25.12.2012 | Pre-print

Лучше без названия

Эмиграция – вне зависимости от «цвета клавиши» – надругательство над человеком

За что ругают ругают русское телевидение? За то, что о себе, как о покойнике: хорошо или ничего. Во всем прочем оно обслуживает зрителя не за страх, а за совесть. Тут и сериал «Казаки-разбойники». Тут и присяжные хохмачи – в подтверждение чего детский смех на лужайке. Тут и «сердце не камень». Тут и телеграммы из-за рубежа, дескать у них тоже негров линчуют (а если и есть земля обетованная, это где на четверть бывший наш народ). Тут и непременный культурный сюсюк под лунную сонату в исполнении Хворостовского. Тут и политическое ток-шоу с полуграмотным хамом-ведущим, когда все хором лают друг на друга.   

Смотришь за ужином, и полная картина. Лучше один раз увидеть, чем вращаться в блогосферах, тратить драгоценное время, а наутро не помнишь ничегошеньки, как не помнишь ни одного своего сна. Благодаря навыку читать между бровей, приобретаемому раз и навсегда – в этом отношении он сродни умению ездить на двухколесном велосипеде – получаешь информацию из первых рук, они же уста, согласно новейшему словоупотреблению.

Претензия к оппозиции, из ее же рядов исходящая: нет программы. А какая может быть программа, когда речь идет о покойнике? Похоронить, как можно скорей, пока не вспыхнула эпидемия. Начать с того, что перенести столицу в Хабаровск, переименовав его в Константинополь: Восточная империя, Западная... А там лиха беда начало. («Сохраниться любой ценой в границах восемнадцатого года? Но зачем? Ведь государство не камень, оно не является выражением самого себя». Помните, откуда это? И я не помню.)

Одним словом, сколотить гроб, и –

Пусть этот гроб громадный

Закинут с крутизны

В громадную могилу,

В простор морской волны.

А знаете вы, люди,

На что мне гроб такой?

В него любовь и горе

Сложу я на покой.    

Цитат можно насыпать с курган, от Гейне до Елены Шварц. Не пожалею места на гениальные строки:

О, какой бы позорной мне перед вами ни слыти,

Но хочу я в Империи жити.

О Родина милая, Родина драгая,

Ножичком тебя порезали, ты дрожишь, нагая.

Еще в колыбели, едва улыбнулась Музе –

А уже рада была – что в Советском Союзе.

Я ведь привыкла – чтобы на юге, в печах

Пели и в пятки мне дули узбек и казах.

И чтобы справа валялся Сибири истрепанный мех,

Ридна Украйна, Камчатка – не упомянешь всех.

Без Сахалина не жить, а рыдать найгорчайше –

Это ведь кровное все, телесное наше.

Ввиду угрозы эпидемий, не тянуть с похоронами. Это важнее, чем состязаться в написании некрологов, меряясь списками заслуг почившего: чей будет подлиннее. Первоочередная задача оппозиции – избежать неизбежного: холерных бунтов. (Из программы, под которой не подпишется ни одна живая душа.) Они неизбежны, ибо вечевой колокол сзывает лишь способных носить оружие. Он звучит жестко. Хотите знать, что чувствовали вкусно выговоривавшие «жид»? Произнесите несколько раз подряд «жжжостко». «По словам их узнаете их», говорит язык губам, узнав знакомое жужжанье во рту. (Душа погромщика – потемки. Можно быть погромщиком и любить евреев – более того, ставить их в пример, более того, самому быть им. Все можно! Свобода!)

Тот же вечевой колокол зазывает интеллигенцию на словесный кетч в вечернем телеэфире: «Здесь кампрамис нивазмо-жа-на-а!» – рванув на себе рубаху. По Гаспарову, интеллигенция это самоназвание. Как эрзя или сураи. «Принадлежность к интеллигенции решается внутренним чувством: „чувствуешь ли ты себя призванным руководить обществом?“ Я не чувствую... Поэтому предпочитаю называть себя работником умственного труда». Так что Чавес, в отличие от М.Гаспарова, интеллигент. Вот уж кто чувствует призвание быть руководящим работником. Если с Чавесом и не получается, то лишь потому, что, говоря «интеллигент», мы подразумеваем русского интеллигента. «Русский интеллигент» такая же тавтология как «английский джентльмен». («Французский джентельмен» звучит дико, предел допустимого здесь «быть как настоящий английский джентльмен».)

