-- Нельзя же сказать, что Лондон ждет судьба Вены?
-- Нельзя. Судьба Вены ждет Москву. На Лондоне нельзя ставить точку.
Это в продолжение вчерашнего разговора. А говорили мы, о чем и все сейчас — о лондонском конце света.
Когда-то английская армада (ключевые слова «Армагеддон», «громадина», «хромада») медленно, но неотвратимо катилась по волнам в Аргентину — понимай, Испанию — вернуть должок. И все тоже не верили, что докатится — ни англичане, ни аргентинцы. Я разрывался между двумя лояльностями — двум бессмертным культурам.
И так же, как случились Фолькленды, случился Brexit. Дочь звонит в семь утра и убитым голосом:
-- Brexit.
-- Брекзит! — будит меня жена. На лице заемное торжество, заимодавец — Нерон, наблюдающий пожар Рима.
-- Так-таки...
Неужто слову «Brexit», вчера еще никому не ведомому, предстоит занять место в строю исторических понятий — таких как, «Бэннокбёрн», «Magna Charta», «Гомруль», «Битва за Англию»?
-- Чем кончится референдум? — спрашивал я месяц назад у своего зятя, на что он мне только кивнул: мол все будет в порядке, швигерфатер. А его супруга важно добавляла:
-- У банков, папа, есть план Б.
Другими словами пожарный выход, которым, по всеобщему убеждению, не придется воспользоваться.
И мой сын — а он тоже «в курсе» — отрицательно качал головой:
-- Ничего не будет.
Успокоенный, я как-то не поинтересовался мнением остальных в моей семье, определяющей, так сказать, границу моего жизненного пространства. Например, что думает об этом пятилетняя Иаиль или двухлетняя Эсфирь, чья мать заведомо разделяет точку зрения своего мужа — моего сына.
Канун. Осталось несколько дней до приведения приговора в исполнение, то бишь до его вынесения. Практически это одно и то же: обжалованию он не подлежит, королевского помилования ждать не приходится. Палач уже примерился, поупражнялся на депутате из Йоркшира, тоже матери двух детей. Но оптимист по природе, я подумал о прививке, сделанной в последний момент — и не я один. Ставки на Brexit у букмекеров понизились, недавние опросы вроде бы показали положительную динамику. Короче, я не мог себе представить... И ведь сколько раз повторяешь: не суди по себе о других, будь пессимистом.
Для моей семьи, границы которой, как я уже говорил, суть моя ойкумена, другой темы не существует. А вдруг зараза распространится и на остальных, и эта гадость полезет наружу. Примется шевелить ножками: «Спасем нашу культуру! Сохраним нашу идентичность!» Кризис, нацификация мозгов — а внучек моих, между прочим, звать Иаиль и Эсфирь, да и фамилия не лучше.
Остается думать, что всех образумит зрелище мечущихся по палубе англичан — всегда таких высокомерных: «Never, never, never — никогда не буду рабом». Ну и не надо. На повторном референдуме им предстоит выбрать название для судна. Выбор между «Титаником» и «Стерегущим». Как корабль назовешь, так он и поплывет.
Сын:
-- Кто покупал квартиры в Лондоне, будут покупать их в Берлине.
Дочь:
-- Только за три дня Банк оф Ингланд потерял на кредитовании три миллиарда. Все падает в цене. Сейчас самое время скупать недвижимость в Лондоне.
Зять:
-- Американцы в восторге: больше англичане не смогут называть их идиотами.
Невестка:
-- Надеюсь, Брюсселю это послужит уроком. Сперва думать, потом делать. А то Софи на работу взяли — никого лучше не нашли?
Иаиль:
-- Моему медвежонку Паддингтону, чтобы пришить лапу, теперь придется лететь в Англию.
Эсфирь:
-- Wo ist mein Schnulli — где моя соска?
Исход евреев из Египта не вызвал у египтян больший переполох, чем выход Англии из ЕС — в моей семье. И поверьте, несмотря на ерничество, мне сильно не по себе, оттого что самопотопление Владычицы Морей, к которому она так долго шла — свершилось.
Довольно странная параллель — пусть неожиданная, неуместная, но мне так проще — с музыкой. Сразу оговорюсь: как для Ататюрка существует только одна цивилизация — европейская, так для меня музыка существует только европейская. Век этой музыки продлился столько, сколько и ее агония. С 1685 по 1827 музыка здравствовала, после чего долго агонизировала — до 1975 года, похоронена в Москве на Новодевичьем кладбище. Ее рождение я датировал баховским годом (а что и генделевским, чистое совпадение). Баха откопали романтики, обрядили задним числом в свое платье и таким явили нам, пленникам все того же девятнадцатого века — и случилось это уже после 1827 года (год смерти Бетховена). Просвещенный коллега назовет меня — в лучшем случае, чтоб не обидеть — «музыкальным опрощенцем», а скорей всего скажет: бред сивой кобылы. Что ж... По крайней мере, в части сравнения с Brexit'ом это бред пополам со здравым смыслом. Как и агония Англии, агония музыки была исполнена видений непередаваемой красоты.
