28.09.2015 | Pre-print

Мозаика малых дел — 13

Путевые заметки

Вечером, в начинающихся сумерках ясного солнечного дня — такие стоят всю неделю, в Ленинграде тоже (почему-то в Москве Петербург снова называю Ленинградом) — я шел по Фурманному переулку. На «участковом пункте полиции» (новое для меня наименование) большими буквами: «ТАНЦУЮТ ВСЕ».

Музей-квартира Васнецова для таких, как я, которые не «группа», открыта только по субботам. Не больно-то и хотелось, хотя в мини-музеях что-то есть, включая самих смотрительниц, отводящих на тебе душу: «А вот скелетик Василь Ваныча в детстве».

Заглянул в продовольственный, встретился с моей марийкой как с родной. Декабрьская запись в дневнике: ««Продукты». Торгуют с семи до десяти без выходных. Покупатели спешат и угрюмы. Я полная им противоположность, за что вознагражден улыбкой. «У вас чудесная улыбка. Откуда вы такая?» Старше пятидесяти, блондинка с очень живыми голубыми глазами, худенькая, оказалась марийкой. «Нас тут три девочки из Марий Эл. Разве москвичи пойдут работать за такие деньги?» Получает сто пятьдесят рублей в час, почти две тысячи в день. «Вы, наверное, очень устаете? Тринадцать часов на ногах». Кокетничает: «А на что мне выходные, куда я здесь пойду?». Деньги она откладывает. Сколько это, сто пятьдесят рублей, не знает никто, в т.ч. Банк России. Во всяком случае, меньше, чем это было вчера, и больше, чем это будет завтра. В Йошкар-Оле сын тридцати пяти лет, отношения так себе. «Паспорт брал, русским записался. А вот я марийка, и мне не стыдно». Вошел восточный мужчина, тихо — продавщице в овощном отделе: «Бери скорее азербайджанские помидоры, они на пять рублей дороже, зато дольше пролежат. Все дорожает». Здесь же «девочки» и спят, в соседнем помещении. Кокетничает: «Сегодня проснулась ночью, есть охота, а встану — девочек разбужу»».

И вот я снова здесь. Мы прямо расцеловались.

-- Ну как вы, Ирина Васильевна?

-- Ой, да что вы, зовите меня просто Ирина... Ничего, спасибо. Хорошо.

Ее декабрьские страхи, что в январе наступит ценовый конец света, не сбылись. Цены так, немножко... в январе пришлось с ними поработать, в феврале ничего, в марте, правда, немножко снова... А хлеб вообще не подорожал — правда тому, что она называет хлебом, как-то и дорожать неприлично. А где сильно подорожало, их хозяйка больше не берет — в «Метро».

Я поинтересовался тогда у Шейнкера, что это за народ — марийцы? Очень славный, говорит. Племя такое на Волге, угро-финское. На русских больше похожи, чем сами русские. «Миша, — спросил я, — а что значит, по-вашему, быть русским? Если коротко...» — «Если коротко? Быть не как все, а жить хотеть как все».

Все еще рискуешь жизнью, переходя улицу: зебра стерта, черный пешеход на белом треугольнике — знак-невидимка. Пешеходов в Москве справедливо называют «кегли».

Я шел по Покровке в направлении Китай-Города. Разгорались фонари под сияющим сумеречной голубизной небом. Я привык к голосам и уже не вздрагиваю: говорят по-русски!.. Безразличен и к тому, что производство пармезана в соседнем дворе себя не оправдало — нет больше объявления в окошке большими буквами от руки: «В продаже свежие итальянские сыры отечественного производства».

Как мясные ряды в Москве и Ленинграде завалены до сыта до отвала, так и сырные по-прежнему кричат: полным-полна моя коробочка! Чем она полна? Моя нянька на сыр говорила «мыло», сама не ела и мне не давала. Нынче прилавки полны ярославским или пошехонским мылом. Со времен Козьмы Пруткова известно, что сыр любят только ханжи. Признавая право народов на суверенную демократию, нельзя не признать их право на суверенную гастрономию, включающую любимые с детства глазированные сырки, но не оставляющую места для ухищрений западных сыроваров.

И уж подавно нельзя не признать право народов на суверенную политкорректность. Отечественная набирает силу, уже режет правду-матку так, что мальчики кровавые в глазах... À propos, разговорился с Викторией, работавшей «в абортной и там на такое наглядевшейся...».

-- Мужчина, хотите знать, как остаться здоровым? — протягивает листовку, в которой подробно описано как — и куда за этим, какими-то пестрыми  бутылочками и баночками, надо обращаться. — Возьмите, ознакомьтесь, а потом позвоните.