«Настоящий русский интеллигент» должен отвечать самым разнообразным требованиям. Очередь – шу-шу-шу. «За чем очередь?» – «Присваивают интеллигента». Со двора выходит заведующий, в ватнике и бобровой шапке: «Тому, кто не пропускает женщину вперед, не присвоят». Очередь поредела. Снова появляется заведущий: «Тому, кто не читал Кафку, не присвоят». Еще кто-то ушел. Потом снова: «На ком нет белой ленточки, тому не присвоят». Наконец, когда осталось несколько человек, выясняется, что товар не сертифицирован.

В году девяностом мне довелось наблюдать забавную сцену. К Никербокеру – имя, под которым Набоков собирался инкогнито наведаться в Россию – так вот к Никербокеру на Невском кинулась старуха со словами: «Барин вернулся!» Сегодня это невозможно, но в помутившемся сознании той несчастной что-то могло и сверкнуть. Она еще помнила, что одна категория подданных Российской Империи именовала так другую – хоть студента из разночинцев, в башмаках, просивших каши, хоть некрещеного врача, садившегося на извозчика. Если в представлении интеллигенции «барин» не всегда «интеллигент», то в представлении мужика «интеллигент» всегда «барин». Для меня определение слову «интеллигент» предельно простое: это тот, кому говорили «барин». Не стало одних, не стало и других. Интеллигенция без мужика то же, что казаки с их погонами и прочими радостями – без Государя Императора.

Гордый батя твой убит – казнен изменой.

Грешный труп его лежит непогребенный,

-- слышит князь Андрей от Марфы. И никто не решается похоронить «грешный труп», хотя это может обернуться... даже не так боюсь накаркать, как не хочу вторить верховодящим кассандрам – тем, кто уж сам-то точно «сядет в самолет и отвалит». И многие следом. Очередной исход.

«Некалендарный двадцатый век» – беженский век. Русских эмиграций в нем насчитывается четыре. Первая хорошая (поручик Голицын), вторая плохая (генерал Власов), третья хорошая (в телеграммах из-за рубежа теперь еврей – всем ребятам пример), четвертая плохая (колбасная). С учетом очередности: беленькая – черненькая, беленькая – черненькая, пятая будет беленькой.

Эмиграция – вне зависимости от «цвета клавиши» – надругательство над человеком. Изо дня в день, из года в год, всю свою жизнь ты «понимаешь о чем говорят, но не понимаешь что» (Гаспаров о международных филологических конференциях). Эмиграция жива исключительно своей прессой, этой песнью убогого странника. Газета служила апатридам отдушиной, наполняя их жалкий быт уютом, память о котором питает ностальгию, никакому благополучию и не снившуюся. Сегодня это деликатес – эмигрантские подшивки с последними новостями, партийными страстями и вась-вась рецензиями на какое-нибудь «я любила, как лебедь ждал», и конечно же с объявлениями, приводившими в восторг еще Ходасевича: «Даю уроки рояля за право пользоваться ванной».

Вот они, на моем прилавке: милюковские «Последние новости» и вейнбаумовское «Новое русское слово»; израильская «Наша страна» и ее аргентинская тезка, unisono со своей страной протестовавшая против похищения человека по имени Эйхман; нацистская «За Родину», охватывавшая «Остланд», и «Новое слово» – тех же щей, только погуще, благо выходило оно не в Риге, а в Берлине, там мне попалась статья Иванова-Разумника об Ахматовой и Пастернаке (не нам его судить, сытый голодного не разумеет). Тут же и «Русская мысль», сдобная, как булочка после воскресного богослужения на рю Дарю. И т.д.

Названия эмигрантских газет безыскусны – разве что парижский «Слон», топтавший «с юмором» недавних коллаборационистов из числа соотечественников. Любопытно, как будут называться газеты пятой эмиграции – «Фезкульд-превед»? «Котик и козлик»? «Утоли моя печали»?

Посмотрим, о чем пишут «Точеные лясы», орган единоросов в изгнании:

- Атака кривичей отбита. Об этом сообщают из ставки древлянского верховного главнокомандующего.

- Водка „Медведев“ по сниженой цене, Бобкин-стрит 15.

- Ресторан „Иду на тараньку“. Проведите вечер среди своих. Вас ожидает незабываемая встреча с Мариной Чубкиной. Партия белого фортепиано – Крутой.

Грядет пятая эмиграция. Размалеванная старуха, сбросив с костлявого плеча истрепаный мех Сибири, поет:

Мы бренны в этом мире под луной,

Жизнь – только миг, небытие – навеки,

Кружится по Вселенной шар земной,

Живут и умирают человеки.

Эмигранты льют свои эмигрантские слезы, вспоминают свой потеряный рай – каждый свою рублевку. Никогда еще Россия не жила так хорошо. Надо было только еще немного потерпеть...