11.06.2013 | Pre-print
Генеалогическое креслоДетство, принесенное в жертву богу скрипки – таково общее представление о вундеркиндах.
«Учительница первая мая-а-а...» Для малолетних скрипичей это и есть голгофа – класс Паулины Марковны Ангерт, партийная кличка «Ангел». Глаза-угли, желтое изборожденное морщинами лицо, голова посыпана пеплом. Осиротевшая Одеса-мама. «Да тебе руки мало переломать! В твои шесть лет Марк – знаешь, как уже играл?» Марк – имя римское, сиречь городское, отвергающее местечковость.
Марк Ангерт был ее сыном, благодаря ему она пользовалась репутацией хорошего детского педагога. До пятнадцати лет Марк выходил на эстраду в коротких штанишках, нежнолицый, пухлый. На весь Собиновский переулок, где Ангертам дали комнату, стоял крик: «Марк! Играй чисто! Ты что, после уборной руки не помыл?». Якобы когда Калинин награждал Марка почетным дипломом, тот сказал: «Дорогой Михаил Иванович, приходите к нам в гости, мама испечет торт „Весенние голоса“». И мамин голос из зала: «Стыда у тебя нет, товарища Калинина в подвал звать». Как бы там ни было, вскоре им дали комнату с видом на ЦМШ.
Детство, принесенное в жертву богу скрипки – таково общее представление о вундеркиндах. Хотя сами вундеркинды не осознавали себя жертвенными животными и радостно толпились у алтаря в состязательным азарте.
Но вот короткие штанишки пришлось наставить до пят. Паулине Марковне ничего другого не оставалось, как рожденный ею брильянт отдать в оправу. Было это уже по возвращении из Пензы, куда всех эвакуировали. Свой выбор она остановила на Антоне Павловиче Шерере. Обладатель многоглаголящего имени, немец Шерер в ее глазах был старый московский интеллигент: не «кактавил», а «гдассидовал». Одесситами она была сыта по горло – сама такая.
Марк Ангерт обручается семейству Шереров. Профессор Шерер жил с женой, Магдой Иосифовной, и свояченицей, Маргаритой Иосифовной – Марго, которую он называл «Мадго». Обе – существа устрашающих размеров, но травоядные. А меж них Антон Павлович – маленький крот-слепуся. Когда играл на скрипке, то «стдастно» вилял тазом, как будто вращал им обруч – до того музыкален.
Когда-то Магда Иосифовна училась у Шерера, но, сойдясь с ним, незамедлительно переквалифицировалась в альтистки. Что было и к лучшему. Как скрипачка она не задалась: двух нот не могла сыграть, ни в один оркестр бы не приняли. Она вела в музучилище обязательный альт, что-то вроде гражданской обороны для скрипачей.
Сестрица ее, Маргарита Иосифовна, тоже ученица Антона Павловича, была в том же музучилище «иллюстратором» – что-то вроде наемного танцора, когда в ансамблевом классе не хватает кавалеров. Оплата почасовая. К игре в оркестре «Мадго» была так же малопригодна, как и Магда, постоянно сбивалась «с ноги». Преподавать малышам? Сама ребенок. Бывают такие вымахавшие до потолка дети. А бывают дети, разменявшие пятый десяток. Маргарита Иосифовна и то и другое разом.
А еще у Антона Павловича и Магды Иосифовны росла дочь Маня, вырастет – будет Марья Антоновна. Маня – поздний ребенок, особенно для Антона Павловича, который значительно превосходил летами жену. Едва Маня достигла того возраста, в котором девочек отдают в будущие скрипачки, ей приобрели осьмушку скрипки, но не музтрестовскую, рыженькую, а ветхую деньми, как почерневший от времени образок.
