественными историками и искусствоведами.

Не буду отвлекаться и на тот явный для старых москвичей факт, что по нынешнему состоянию метрополитена, составу его пассажиров и характеру их обращения с метро как социальным удобством столичная подземка сегодня – в полном противоречии с ее парадным фасадом – скорее похожа на пригородную электричку. Я сосредоточусь на другом – на том, чего глаз почти не замечает: на вроде бы чисто технической организации и техническом оснащении пространств, где проходит немалая часть жизни моих соотечественников и современников.

Для социолога любое пространство – это пространство отношений между людьми, а значит, в него впечатан и образ человека, эти отношения создающего. Как же задаются и строятся эти отношения и этот образ в московском метрополитене? Как они технически воплощаются?

В своих рассуждениях я буду полагаться прежде всего на опыт поездок по центральным маршрутам внутри кольцевой линии (ехать в московском метро, хочешь или не хочешь, почти неизбежно приходится через центр), а фоном для сравнения возьму относительно известное мне, как пассажиру, метро нескольких старых европейских столиц — например, Парижа и Берлина, Вены, Праги и Киева.

Начнем с того, что в московском метрополитене людей долго спускают на большую, нередко – весьма большую, глубину, которая требует даже не одного, а двух или трех следующих друг за другом эскалаторов (только представьте себе, что они встали или, хуже того, обвалились).

Перроны и пути расположены очень глубоко – это ощутимо физически и заседает в голове пассажира (геологические и инженерные стороны этого навязанного всем нам режима действий сейчас не обсуждаю). Мы решительно отрезаны от надземного мира, причем направление, скорость, характер этого достаточно крутого спуска/подъема определяются не нами, альтернативы у нас нет. В сравнении, скажем, с парижским или венским метро, в большинстве случаев, напротив, очень неглубоким, пассажир московского не может выбирать – спускаться и подниматься ли ему собственными ногами по лестнице, воспользоваться поместительным лифтом или встать на коротенький эскалатор (в парижском метро, как и в тамошнем аэропорту, можно встретить еще и горизонтально движущуюся дорожку, по которой тем легче шагать, что она и сама идет вперед). Ремонт хотя бы одного из эскалаторов – а когда они у нас не ремонтируются? ремонт в России, как мы знаем, не процесс, а состояние – еще больше сужает возможности спуска и подъема. То есть подземное в нашем случае резко противопоставлено надземному.

В пассажирах растет подсознательная тревога, которая становится привычным фоном поведения на эскалаторе, на перроне, в вагоне, тем более что нас теперь и официально предупреждают по радио, что метро и, в частности, эскалатор – «транспортное средство, связанное с повышенной опасностью». Оборотная сторона этой тревоги, отмечу, — повышенная суетливость и, вместе с тем, равнодушие к другим.

Добавлю, что официальные власти в московском метрополитене (и за его пределами, понятно, тоже) вообще относятся к пассажиру с фундаментальным недоверием и подозрительностью, видя в нем существо асоциальное и вредоносное, непонятливое и беспамятное.

Инструкции о том, как себя вести в метро – впрочем, и в лифтах или в подъездах наших собственных домов, – а особенно о том, чего в метро делать нельзя, сопровождают россиян поколение за поколением… Безлично-всеобщее здесь откровенно противопоставлено индивидуальному, безальтернативное — вариативному.

То же продолжается на платформе в ожидании поезда. Электронные часы показывают тебе, сколько времени назад отбыл предыдущий поезд, но не сколько остается до следующего, нужного тебе. В европейском метро нередко показывают минуты и секунды, остающиеся до прибытия даже двух-трех ближайших поездов. Это помогает более точно рассчитывать время – то есть, владеть им, а не пассивно ему подчиняться. А ведь расчет времени (ср. эталонную точность швейцарских часов) есть одновременно расчет отношений с другими важными для тебя и для каждого из нас людьми.

Но вот поезд, наконец, подходит. Кто открывает его двери – мы? Как бы не так: ни предназначенной пассажиру кнопки механического открытия у каждой двери, ни рукоятки, соединяющей дверные створки и откидывающейся одним движением руки, у нас в поездах нет. Мы не в Париже, где человеку доверяют и в каждой данной ситуации ждут от него разумного поведения. У нас такого в заводе нет («Много тут вас ходит!..»), поэтому у нас в стране двери закрываются единой для всего состава механической силой, управляемой невидимым нам существом из одной, опять-таки невидимой, точки. Она же все двери разом и закрывает. Тем самым мы окружены еще одной непреодолимой для нас стенкой, заперты вместе, все как один.

Дальше начинается мир простейших социальных разделений — на стоящих и сидящих; на тех, кому есть, за что держаться или на что опереться, и тех, у кого ничего этого нет. Я говорю «простейших», потому что пространство московских и вообще российских вагонов метро – напомню, что это пространство отношений – устроено как единое и всеобщее и зонировано крайне слабо. Это несколько подновленный вариант «столыпинского» вагона. Скажем, в нем нет отдельных отсеков наподобие купе, делающих пространство более домашним, похожим на анфиладу комнат. Нет откидных мест, которые дают возможность присесть, если людей в проходах не слишком много. То есть и здесь наши возможности выбирать поведение, реагировать на других, быть социально активным и вменяемым, требовательным, но и уважительным существом, вступая взглядом, жестом, общим рисунком телодвижений в нормальные, позитивные отношения с другими, жестко сужены. Отсюда желание не только обогнать, оттолкнуть, отжать любого возможного конкурента от дефицитного сидячего места, но и закрыть (на него) глаза, зашториться (от него) чем-нибудь печатным и т.п. — воплощение повседневной асоциальности.

Присмотритесь к тому, как мы сидим: фактически по кругу, как на стадионе, только круг разорван и бесконечно вытянут в два ряда – лишь бы оказаться подальше друг от друга, не остаться другу к другу лицом. А теперь посмотрите, как мы стоим. В наших вагонах дефицит вертикальных стояков. Но как раз поэтому все вошедшие неминуемо делятся – именно по вертикали! — на высоких и низких, тех, кто дотягивается до горизонтальных поручней, и тех, кому до них не достать и кто пытается в человеческой давке, при толчках и рывках поезда все-таки удержаться на ногах.

Иными словами, чувство неуверенности, своей неуместности у каждого пассажира, с одной стороны, и его отчужденности, желания отстраниться от другого, следящего за тем, не собираешься ли ты вставать и выходить, или опасно нависающего над тобой, сохраняется и на этом этапе пути.

Кстати, в киевском метро с горизонтальных металлических поручней все же свешиваются ремни с рукоятками для менее рослых пассажиров. Казалось бы, еще недавно – та же советская страна, и люди вроде бы те же, еще вчера – советские, а вот, оказывается, нет: они чувствуют себя и представляют других уже иначе. Добавлю, что в том же киевском метро на небольших телеэкранах под потолком (по числу дверей в вагоне) дают, вдобавок к радиосообщению, еще и визуальную информацию о следующей станции, о пересадках, временно не работающих участках пути и прочем (в метро ведь ездят и слабослышащие, а то и вовсе глухие, в любом случае – разные). Между станциями по этим телевизорам транслируется реклама, рекламные бирочки приделаны и к висячим ремням с рукоятками.

…Вы замечали, с каким облегчением выходишь из вестибюля московского метро на улицу?

Источник: "Ежедневный журнал", 10.04.2006,