* * *
Солнечное утро
в начале октября.
Неужели это
тоже было зря?
Неужели также,
как и все вообще,
тишина такая
канула вотще?
И без толку стыла
эта синева,
попусту струилась
в синеве листва?
Неужель бесцельно
ельник освещен,
и напрасен ясень,
и бессмыслен клен?
Неужели тополь
тоже просто так,
И никто не подал
тайный этот знак?
И ничто не значили
лесопарк и я
этим утром солнечным
в начале октября?
***
Вопрос «Куда ж я денусь?» постепенно
теряет риторические свойства,
день ото дня все более насущным
и остро актуальным становясь.
Действительно – Куда?..
Мне будущей зимой
шестьдесят шесть исполнится.
Нелепость цифры этой
даже в размер не помещается и нарушает
старинный лад и портит эвфонию.
Куда, куда мы удалимся? – вот
в чем вопрос, вот то, что занимает
меня в последнее (sic!) время.
Правда днем
обычно я бываю отвлечен
заботами быстротекущей жизни,
пустыми хлопотами, суетой сует
и всяческою мутотой, но ночью…
А еще чаще утром – солнечным, безлюдным,
пока ты спишь еще, а мы с собакой
заходим в лесопарк - встает вопрос
животрепещущий, словно листва осины…
Осины эти, надобно сказать,
и клены с липами и даже мрачный ельник
прозрачно намекают на ответ…
***
Пел я, играл я, дудел я в дуду,
Бил каблучками по тонкому льду,
Хмелем храним и гормоном влеком,
Гоголем, фертом, дурак дураком,
Кубарем и кувырком!
Ради коленца и ради словца
На небесех не жалел я Отца!
Пляс до упаду, до колик умора!
Яйца совсем не мешали танцору,
Ладно игралось, и складно вралось,
Все вытанцовывалось!
Страх за ушко поднимал я на смех,
Такт отбивал, отчебучивал ритм.
Тут подошла государыня Смерть
Смотрит и говорит:
«Коли такой ты затейник и врун,
Ну–ка соври что-нибудь!
Коли такой ты певец и игрун,
Спой-ка, спляши обо мне»
Что я отвечу осклабленной тьме?
Ну подскажи мне,
Разымчивый хмель,
Ну подскажи,
Неуемный гормон,
Ну подскажи,
Мой язык-помело,
Что мне и как мне
О Смерти сыграть?
Как мне ее уболтать?
***
Ехал на ярмарку ухарь купец.
С ярмарки едет мертвец.
Если поменьше бы он баловал,
Дольше б, наверное, поторговал.
Впрочем, какой в этом смысл?
Впрочем, нет смысла и в этом вопросе…
Во поле бродит безносая осень.
Мокнет и грязью становится прах.
Ветер поет в придорожных кустах.
***
Ноябрьский вечер.
Мокрый, темно-серый, коричневый.
Черный почти что…
Только собака во мгле меж дерев
кажется белой совсем…
Ну так чем объяснить, ну так чем
оправдать?.. Вроде бы нечем…
Поздно уже. Ни души.
И вообще ничего… Но почему-то
очень красиво…
Хотя и не скажешь,
что ж тут такого красивого
в этой глуши…
Вот уж и дождь моросит.
И темна под ногами дорога.
И небеса угасают.
И слова сохраняют
всё. Особенно Бога.
Shut up, Memory!
Память жестока, но, к счастью, слаба -
Цапнет и тут же тикать.
Лень и лукавство такого раба
Не по зубам ей, видать.
Все угрызения по фигу мне.
Что же ты, память, шипишь?
Щеришься, вьешься в предутреннем сне…
Кыш, бестолковая, кыш!
***
От того, что я прожженный
Мизантроп и интроверт,
Ты ко мне и зачастила,
Уважаемая Смерть.
Раньше был я бойкий малый,
Хваткий хлюст и прыткий ферт
И тебя в упор не видел,
Дорогой товарищ Смерть.