-- Я возьму только для того, чтобы позвонить к вам.

-- Это я не для того, чтобы знакомиться.

-- А вдруг вам интересно будет. Вы же не знаете, кто я.

-- А кто вы?

Я предложил проводить меня немного. Мой почтенный возраст в сочетании с хорошим цветом лица не внушает опасений.

Итак, Виктория.

-- Значит Вика?

-- Нет, Виктория. Это значит «победа». Но можно и Вика.

-- Вы уже победили? Вы же с Украины.

Разочаровываю.

-- Слышно, да? Да хоть бы Путин все взял. Геморроя не будет ездить туда каждые три месяца.

Она из Запорожья, из Мелитополя, слыхал ли я? Между прочим, закончила музыкальную школу — кажется, я даже предполагаю, у кого. У них там хорошо. Какие овощи, какие фрукты. Разве это овощи, разве это фрукты — то, что они здесь в Москве едят. А позавчера ее рассчитали, потому что была слишком доброй к ребенку. Мать накричит, обидит — ребенок к ней: няня! (Не спросил, о чем жалею: ребенок так к ней и обращался — «няня»?)

-- Приревновала к вам?

Не поняла, при чем тут ревность — ребенок же, а не отец ребенка, бросается к ней с криком «няня!».

-- Да у нее проблемы. Третий аборт за год.

Искреннее недоумение с моей стороны. Они же в Москве, не бедные, есть контрацептивы.

-- А я ей говорила, чтоб предохранялась, я ей сколько раз говорила. (Нянька, которая по совместительству и наперсница?) Я сама медицинский работник, в абортной работала, так я там такого нагляделась. (Так может, она ей и аборты делала?) Вот я родила с мужем девочку, и сколько ей уже — ни одного аборта не сделала.

Какими только добродетелями может обладать женщина не в пример другим женщинам! «Парня прилучай, а девичью честь не порушай» — о капельке разврата в холодной воде. «Буду век ему верна» — примерная супруга. «Клянусь вам, сударь, у меня никогда не было любовника» — госпожа Вальтер Жоржу Дюруа. «Я никогда не сплю с мужьями своих подруг, ты первый» — Юля Юлику. «Я кончаю только с тобой» — проститутка своему «коту».

А Виктория из Мелитополя гордится тем, что перед сном всегда чистит зубы и предохраняется. Быть ну хоть в чем-то лучше других.

-- Так вы сейчас работу ищете?

-- Да. Но положение некритичное, — говорится это также и себе самой, — муж работает, а «она» сказала: если не найду ничего, чтоб возвращалась.

-- А вы не допускаете, что они скоро без денег останутся. Россию Америка посадит на голодный паек, а Украину начнет кормить. В Мелитополе станет лучше, чем в Москве.

-- И она ко мне приедет на работу устраиваться? А я не такая глупая, как вы думаете. Квартира-то у меня в Мелитополе осталась. Чего б я туда таскалась?

Провинция, все чепурненькие по сравнению с неопрятной мощью великого соседа, говорящего: да ты же свой. А вот свой ли он тебе — не знающий ни солнца, ни лета, ни фруктовых садов, ни твоих мелкотравчатых малороссийских обид, что легко поймут и разделят с тобой другие, оскорбленные и униженные «достоевским народом».

Тут представилась возможность с нею проститься, поблагодарив за приятный разговор и пусть раздает свои гигиенические листовки дальше.

-- Ну вот я и пришел, мне сюда.

Это не факт, что путь к самому интересному в Москве лежит через подворотню, тем не менее... Самопальная вывеска «Ходасевич и не только». Как можно было пройти мимо? Помещение из двух тесных комнатушек во дворе. Человек не то въезжает, не то съезжает. В беспорядке свалены книги — какие, хозяин толком сам не знает. Он совсем молод, посетители тоже. Я задерживаться не стал, честнее было бы назваться «Только не Ходасевич». Вошел и вышел.

Забыл: еще прежде моим вниманием завладел памятник, несколько в глубине улицы. Сумерки очертили лишь силуэт. Кто сей? И что торчит там сбоку из черепа, словно кто-то позабыл в нем боевой топорик без топорища? Николай Гаврилович Чернышевский. А топорик это эманация мысли «К топору зовите Русь» — поскольку на развевающуюся на вилюйском ветру прядь волос никак не похоже. Такое изваять можно только с помощью голубого сала. Покровка — бывшая Чернышевского.

Ба! Знаменитая кофейня, где собираются якобинцы! С риском для жизни перешел на другую сторону улицы. Приценился — терпимо. Но ни Сен-Жюста, ни Робеспьера, ни Марата, ни Ксении — никого.