Продолжение
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
ПОБЕДА НАД ФЕБОМ
Одноактный балет
Читатель просвещенный и прогрессивный (интеллектуалец, как сказали бы сербы), конечно же, поймет сам, а читателю нормальному я охотно объясню, что название этого действа отсылает к прославленной, но мало кому известной опере «Победа над солнцем», в создании которой принимали участие культовые герои русского авангарда – Алексей Крученых, Казимир Малевич и
Михаил Матюшин.
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
Ф е б А п о л л о н,
не такой женственный как Бельведерский, более классический, может, даже архаический. На голове златой лавровый венец, в руках тяжелая лира. Практически голый, но это не кажется непристойным из-за его беломраморности и бесстрастности.
9 М у з,
такие же скульптурные и величавые, как и их предводитель, но целомудренно облаченные в тоги
3 Г р а ц и и,
в белых пачках как лебеди Чайковского, очень игривые и жизнерадостные
Б а р ы ш н я,
воплощение юности, свежести, невинности, радости и т.д. и т.п. Смесь боттичеллиевой Примаверы и дейнековских физкультурниц
Х у л и г а н,
в черной артистической блузе и длиннейшем красном шарфе, развевающемся на ветру как знамябольшевика на картине Кустодиева. Почитает себя Демоном и Прометеем, а, на самом деле, просто необыкновенно одаренный, но дурно воспитанный и крайне запущенный подросток
9 М а т р о с о в,
поначалу бравые и подтянутые, потом распоясавшиеся как анархисты из «Оптимистической трагедии», а к концу уже окончательные бандюганы и менты
3 Ч и н о в н и к а,
то ли из Министерства культуры, то ли из МВД. А может вообще из СвятейшегоПравительствующего Синода. Противные.
Н е д о т ы к о м к а,
бес не такой уж и мелкий, скорее из тех, что мучили И.Карамазова и А.Леверкюна
П у б л и к а,
герои Чехова, Зощенко, может даже Пригова. В общем люди как люди – отчасти трогательные, отчасти смешные, но иногда по-настоящему кошмарные.
На сцене справа полукруг амфитеатра, слева – подмостки, оформленные по строгим правилам ионического ордера. И ряды сидений и подиум развернуты на 45 градусов к зрительному залу. Так что все происходящее в обеих частях сцены прекрасно видно.
Под звуки упоительно красивой и многообещающей увертюры публика заполняет амфитеатр. Чиновники занимают почетные места в первом ряду. Матросы выстраиваются в не менее почетном карауле. Недотыкомка, как всегда, вьется, суетится, никак не найдет себе места. Наконец и он угомонился. Все замирают в благоговейном ожидании и вот -
На подмостки торжественно выходит Аполлон со своей свитой.
Музы заводят хоровод - в точности такой как когда-то на каменных отрогах Пиэрии. Глядя на их исполненные древнего благородства движения трудно усомниться в том, что служенье муз не терпит суеты, и прекрасное, конечно же, должно быть величаво.
Эта эстетическая концепция нисколько не отрицается, а скорее дополняется и уточняется веселым и действительно грациозным па-де-труа Граций.
Публика заворожена. Даже Чиновники кажутся искренне увлеченными и слегка помавают головами в такт музыки. Только Хулиган из последних сил выказывает презрение к этому классическому отстою, но слишком понятно, что его критические оценки обусловлены не столько иной художественной концепцией, сколько тем, что его мучительно берут завидки, и ему до слез обидно, что Барышня смотрит не на него, а на Феба, да к тому же и Недотыкомка вьется вокруг него и советует лукаво.
Начинается сольная пляска Аполлона. Его хореографическое мастерство столь великолепно, что производит впечатление одновременно и некоего высокого священнодействия и самой естественной непосредственности и легкости.
Барышня, давно уже зачарованная и отдавшаяся музыке, выпархивает из публики и присоединяется к сакральному танцу.
Вдвоем у них получается еще лучше.
Недотыкомка, которому чистая Красота ненавистна и невыносима почти также как Истина и Добро, вынужден вмешаться.