Но теперь куда я денусь,
Робкий раб и горький смерд…
Эй, начальник, ключик-чайник,
Гражданин начальник Смерть!
Сказка
К ночи улеглась метель,
Теплится лучина.
Мать качает колыбель,
Усыпляет сына.
«Спи, младенец, баю-бай…
Тишу, сынку, тише!
Едет Ёханды-Бабай
Воровать детишек!
Волчье солнышко ему
Кажет путь-дорогу
Через Потьму, Чухлому
К нашему порогу.
По скрипучим по снегам,
По лесам дремучим
Звездной ночью скачет к нам
Хан Бабай могучий.
Взор его огнем горит,
И сверкают зубы,
И тяжелый пар валит
От бараньей шубы!
Одесную - Ёшкин кот,
Слева - Ёксель-моксель,
Бог японский их ведет
По замерзшей Мокше,
По ледовой по Оби,
По мерзлотам вечным,
Чтобы мучить и губить
Встречных- поперечных.
Но не зря в углу у нас
Конная икона!
Светлый витязь всякий час
Держит оборону.
В ясном нимбе грозный лик.
Только Враг нагрянет,
Конный – прыг! И в тот же миг
Перед люлькой встанет!
Вострой сабелькой взмахнет,
Дрогнет Вражья сила!
Супостатов перебьет
Рыцарь сизокрылый!
Рухнет с глинобитных ног
Хан Бабай голимый!
И подох японский бог!
Смерть панмонголизму!..
Спи младенец, баю-бай,
Засыпай навеки.
Никогда не раскрывай
Сомкнутые веки.»
Мать безумная поет.
Теплится лампадка.
В колыбельке Ёшкин кот
Почивает сладко.
***
Вечер фиолетовый.
Желтые окошки.
Кулечек с конфетами.
Валенки с галошками.
С начесом шаровары.
На резинке варежки.
Год закончен старый
И вторая четверть.
Построимся парами
И пойдем на утренник.
Называется утренник,
А ведь уже темно!
Темным-темно, но не холодно.
Хотя снег и поскрипывает.
Дед Мороз спрашивает:
«Дети, пустим лису?»
Все мальчики – зайчики,
А девочки - снежинки
В марлевых пачках,
В стеклянных блестках.
Смотрите, как мы пляшем,
Как пляшем и поем
В прошлом веке,
В клубе полковом.
Ефрейтор играет на аккордеоне
«Я верю, друзья...»
И на сцену выбегает Новый год
В шлеме космонавта
С буквами СССР.
***
Не собачий, а матерый, волчий
Воет холод на ущербную луну.
И лихой ямщик, заливши очи,
К снежной бабе навсегда прильнул.
Это здесь зимуют раки, парень,
И писец, сияя, настает,
И сюда неслышными стопами
Никакая Герда не дойдет.
***
Давно я тебе обещаю
(Лет пять или больше уже)
Рождественский скромный подарок
Своею рукой смастерить -
Из глины слепить полимерной
Иль вырезать из чурбачка
Игрушечный маленький домик,
Но только без стенки одной,
Чтоб были видны человечки,
Зверюшки и куры внутри,
Хотя лошадей и верблюдов
Снаружи оставил бы я.
А в домике - серенький ослик
И красно-коричневый вол,
И в кожаном фартучке плотник,
И черный, как смоль, Бальтазар,
Гаспар в разноцветном тюрбане
И весь золотой Мельхиор
Пред куколкой в платьице синем
Поклоны глубокие бьют.
Поодаль в косматых папахах
И бурках стоят пастухи,
А с ними в венке и тунике
Античный один пастушок.
И несколько белых овечек,
И, высунув алый язык,
Овчарка чепрачная рядом
Послушно и тихо сидит.
А в центре в коробочке мелкой
Фигурка почти не видна,
Но нимб из фольги знаменует
Что в ней наш Спаситель лежит,
Что Он сохранит и спасет нас,
Лишь Он сохранит и спасет!