Паулина Марковна Ангерт – «Ангел» – уже рвалась в бой – обучать на этой осьмушке дочку Шереров, как обучала она Марка, прежде чем во всем блеске скрипичной гениальности поднести его Антону Павловичу. А могла бы и предпочесть своего – нахрапистого одессита, из «нонешних будущего», как поется на оперной сцене. Ее обиде не было предела, когда созревшую для скрипичной помолвки Маню Шереры отдали другой, с кем Паулина Марковна соперничала и ужасно скандалила – опять же в прошлом ученице Антона Павловича. И это на глазах у всей школы.
То были цветочки, ягодки впереди. Сорок лет – бабий век, а сорок пять – баба ягодка опять. Паулине Марковне предстояло набрать полное лукошко. Любимый ученик, он же лучший ученик, входит в семью мастера на правах ее члена: обыкновенно мастер – deutsche Meister, такой как Шерер – отдает за любимого подмастерья свою дочь. Мане это еще не по карману. Марк, вчера игравший в штанишках выше колен, сам был «дев» – в подарок на сорокапятилетие он достался мужеподобной, но робкой Маргарите Иосифовне. Никто уже не помнит, откуда пошло: «Мадго, какая ты сдастная» – фраза, расхожая в консерватории и посейчас.
Сперва потянулся запашок в виде слухов, сопровождавшихся движениями рук, какие делает ныряльщик под водой – намек понятен: Иона во чреве китовом. Паулина Марковна, чувствовавшая себя скорбленной – она им Марка, а они ей шиш – своими язвительными замечаниями только подогревала всеобщее любопытство: «При живой жене завести другую жену еще куда ни шло, а при живой матери завести другую мать – это надо уметь». И далее картина рисовалась самая декадентская, в темных альковных тонах: как они сообща овладели пухленьким мальчиком, которого Паулина Марковна, его законная мать, до седьмого класса мыла в корыте.
Сказав «А», взбунтовавшийся – или бунтуемый – Марк сказал «Б». Его членство в благородном семействе было узаконено. «Мадго» и «Мадк» расписались в начале летних каникул, на которых Шереры всегда снимали дачу под Звенигородом – веранду и две комнаты в академическом поселке. Заниматься на скрипке, вернее, на скрипках, не мешая друг другу и соседям, можно было в тамошнем колонном доме культуры – дом желтый, колонны белые, перед ступеньками клумба с бюстом. За это давался концерт. Маститые ученые с чадами и домочадцами и просто культурные дачники приходили после чая послушать профессора консерватории.
-- А это, – шептала Маргарита Иосифовна своему мальчику-мужу, – президент Академии наук. А рядом с ним... нет, не скажу, не отсюда. (Это был Капица, приехавший к Вавилову из такой же точно резервации по соседству.)
Играл и Марк. У кого-то это имя отложилось в памяти: Мамлакат, Марк Ангерт, Ингус. Паулина Марковна, по-прежнему ставившая его в пример другим, говорила: «Мой Марк, царство ему небесное...».
Он и впрямь попал в рай. Кокон отдельной квартиры. И ходят такие все из себя интеллигентные, «гдассидующие», неправдоподобно предупредительные друг к другу. Марк за всю свою жизнь не слышал «пожалуйста» столько раз, сколько здесь за завтраком, к которому Устинья-домработница подавала гренки с вареньем, а не макароны по-флотски. А пили кофий с цикорием – из высокого серебряного кофейника, лица завтракавших отражались в нем дружескими шаржами.
- Магда, вы не будете так любезны передать сахарницу, – просил Марк. – Спасибо.
Хорошо, что Паулина Марковна этого не слышала. Уж ее язычок нашел бы себе утешение.
Марк звал свояченицу по имени и на вы, своего профессора-свойственника по имени-отчеству: Антон Павлович. Ну а муж и жена – одна сатана. Есть семьи, где родители сами начинают вслед за детьми говорить друг другу «папуля», «мамуля». Забавно если б Марк обращался к Марго «мамуля». Но под пятьдесят детей не заводят.