Он кружит вокруг вдохновенной пары, отвратительно пародируя телодвижения Барышни и Мусагета (дьявол ведь обязьяна не только Бога, но и всего настоящего и первосортного).
Поначалу танцующие не обращают никакого внимания на злобные выходки беса, но, к несчастью, в скором времени не замечать пагубных изменений становится невозможно.
Подначиваемые и зазываемые Недотыкомкой, в пляс пускаются и все прочие персонажи. За исключением исходящего бессильной злобой Хулигана.
Матросы приглашают на танец Муз. Вроде бы и музыка та же, и все движения выполняются служивыми точь-в-точь как положено, но чего-то в этом хороводе уже не достает, смотреть становится скучно да и плясать, кажется, тоже.
Грации, к которым присоединились Чиновники, уже не похожи на маленьких лебедей, невесомый и невинный эротизм обернулся тяжкой и взрослой похабностью.
Но самые печальные и необратимые изменения претерпел иератический танец Феба и Барышни. В нем теперь принимает участие вся Публика. Светозарный Кифаред и его партнерша скованы и заслонены толпою робких учениц и неуклюжих учеников.
Да и сами классические божества вдруг оказываются (или кажутся) какими-то бэушными, подержанными, уцененными, совсем не мраморными, а гипсовыми или даже фаянсовыми.
Недотыкомка празднует свою промежуточную победу, но не намерен останавливаться на достигнутом.
Хулиган оставшийся в гордом, но отчасти унизительном одиночестве, все это время растерян и недвижим. Но пламя бунта, бушующее в его несовершеннолетней душе, уже прорывается зловещими языками и корежит привычную музыкальную гармонию.
Недотыкомка понимает, что настало время переходить к следующему акту хореографической трагедии. Оставив толпу, занятую рутинным исполнением заученных па, дух отрицанья, дух сомненья начинает дразнить и подзуживать Хулигана. Юный мятежник вскоре доведен до полного умоисступления и беззаветности и начинает свой роковой пляс, пока еще в стороне от доминирующих эстетических тенденций, так сказать маргинально, но необыкновенно выразительно и агрессивно.
Среди народных масс кордебалета также не все благополучно.
Публике надоело до чертиков убогое однообразие классицисткого танцпола, а Матросы начинают уже откровенно беситься.
Только бестолковые и самодовольные Чиновники, как обычно, ни черта не чуют, упиваются благочинием, благолепием и благонадежностью исполняемых танцев, и готовятся представить к правительственным наградам наиболее ловких и бойких плясунов, а на нерадивых наложить взыскание.
В общем, для революционных преобразований не хватает только настоящих буйных.
Так что нападение Хулигана на толпу, предающуюся художественной самодеятельности, представляется исторически неизбежным и справедливым возмездием всем тем, кто скучали и не жили и мяли белые цветы.
Поначалу, правда, его встречают в штыки и несколько раз сбрасывают с подмостков. Но Недотыкомка услужливо помогает ему подняться и продолжить натиск на омертвелые догматы и каноны.
Этот бунт никак нельзя назвать бессмысленным, но беспощадность его столь велика, что вызывает оторопь у Публики, панический страх и ненависть у Чиновников, и желание присоединиться и вволю поозоровать у все большего числа Матросов.
Тягомотный историко-культурный процесс взрывается пугающими и зачастую действительно страшными новаторскими эксцессами.
Публика в ужасе разбегается кто куда, большинство за кулисы. Чиновники забиваются под сиденья амфитеатра. На подиуме две контрастные группы – совершенно белые (кажется, что от страха) античные изваяния и черная масса матросских бушлатов во главе с осатанелым Хулиганом, алый шарф которого бьется на ветру, как флаг на эйзенштейновском «Потемкине» или красный клин Эль Лисицкого. Хотя последний, конечно, не вьется, а просто режет белых.
Перед решительной атакой повстанцы выстраиваются в каре, так что, если взглянуть сверху, они являют собой пресловутый черный квадрат.
Леденящая душу музыкальная пауза взрывается оглушительным ревом духовых и ударных.
Мятежники и бузотеры бросаются на штурм хрупкой цитадели архаистов.
Трах-тарарах!
Белые разбиты на куски и повержены.