А ангелы с цитрой и флейтой
На крыше «Мессию» поют!
И, может быть, чайную свечку
Я в домике смог бы зажечь,
Чтоб, как на офортах Рембрандта,
Красиво легла светотень,
Чтоб сей огонечек светил нам
Сквозь зимнюю тьму и пургу,
Чтоб нас и домашних животных
Не смели бы черти побрать!
Чтоб вечно качалась над крышей
На проволочке звезда!
И чтобы сей мир умещался
На теплой ладошке твоей.
***
А скажите-ка, уважаемый автор
Сих душеспасительных творений,
Как же эти благочестивые опусы
Сочетаются с обыкновением
Обзывать (за глаза, конечно) сограждан,
То есть ваших непосредственных ближних,
Мудозвонами и мандавошками?
Что значит «Не знаю»?
А кто знает? Пушкин?
Душа, говорите, вкушает хладный сон?
***
Увидев в зеркале подонка,
Изобретательно и тонко
На зеркало я стал пенять
И неустанно повторять,
Что это слишком сильно сказано,
Вина пока что не доказана,
И рожу нечего кривить.
Как завещал великий Тютчев,
В подобном случае нам лучше
Молчать, скрываться и таить…
И надо ж все-таки учитывать
Характеристику с работы,
Чтобы переквалифицировать
Грехи на милые огрехи.
Мол, что с них взять, с питомцев Муз,
Сынов свободного эфира?
Им нелегко с тяжелой лирой!
Примите во вниманье стаж
И окружающий пейзаж!
Нельзя же под одну гребенку
Меня и всякого подонка?
Я мал, и мерзок – но не так,
Как всякий бездарь и дурак!..
Так изворачивалась нагло
Психея жалкая моя.
Я ей приказывал заткнуться.
Она не слушала меня.
***
То ли вырастет лопух,
То ли будет Страшный Суд.
Ни одно из этих двух
Не внушает оптимизма -
Страх и трепет, мрак и жуть
В предвкушеньи катаклизма.
Но Ребеночек в вертепе
Все пускает пузыри.
Ты Ему про страх и трепет
Ничего не говори.
***
Батюшки светы и матушки тьмы!
Пьет Вальсингам за здоровье Чумы!
Я же ладошкой прикрою бокал,
Чтобы он не наливал.
Хватит с меня упоений уже
И нисхождений с ума -
Десять запретов и девять блаженств,
Батюшки светы и тьма.
Так я стою, как дурак, и пою
Бездны на самом краю.
Батюшки светы и матушки тьмы
Слушают песню мою.
***
Покойный друг цитировал Ларису
Рубальскую: «Плесните колдовства!»
И доплескался… Я справляю тризну,
Ищу слова,
Подыскиваю рифмы, чтоб загладить,
Чтоб запоздало все долги воздать,
Чтоб заарканить вздыбленную память
И обуздать…
И вправду колдовством тогда являлись
И вермут белый, и портвейн «Агдам»,
И брезжил свет, и дали открывались
Нам, соплякам…
О чем еще?.. Мы в школьном «Альтаире»
Играли оба. Друг мой был ритмист,
А я басист… Напрасно в этом мире
Ищу я смысл -
Ведь твой скелет под пуховой землею
Который год лежит уже, гния,
Утешенный, как пишет Блок, весною
Небытия, Олег, небытия.
Но, как пишу я, за весною лето -
Назло пишу! - Господне настает!
И хор ликует: «Где твоя победа?!»
И дали открываются, и вот
Труба сигналит преставленье света.
И пакибытия заря встает.
***
Когда совьются небеса,
И растворятся гр
обы,
И взглянет Бог в твои глаза…
Ну вот как можно такое писать?