Маня завтракала отдельно и к тому времени уже была отведена Устиньей в ЦМШ. А Марк был освобожден от лекций как готовившийся к международным скрипичным состязаниям. Он вечно к ним готовился, но «выйти на международную орбиту», по выражению Паулины Марковны, так мечтавшей об этом когда-то, Марку никак не удавалось. Запуск откладывался и откладывался. Стартовали другие – не он, учившиеся у земляков Паулины Марковны.
Алхимики с помощью философского камня зачем-то пытались получать золото, тогда как большинство стремится к успеху. Нет чтоб открыть секрет успеха. Зависть, разрываясь между успехом и златом, тоже изберет успех. А сколько к нему приложимо эпитетов. «Заслуженный» и, наоборот, «незаслуженный». «Дешевый» – за которым гоняются. «Большой успех» означает, что мы способны на беспристрастную оценку других. «Пожертвовать успехом» – совершить поступок, достойный всеобщего восхищения, тем большего, что из восхищающихся никто на это не готов. «Пережить свой успех» – тех, о ком так говорится, провожают взглядом фальшивого сострадания (в лучшем случае). Наблюдать вчерашнего фаворита приятно: чужое понижение делает тебя выше ростом. И вообще человек – злорадное животное.
Марк чем сильней давал газу, тем плотней оказывался кокон, щедрый на ложные авансы. Мифы прошлого как противовес нашествию на Москву «из нонешних будущих» постепенно усваиваются Марком, вместе с манерой Антона Павловича темпераментно жестикулировать тазом во время игры, еще какими-то привычками. Внешнее сходство между собакой и хозяином не редкость.
Николо Гальяно - выдающийся скрипичный мастер XVIII в. Жил в Кремоне.
К окончанию аспирантуры Марк облысел, пухлость сменилась откровенной полнотой. Теперь он играл на скрипке Антона Павловича. Последний больше не утруждал себя ношением футляра в консерваторию, как в прежние годы, когда имел обыкновение показывать что-то студентам на своем знаменитом Никколо Гальяно. Это делал Марк, получивший место ассистента. Раз в сезон он выступал в Малом зале, тогда на афише рядом с его именем скромно писалось: дипломант Всесоюзного конкурса. Не вышел ростом. Паулине Марковне, поклонявшейся в домовом музее мощам Марка, «когда он был маленьким», с одной стороны было чем себя утешить, но с другой стороны было и в чем себя упрекнуть: своими руками сгубила сына. Захотелось для него – а главное, для себя – деликатного обхождения.
Я поступил в Московскую консерваторию в 1965 году. Первая панихида, которую я отстоял в фойе Малого зала, была по Шереру. Фамилия часто встречавшаяся в нотах. Ему принадлежало великое множество скрипичных транскрипциий и редакций. Он немного не дотянул до семидесяти пяти, так что по возрастным меркам того времени пожил изрядно. Никто из его семьи столько не проживет. Но тогда все они еще были в сборе, в последний раз предводительствуемые Антоном Павловичем. Сидели – слушали, что «мы, скрипачи – одна семья».
Магда и «Мадго», и без того крупные, грузные, под лупой траура казались еще крупней. Они плакали, но в их слезах не было исступления. Год назад Маргарита Иосифовна себе сломала колено и теперь передвигалась с палкой.
Марк в темном костюме, в черной трикотажной рубашке с галстуком, нещадно потевший, сидел между нею и Маней, которая была в интересном положении – интересней уже некуда. Шестнадцатилетний, я стоял довольно близко и вынужденно, с брезгливым чувством, разглядывал ее нечистый, в красноватых пятнах, лоб, пальцы – без каких-либо признаков обручального кольца. Правда тогда я обратил внимание на другое: ногти настолько длинные, что ни о каких занятиях на скрипке не могло быть и речи.
Она училась на пятом курсе у Марка, от которого, как я узнал поздней, и забеременела. Когда через несколько лет Марк овдовеет, то женится на Мане, и этот его брак Паулина Марковна признает. На другой день после смерти Маргариты Иосифовны – скоропостижной, за завтраком, с гренкой во рту – раздался телефонный звонок. Трубку взяла Маня.