Только Аполлон хотя и сильно пострадавший от вандализма остается на ногах, а за ним перепуганная, но пока что сохраняющая верность Барышня.
Начинается роковой поединок божественного Кифареда и вдохновенного Хулигана. В ходе драки они иногда почти сливаются, и у зрителя возникает иллюзия, что гибельные противоречия сняты, и наконец-то достигнут долгожданный синтез.
Но не тут-то было.
Недотыкомка во время вмешивается, набрасываясь на Аполлона сзади. Бой становится неравным и нечестным. Через несколько секунд Феб повержен, развенчан и положен на обе лопатки.
Недотыкомка водружает златой лавровый венок на всклокоченную голову Хулигана.
Самым удивительным во всем этом мне представляется поведение Барышни. На поверхностный взгляд оно являет собой пример самого возмутительного и корыстного предательства. Оставить в беде поверженного Кумира и переметнуться к Победителю, согласитесь, это совсем не то, чего мы вправе были бы ожидать от олицетворения Красоты и Невинности. Но все, ей богу, не так просто и постыдно. Не стоит забывать о том, что сердцу не прикажешь. А бедное сердечко Барышни захлестнул и покорил неистовый энтузиазм и безудержная энергия Хулигана,
И вот она уже присоединяется, отбросив всякий стыд, к упоительным дионисийским экстазам. Если она и корыстна, то только в некоем высшем, метафизическом смысле. Не будем судить ее строго, ведь и гораздо более крепкие и мудрые, как свидетельствует история, не находили в себе силы противиться подобным соблазнам, и сожгли все, чему поклонялись, и поклонились всему, что сжигали.
Триумф и апофеоз Хулигана, лишает его последних остатков здравого смысла. Руководствуясь лживым, подсказанным Недотыкомкой лозунгом «Страсть к разрушению есть вместе и творческая страсть", он начинает все крушить направо и налево. Разудалые и расхристанные матросы охотно присоединяются к очистительной буре.
А чо? Ломать не строить!
Ионические декорации рушатся под ликующие, но жуткие звуки оркестра, античные персонажи подвергаются дальнейшему глумлению и надругательствам.
В общем –
Довольно жить законом,
Данным Адаму и Еве!
Авеля братца заколем!
Левой! Левой! Левой!
Однако вдохновитель и организатор этих титанических преобразований потихоньку отстраняется.
Недотыкомка решает, что настала пора обуздать бушующую стихию и перейти к следующему этапу большого пути.
Потому что бунт и бесчинство, конечно, чертовски хороши и целесообразны, но архиважно вовремя их приструнить. Ибо хотя Сатана и готов всегда и всемерно раздувать как мировой, так и любой локальный пожар - на горе силам правопорядка, да и сам как никак является первым и образцово-показательным революционером, но восстает он, разумеется, не за нашу и вашу свободу, он для себя лишь хочет воли, ну а людишкам и прочей твари потихоньку готовит беспросветное и бесконечное рабство.
Да и братишки-матросики притомились, не все ж биться с лютыми врагами, надо и культурно отдохнуть.
Например, с Барышней. Тем паче она теперь совсем не кисейная и не тургеневская – скорее какая-то свихнувшаяся полу-вакханка, полу-валькирия.
Кавалеры в лихо заломленных бескозырках ухаживают без лишних сантиментов и околичностей, отбросив все и всяческие буржуазные условности. Хулиган оказывается не готов к таким радикальным новациям, и, когда Барышню уже волокут за кулисы, обращает свойственную ему святую злобу на своих одичавших соратников.
Следует жестокая и безобразная потасовка. Хулигана топчут ногами. Златой венец валяется на полу.
На сцену выходит Недотыкомка. И выводит - кого бы вы думали? – ну конечно, Чиновников.
Пока в стане новаторов полыхала междуусобная война, бес поднатужился, поднапружился и выволок устрашенных государственных мужей из под спуда.
Ведут себя Чиновники приблизительно так, как Киса Воробьянинов при Остапе Бендере в сцене учреждения «Союза меча и орала». Основной движущей силой восстановления порядка является Недотыкомка.