Это уж какое-то прям бесстыдство …
Этакий перевернутый эпатаж -
Мне, мол, начхать на нынешние литературные приличия,
Я, мол, все эти ваши новации, херации и конвенции
Видал и вертел.
Мол, артист в силе,
И впал в немыслимую простоту…
Но какое эти мои выкрутасы будут иметь значение,
Если действительно
Cовьются небеса,
И растворятся гр
обы,
И взглянет Бог в глаза…
***
Пробьют куранты полночь.
Не станет больше сил.
Я все себе припомню,
Что так легко забыл.
И дочки Мнемозины,
Чтоб маме не мешать,
Лежащего мужчину
Не станут утешать.
Не прилетит на помощь
Мой шестикрылый босс.
Лишь фотки из альбома
Набросятся гурьбой.
И все и вся нагрянут
Из памяти моей.
Девятым кругом станет
Элизиум теней.
И на одре замру я
И вмерзну в этот лед,
Которым наказует
Забывчивых Господь.
***
А если я не ближнему, а самому себе
Говорю: «Рака!» и обзываюсь безумцем,
Подлежу ли я за это синедриону и геене?
Если быть последовательным, наверное, да.
Было бы логично.
Но как тут удержатся!
Ну ведь действительно же рака!
***
Субботний вечер. На экране
То Хотиненко, то Швыдкой.
Дымится Nescafe в стакане.
Шкварчит глазунья с колбасой.
Но чу! Прокаркал вран зловещий!
И взвыл в дуброве ветр ночной!
И глас воззвал!.. Такие вещи
Подчас случаются со мной.
Отколе он, сей стон далекий?
Куда сей зов манит меня?
Надвинь поглубже треуголку,
Седлай хрипящего коня!
Пусть епанча, крылам подобно,
Шумит и бьется за спиной!
Лети на голос сей загробный,
На песнь погибели родной!
Земля и твердь во мгле глубокой.
Луна сокрыла бледный лик.
И черный всадник одинокой
Тык-дык, тык-дык, тык-дык, тык-дык…
***
…Возьмем
Сосуд прекрасный дельфтского фарфора,
Ну или плошку гжельского фаянса.
Тончайшей кисточкой добавим черных черточек
К нетленной белизне и синеве.
И - кисточкой потолще - алый круг!
Вот вам февральский вечер
На опушке Бицы.
***
Снегурку растлевает похотливый,
Сопливый и слюнявый берендей.
Март не идет России. Некрасиво
Становится на Родине моей.
Промокший лес похож на пепелище.
Грязь ледяная выше голенища.
Великопостной скуки маета.
В Мытищах ищут-свищут дезертиры,
Разграбившие зимние квартиры.
На Женский день нет денег ни черта.
Как в дневнике отметил Император,
Кругом измена, трусость и обман.
И месит глину гусеничный трактор,
И курит у окна похмельный автор,
И низко-низко стелется туман.
***
К старости нищаю духом -
Голова два уха!
Но блаженства и доныне
Нету и в помине.
Как верблюд в ушко иголки
Я суюсь без толку.
Знать, осталось за душою
Что-то дорогое –
Золотые погремушки
С колпачка Петрушки,
И тщеславия медальки -
Их ведь тоже жалко!
Эх, духовные богатства,
Время расставаться,
Чтобы стать, как сокол, голым,
И, как стриж, веселым!
Я пиры покину духа,
Ни пера, ни пуха,
И блаженным нищебродом
Выйду на свободу!
***
Весна опять символизирует
Настырно и аляповато
И в каждой луже экспонирует
Пасхальную лазурь и злато.
Весь лесопарк охвачен глупою
Религиозной пропагандой.
И ты стоишь и носом хлюпаешь,
Поскольку старый старикан ты.
Но эти явные значения
Невнятны молодежи пылкой,
Которая под вешней сению
Расположилася с бутылкой.
Для них весна мятеж безбашенный
И половодье половое.
Ах, как не стыдно, как не страшно ей
Символизировать такое!