- Дай сюда моего Марка, – не здороваясь сказала Полина Марковна. – Марк? Если ты не хочешь, чтобы я пришла на похороны, приходи ко мне с дочкой. Как назвали?
- Анечка.
- Анна Марковна Шерер? Тоже красиво.
Все это было страшно давно – никого уже не осталось, а кажется, что вчера.
Магда Иосифовна пережила старшую сестру как раз на те три года, что составляли разницу в летах. Уходила она из жизни тяжело. Рак ненавистен всем не потому, что ему все возрасты покорны. И не за то, что любовь нечаянно нагрянет, когда ее никто не ждет. Только и знают, что ждут. И трепещут все возрасты. От него нельзя умереть на месте, он тебя смакует и этим страшен.
Паулина Марковна на старости лет отыгралась. Помыкала и Марком, и Маней, и Анютой, скрипичные успехи которой оставляли желать лучшего.
- Посмотри на себя! О чем ты думаеешь, когда играешь! На твоей голове только мороженое носить!
- Паулина Марковна, – заступалась Маня за дочь. – Может, сегодня не надо ей заниматься, она нездорова, школу даже пропустила.
- А ты не учи меня жить.
Под конец жизни Паулина Марковна впала в слабоумие – никого не узнавала, санитара, которому Марк меньше червонца никогда не давал, принимала за Марка. К тому времени у него самого уже было два инфаркта. «А на третий раз не пропустим вас».
Уже в наши дни, ввиду открывшейся скрипичной вакансии в Ганноверском оркестре, на нас посыпался поток писем, в каждом биография, фотография и послужной список. Мужских фотографий две-три и обчелся. Половина – немки, половина – иностранки: японки, кореянки и Восточная Европа, главным образом польки. И тут я читаю: «Дарья Ангерт, родилась в Москве в 1988 году, училась в ЦМШ, закончила Московскую консерваторию по классу скрипки у профессора... скажем так, Котловановой». Адрес: Бад Пирмонт – недалеко от Ганновера. Фотография в стиле «дева со скрипкой». Без тени намека на равенство полов: волосы волной, лебединая шея, свет в глазах – не то что немки с лицами подпольщиц. Ее даже не пригласили на прослушивание.
Интересно, у нее в руках был тот самый Никколо Гальяно, ее деда... нет, прадеда, Марк доводился ей дедом... А почему тогда она Ангерт – прочерк в графе «отец»? Музыкант всегда сумеет вывезти свой инструмент – устроить ему побег. Сегодня это гораздо легче, чем моей семье было вывезти в 1973 году «львовский» Вильом, упоминающийся в Музыкальном словаре.
И последнее. Здешний скрипичный мастер – Кристиан Эриксон – когда я ходил к нему «починять примус», поинтересовался: говорит ли мне что-нибудь фамилия «Шерер» – был такой скрипач в Москве, профессор. Ему, Эриксону, приносили его скрипку на оценку – дочь или внучка – и утверждали, что это Никколо Гальяно. Добротая немецкая работа.
- В самом деле? Странно. Я еще когда слышал об этой скрипке. Вы в этом уверены?
- Абсолютно уверен. Они потом ее возили в Париж к Ватло и в Лондон к Биру – близко к Гальяно не лежало.
- И что же теперь?
- Конец одной иллюзии.
Новая книга элегий Тимура Кибирова: "Субботний вечер. На экране То Хотиненко, то Швыдкой. Дымится Nescafe в стакане. Шкварчит глазунья с колбасой. Но чу! Прокаркал вран зловещий! И взвыл в дуброве ветр ночной! И глас воззвал!.. Такие вещи Подчас случаются со мной..."
Стенгазета публикует текст Льва Рубинштейна «Последние вопросы», написанный специально для спектакля МХТ «Сережа», поставленного Дмитрием Крымовым по «Анне Карениной». Это уже второе сотрудничество поэта и режиссера: первым была «Родословная», написанная по заказу театра «Школа драматического искусства» для спектакля «Opus №7».