Он строит по ранжиру притихших матросов, отправляет под конвоем за кулисы поверженного Хулигана, которого сопровождает заплаканная Барышня, и приступает к культурному строительству.
Античные обломки возвращаются на свои места. Покалеченные Музы и Грации и сам поруганный Аполлон поднимаются матросами и пытаются возобновить при поддержке чиновников свой безнадежно ветхий гармонический танец. Но не смотря на лавровый венок, который вновь сияет на челе Аполлона, зрелище выходит прискорбное и жалкое.
Согнанная и усаженная согласно купленным билетам Публика по команде аплодирует и выказывает восторги, но сама по себе равнодушна и даже угрюмо враждебна новым затеям начальства и творческой интеллигенции.
Между подмостками и амфитеатром нет уже не то что обратной связи, но вообще ничего общего, кроме Недотыкомки, который умудряется быть по совместительству и танцмейстером ложно-классической труппы и вьющимся в толпе популистом, внушающим Публике, что это искусство мертво и реакционно, и танцовщики жируют на народные денежки.
На подиуме действительно не на что уже смотреть. Какой-то еле шевелящийся музей восковых фигур.
А перед амфитеатром уже самозарождаются несанкционированные танцы-шманцы-обжиманцы. Несанкционированные в смысле организованные без участия Чиновников, но князем мира сего очень даже санкционированные и одобренные.
Наконец даже и бестолковой Администрации становится очевиден дефицит прикольности и креативности. Для внесения свежих творческих струй и оживляжа конвой приводит из-за кулис Хулигана.
Но толку от реабилитации неисправимого авангардиста не много. Во-первых: он все еще не способен плясать под чужую дудку, и постоянно взбрыкивает самым неподобающим заслуженному артисту образом, во-вторых: ни он, ни утратившая юность и свежесть Барышня даже если бы захотели не смогли бы потрафить общенародным вкусам.
Ну нисколько не прикольно! И ничуть не зажигательно! И совсем не секси!
Правда на какое-то время внимание публики привлекает скандальная склока, разгоревшаяся между полумертвыми классиками и полуживыми романтиками, но поскольку это уже не трагедия, а фарс, и драйва в этом зрелище гораздо меньше, чем в поножовщине Матросов возникшей после объявления белого танца, интерес к высокому искусству стремительно и безвозвратно падает.
Недотыкомка решает, что настало наконец время отменить его вовсе, как союзника неверного, непредсказуемого и потенциально опасного.
В безобразной сцене повторного развенчания Аполлона участвуют все, кроме Хулигана и Барышни. Даже скурвившиеся Музы и Грации приплясывают вместе с торжествующей Публикой, по мановению Недотыкомки, водрузившего на свою ухмыляющуюся рожу златой венец Верховного Дирижера и Дискжокея. Это даже не вакханалия, поскольку в этих радениях не осталось не то чтобы свободы, но даже и своеволия.
Многообразное и многомятежное язычество достигает наконец своего логического предела - унылой автоматизированной похоти и рабского пресмыкания пред нечистыми силами.
Вот так Божиим попушением и окаянным лукавством князя века сего свершилась эта победа. Действующие лица моего аллегорического балета сделали все что могли. Дальнейшее зависит уже не от них.
Длинной приплясывающей в зоологических ритмах вереницей вьется Публика, силовые и властные структуры, а также академическое и художественное сообщества за Недотыкомкой, который ведет их за кулисы, так сказать во тьму внешнюю.
В музыкальном сопровождении наряду с доминирующей животной жизнерадостностью явственно слышны плач и скрежет зубовный.
На сцене остаются только повидавший виды и растерявший божественное величие Феб, ожесточенная пережитыми скорбями Барышня и замордованный Хулиган.
Последовать ехидному совету баснописца «Поди-ка попляши!» у них уже нет ни сил, ни желания. Они и на ногах-то стоят с трудом, опираясь друг на друга (хотя могли бы уже, кажется, понять, что есть Опора крепче и выше). Но эта неподвижность и неучастие в глобальной свистопляске олицетворяют, если не надежду, то, во всяком случае, достоинство и самостоянье человека.
(Окончание следует)
Источник: Издательство "Время", 2014,