***
Обыватель сидит на кухне
(я имею ввиду себя), он надеется,
что как-нибудь все перемелется, все обойдется.
Что в крайнем случае он сам обойдется.
Куда же он денется.
Он хочет одного - чтоб от него наконец отстали,
Он шепчет: Достали!
Хотя никто особо не пристает.
Никому он на хрен не нужен.
Он сегодня готовит на ужин
свинину с картошкой,
винегрет с зеленым горошком.
Ох, как он боится и ненавидит
начальство, но еще больше, гораздо больше
революцию. Он хочет прожить подольше.
Ах, если бы только Путин
дал ему шанс, ну хоть малюсенький шанс,
чтобы промолвить: На самом деле, не так уж…
Но Путин, конечно, не даст…
Так уж… Хуяк уж…
Обыватель сидит у окна.
За окном, весна.
Деревья и облака.
И нисколько не стыдно валять дурака.
Нисколько не стыдно…
Я имею в виду себя.
Я потерял из виду
всех остальных…
Только себя, и жену, и собаку…
Однако
Куда же я все-таки денусь?
***
Апрельский снегопад прекрасен.
Но не любуется никто.
И сам я тоже не согласен
Влезать в постылое пальто.
Хоть я не одобряю тех, кто
Сей снег пречистый матерят,
Но текст зависит от контекста,
На надо падать невпопад!
И сколь бы ни был текст изыскан,
Ему не светит ничего,
Коль стало холодно и склизко
Аудитории его.
Зачем же ветреная Геба,
Кормя Киприды голубей,
Крупою белой сыплет с неба
На раздражительных людей?
***
Наталья Леонидовна Трауберг сказала:
« Ну что вы, Тимур! Что вы… ведь все люди …
- она на секунду прервалась,
подбирая точное слово - …позорные… -
и повторила - Позорные…»
И говорила она это как-то…
с сокрушением, конечно, но все-таки больше
с жалостью и горькой любовью…
даже с улыбкой….
Тогда мне это показалось
сильным преувеличением,
а теперь думаю - так и есть.
Конечно, позорные.
Хотя я тут лицо заинтересованное.
Для таких, как я, это ведь не горечь,
а в некотором смысле утешенье -
не мне одному позор.
***
Начало мая. Неподвижны
Кучевые сливочные облака.
А под ними кучевые деревья.
И перистые мысли
В невесомой голове.
Даже и не мысли,
А какая-то мелодическая хрень
В унисон этим дроздам,
И этим синицам,
И воробьями, и,
Как утверждает моя спутница,
Чечеткам - такие, оказывается,
Тоже есть у нас птички.
Сравнительное литературоведение
Буратино борется с властями и буржуями.
Пиноккио идет по пути, так сказать, самосовершенствования.
Буратино получает в награду кукольный театр.
Пиноккио становится человеком.
Парад
Лампасы, тулумбасы, и турусы
На гусеницах… Не приехал финн,
Но друг степей и прочие тунгусы
Стоят на Мавзолее как один.
Идет министр, сверкая блеском злата.
Идут войска. Проносятся века.
Летит, летит по небу клин крылатый
Без груза смертоносного пока.
***
Оставь надежды. Счастие людское
Не обеспечит никакой собес.
И не обезопасит ФСБ
Твое существование земное.
И уповать на РПЦ не стоит,
И не поможет МЧС тебе.
Крича истошно: Ни хрена ж себе!
Не подорвешь массивные устои
Сего ополоумевшего мира
И века охреневшего сего,
Пластмассовых не сокрушишь кумиров,
И не перезагрузишь ничего!
Я столько раз тебя предупреждал,
Что до добра не доведет Ваал.
Эскиз
Облако выпуклое…
Звучит красиво. А лучше даже -
Облако
Выпукло…
Ну а дальше можно сравнение -
Словно шарики пломбира
В кафе-мороженном в Нальчике…
Или - как сиськи медсестры в госпитале...