Это очень личное, тянущееся из глубины чувство. Написал же М.Шейнкер в фэйсбуке: «Очень личное, тянущееся из глубины чувство утраты и обиды, ничем не обусловленной, абсолютно беспричинной и безмотивной. И вдруг понял: это как будто я еще мал, но уже читаю с увлечением и уже прочел кое-что, но тут приходит кто-то и с книжной полки снимает Киплинга, Уэллса, Конан Дойля... уносит и приговаривает: «Не будешь этого читать, не будешь».
Паспортные данные Англии: год рождения? место рождения? национальность? В учебнике «Истории западноевропейской музыки» Друскина, по которому я учился, об этом ни слова. Поэтому оставлю пустое место. Вероятно, надо начинать от яйца Леды, когда впервые пошатнулось «царей божественное право». Рождение — это появление отличия, это вычленение какого-то свойства. На знаменитое «тварь дрожащая или право имею?» Англия заявляет: «Имею право». Тогда как Италия обещает «красотой спасти мир», Германия это «рождение трагедии из духа музыки», а согласно Франции, «человек рожден для счастья». Придется яблоко разделить на четыре части.
Сколько длилась агония Англии? Сто лет — с тех пор, как остров Ирландия обзавелся своей собственной столицей? Или пятьдесят — когда империя, над которой прежде не заходило солнце, узнала, каково это, когда на дворе темнеет?
-- Brexit, — констатировал врач, опуская безжизненную руку. Если б право не было сутью Англии, ее raison d'etre, можно было бы уповать на королевское помилование, на повторный референдум, но — карте место. Яблоко, которое было разделено на четыре части, придется делить заново — на три. Для этого яблоко сперва надо вырастить... Да нет, без Англии на первых ролях пьесу «Европа» не сыграешь. Приходится ее всю переписывать, придумывать новое содержание.
Нарушив клятву верности своему сюзерену — Европе, Англия сделала недействительными результаты плебисцита в Шотландии. Эдинбург присягнул Лондону, присягнувшему Брюсселю. В Каталонии сторонников независимости от Испании пугали именно тем, что через голову Испании их не примут в Евросоюз: вассал моего вассала не мой вассал. Сегодня шотландцы в своем праве спеть хором — и споют, под приветственные клики, несущиеся с континента:
А я остаюся с тобою,
Европа родная моя,
-- и даже продолжат, вполне на злобу дня:
Не нужен мне берег турецкий
И Африка мне не нужна.
Континент аплодирует. Голоса в зале: «Боже, покарай Англию!»
По Англии, в которой победили луддиты (ломатели машин), перестанут течь слюнки. Глобализация — светлое будущее всего человечества: ничего другого ему не светит. Горевать об удельных княжествах, пенять Европе, что, наследуя Карлу Великому, она геополитически идет по стопам Гитлера, могут только антифашисты вроде Марин Ле Пен. Без золотоносных рек, которые теперь проложат новое русло, habitus Лондона изменится очень скоро. И тогда Странд действительно будет трудно отличить от Калькутты, чего так боится, но за что в конечном итоге проголосовал 51,9 процента подданных Ее Величества.
Когда-то живший у нас по обмену подросток из Лидса изрек — на манер взрослого: «Мы превратились в нацию школьных учителей». А теперь еще и безработных школьных учителей. Интересно, с выходом Великобритании как долго в ЕС будет править бал английский язык? Эту тему я бы выделил в особое производство. Лично я устраняюсь: слишком велик ностальгический соблазн немецкого. Преодолеем его. Хотя для моих прадедов это был язык доверия. Доверия он не оправдал. Замечу лишь, что «Боже, покарай Англию!» по-английски звучит нелепо. То ли дело: «Gott strafe England!»
Бедная, бедная Англия! Перестав быть колоссом — хоть и виртуальным — Британской империи, она не воспринимается больше ступенькой в Новый Свет, каковою до сих пор так или иначе являлась. Ну, разве что итоги Войны за независимость будут пересмотрены, и у Соединенных Штатов помимо островного штата посреди Тихого океана появится еще один полуостровной штат, на севере граничащий с республикой Шотландией.
Возможен и другой ход событий — столь же фантастический. В 202* году (не позднее) в Англии пройдет конституционный референдум, наподобие итальянского 1946 года. После бессонной ночи диктор объявит: «За монархию подано столько-то голосов. За республику — столько-то. Отныне Англия становится республикой». И салют, крики, объятия — футбольные фанаты размахивают флагами своих клубов. Уже на следующий день между Лондоном, Эдинбургом и Дублином начнутся переговоры о создании Союза Британских Oстровов — Union of the British Isles.
Britin!