Хотя, нет, это порождает ассоциации
Уводящие в сторону…
Правда тут можно вспомнить Вячеслава Иванова -
Про сердобольную сиделку и небесного врача
В белом балахоне…
Но вообще, если настолько
Облако
Слеплено
Великолепно,
То не подходит верлибр, и приличней гекзаметр пластичный,
Гнедичем и Тредьяковским рожденный и ныне забытый,
Облако мы уподобим сахарной вате сладчайшей
В ПКиО на каникулах… Но еще лучше, наверно,
Простенький будет напев, безо всяких затей,
Под гитарное треньканье:
Облако в небе стоит,
Отражаясь в воде.
Я уж не помню,
Когда это было и где.
С кем и зачем я тогда
В небо глядел
И почему навсегда
Это запомнил…
Облако, облако,
Как высоко…
Вот бы и мне…
Романс Рахманинова
Ты сказала: «Взгляни, о взгляни же! Такого заката
Не бывало доселе! Над кронами лип, над опорами ЛЭП,
Над антеннами пятиэтажек расплавлены пурпур и злато!
В свете этого жалобы глупы и ропот нелеп!
О, на фоне таком все претензии столь смехотворны,
Столь ничтожны обиды, и так непомерна печаль,
И настолько наглядна тщета, и прощенье настолько бесспорно,
Что не жаль ничего нам, всего нам мучительно жаль!
О взгляни и запомни, взгляни, и замри, и запомни,
Как порфира и злато темнеют, как окна горят
В этом доме напротив, как сердце людское бездомно!
О запомни, молю, эту кухню и этот закат!»
Ты сказала: «Взгляни!», я безмолвно взглянул и безмолвно
Закурил и подумал: «О да!» и промолвил: «Ну да…»
И добавил: «Пиздец как красиво! Пиздец как красиво и больно,
И, должно быть, такого не будет уже никогда.
Никогда, никогда, о мой ангел, сей миг, сей какой-то там сумрак
Не вернется сюда, та-та-та, не вернется сюда!
И какая-то птица, наверное, голубь, а может быть, вовсе не голубь
Не промчится в закат мимо нашего, Лена, окна…
Мимо нашего, Лена, окна…»
Ностальгия
Иволга. Таволга. Волга.
Может быть, даже Вольг
а.
Волглое поле примолкло.
Хочется плакать и лгать.
Влажное травы вдыхая,
Плакать - и все-таки лгать.
Вологда-гда дорогая.
Таволга. Иволга. Мгла.
***
Июль. Послеобеденная дрема.
На блюдечке с вареньем две осы.
Пахучая, тягучая истома.
Закрыты ставни. Тикают часы.
Газетою прикрыт хозяин спящий.
Сквозь щели солнце в горницу течет.
И жаворонок в синеве слепящей
Над Белогорской крепостью поет.
***
Не только мертвые сраму не имут,
Его не имут глупые тоже.
Ну и, конечно, не имут бесстыжие.
И бесноватые. И сами бесы.
Короче, сраму полным полно.
Сплошной ведь срам, говоря по правде.
Но мы его не имем уже,
Как будто мы мертвые в самом деле…
Из Гейне
Слышишь, слышишь? Вот он снова,
Черный всадник роковой!
Цокают в ночи подковы,
Плащ струится за спиной.
Кто ты, призрак одинокий,
Вестник полночи глухой?
Для чего в тиши глубокой
Ты смущаешь мой покой?
По каким утратам траур
Век за веком носишь ты,
Рыщешь по какому праву
Под покровом темноты?
За какие идеалы
Тонкий меч ты преломил?
Что ты ищешь, ёлы-палы,
Средь заброшенных могил?
Почему с такой тоскою,
Дикою такой тоской
Ты на все махнул рукою,
В черном кружеве рукой?
Черный всадник, черный всадник,
Неприкаянный беглец,
Кто ты - либераст иль ватник?
Объясни же наконец!
Тут видение пропало,
Черный рыцарь деру дал,
Только бледный средний палец
На прощанье показал.
***
Всему этому не видно конца:
Схомутали подлецы наглеца.
Ходасевич погружен в тихий ад.
На параде тянет ногу солдат.
Только где-то тот конец поджидает,
Набухает и вдали громыхает.
Не видать конца и края еще,
Но звучит уже обратный отсчет.
Ох, напрасно, превзойдя всю науку,
Фауст жалуется бесу на скуку.
Нам скучать уже недолго, мудрец,
Станет громким этот ад наконец.
Песнь о природе лирического стихотворчества.
Внемлите, небо и земля,
Моей свободной лире!
Я воспеваю – тра-ля-ля –
Надежду в скорбном мире!
В юдоли слез пою Любовь
И даже Веру тоже,
Чтоб – тру-ля-ля – от этих слов
Мороз продрал по коже!
Но чернь тупая – трам-пам-пам! –
Не слушает, хоть тресни!
Так что же делать нам, сынам
Гармонии небесной?
Так для чего нам напрягать
Голосовые связки,
Пороки сердца раскрывать
И предавать огласке?
Тем более что - тра-ля-ля -
Доселе неизвестно,
Насколько это - тру-ля-ля -
Действительно небесно.
Куда оно меня несет,
Куда оно несется,
Того сам черт не разберет,
Который рядом вьется!
Помилуй, Бог Отец, молю,
Бог Сын и Бог Святой Дух!
И тра-ля-ля, и тру-лю-лю,
И трам-пам-пам, и бух-бух!
***
Когда-то похоть и гордыня,
Теперь уныние и лень.
О милости и благостыне
Не заикайся, старый пень.
Не кувыркайся на арене
В том погорелом шапито,
Ведь читки с ветерана сцены
Теперь не требует никто.
На мотив из Блока
«Доколе?» - вопрошает Цицерон.
Но Катилине все вопросы по хуй.
Провозглашая новую эпоху,
С матросами идет по Риму он.
Лариса Рейснер прелести полна,
И антифа такие молодые!
И голосят писатели, витии,
Что мы уже давно достигли дна.
Все бесятся - кто с голода, кто с жира,
Низвергнул Калибан кумир Шекспира,
Сенатор в теплой ванне вены вскрыл.
Так римский мир периода упадка,
Заранее встав раком, замер сладко.
И гордо реет ангел Азраил
***
Зайки на лужайке.
Птички в небесах.
Зэки в автозаке.
Мертвецы в гробах.
Ну и мирозданье!
Вот так бытие!
Тщетны упованья,
Не уйти тебе.
Заинька в ягдташе.
Бледный конь в пути.
На просторах наших
Спасу не найти.
Никакого толку
Не видать окрест.
Остается только
На всем поставить крест.
***
Гимны слагая во славу Чумы,
Мы доигрались, допрыгались мы,
Мы докатились до дна.
Только отсюда нам стала видна,
Только из этой дыры
Звездочка в ясной лазури одна.
Вон же она, посмотри!
***
Сальери гордый, правды не сыскав
Ни на земле, ни выше, стал убийцей.
Увы! С правдоискателями часто
Такое происходит. Ну а Моцарт…
Ах, Моцарт, Моцарт! ты-то отчего
Не ищешь этой правды и не ропщешь
На полное отсутствие ее?..
По недосугу, видимо….
А слушатель,
Скачав «Женитьбу Фигаро» и вставив
Наушники, вдруг узнает, что правда,
Искомая, взаправдашняя правда,
Похоже, существует в этом мире.
Ушам своим не верит пассажир.
***
Всему этому не видно конца.
Мать с дежурства поджидает отца,
Мать стирает в оцинкованном корыте,
А потом меня в корыте купает.
Конца-края не видать, конца-края!
Даже бабушка еще молодая,
Даже дедушка еще жив-здоров,
И в Кремле еще Никита Хрущев.
А в ракетах еще бедные собачки.
От меня судьбу их долго скрывали…
Мы такового вот конца не ожидали.
Но у времени прожорливое брюшко.
Но у времени лапки загребущи,
Но у времени глазки завидущи,
Но в конце концов времени не будет,
Так клянется нам Ангел в Откровении.
***
Дезодоранты, антиперсперанты
Воняют хуже пота иногда,
Особенно смешавшись с перегаром
В набитом лифте августовским утром.
Но выйдешь из подъезда, и вдохнешь,
И возблагодаришь мирские власти
За то, что до сих пор наш лесопарк
Они не вырубили почему-то.
И возблагодаришь Царя небес
За то, что ночью выпали осадки.
Асфальт сияет синевой предвечной.
На хлеб насущный пенсия пришла.
***
Вот таким вот, наверно, и будет
То радостное утро,
До коего советует покоится
Милому праху
Карамзин.
Вот точно таким -
Солнечным и прохладным.
Синим и золотым.
***
Джейн, подруженька нежная, годы проходят…
Наши годы проходят…
Да чего там «проходят» – прошли… Обернешься назад -
Анфилада уходит во мглу и теряется в сумраке,
А вперед поглядишь – перед носом глухая стена.
Да, собаченька, да, путь недолог…
Время игр, время пиршеств, задорного лая, бессмысленной течки
И тщеславия жалкого минуло. Ныне настала пора
На диване лежанья бесцельного… Ты дремлешь, негромко похрапывая,
Ну а рядышком я - читаю зачем-то
Толстый том сочинений мадам
Де Лафайет. Но не очень внимательно…
Ну какая ж ты теплая, Джейнушка,
И какая смешная…
Знаешь ли, у мореплавателей просвещенных
Мудрая есть поговорка: You cannot
Teach old dogs new tricks. Это точно про нас, барабака.
Нынче не то чтоб каких-нибудь новых, но даже и старых
Фортелей нам уж не выкинуть боле…
Намного короче
Стали прогулки и медленней. Даже не очень-то
Мы и расстроились из-за того, что Собянин
Нам запретил уходить дальше 100 метров от дома,
Чтобы заразу не разносить… А кого мы в лесу заразим-то?
Белок разве что или дроздов. К тому же
Ты теперь до того благонравна,
Что даже белок уже не гоняешь. Мое же злонравье
Тоже весьма поубавилось... В общем, собаченька,
Согласись, могло быть значительно хуже.
Да и было значительно хуже…
Тем более
Вечер уже наступил и прошел. На сегодня достаточно. Выключим
Лампу, голубка дряхлая, включим
Радио Classic FM. Программа Smooth Classics… Кажется, Глюк.
А, может, и Моцарт вообще… Спокойной нам ночи, собака,
Ночи спокойной и снов
Долгих, нестрашных.
***
Солнечное утро
В начале октября -
Было да застыло
В капле янтаря,
Сплыло да осталось
В старческих мозгах -
Пусть и понарошку,
Только на словах.
Бедненькие рифмы,
Плохонький стишок
Отгоняют гибель,
Продлевают срок,
Сдерживают натиск
Немоты и тьмы,
Будто бы и правда
Существует смысл,
Будто бы воочью,
Ясен и лучист,
Он дрожит на солнце,
Как осинов лист,
И вовсю сияет
Златотканый клен,
Немудрящим ритмом
К жизни возвращен,
И ничто не тленно,
И никто не прах,
И поющий голос
Изгоняет страх,
И предвечный Логос,
Словно в первый раз,
В лесопарке нашем
Освещает нас!..
Знаки и значенья,
Синева, листва,
Горняя прохлада,
Ветхие слова,
Солнечное утро….
А когда умрем,
Зарифмуй нас, Боже,
В Царствии Твоем!
2018-2020 гг
