05.10.2012 | Арт / Интервью

Без двойной дороги для искусства

Польский искусствовед Петр Новицкий - о точках пересечения и различиях советского и польского нонконформизма

Петр Новицкий, открывший первую частную галерею в Польше в 1977 году и сломавший государственную монополию «салонов», основатель «Фонда польского современного искусства», страстный собиратель русского андеграунда, рассказывает о том, как в Польше удалось отстоять свободу творчества еще в 1955 году, и почему нонконформизм нельзя понять без соцреализма.

- У вас в коллекции много соцреализма. Некоторые русские искусствоведы полагают, что соцреализм – это девиация, отклонение от нормального развития искусства, ошибка. В чем вы видите его ценность?

- Да, соцреализм - это настоящий академизм, в нем нет ничего авангардного, он вторичен. Но я вижу его со стороны, не так, как ощущают его в России. Но советский «второй авангард», 60-70-х годов - если мы смотреть по датам, то мы обнаружим, что он тоже вторичен по отношению ко многим мировым художникам. В книжке, которую я издал для выставки «НЕТ! - и конформисты», есть статья профессора Михаила Германа, где он пишет, что не все нонконформисты – гении.

Но когда мы знаем, что творилось в вашей стране в эти годы, как сложно обстояли дела с интеллектуальной свободой – «второй авангард» становится интересен. Тем, кто хотел делать то, что он сам хочет, было тяжело, а кто-то согласился на академическое развитие, чтобы было легче - и те и другие мне важны как характеристика страны. Кстати, в России до сих пор очень много любви к соцреализму - и у публики, и у работников музеев. Выставка соцреализма, которую делала Евгения Петрова в Русском музее несколько лет назад – там было много китча, но публике искренне нравилось.

- В Польше после протестной выставки «Арсенал» 1955 года появилась официальная «квота» на 15% абстракции. И если это было разрешено, что было запрещено?

- Абстракция у нас была запрещена только с 1949 по 1955 годы. Это недолго, всего шесть лет – но в тот период у очень талантливых художников, Йонаша Штерна, Эрны Розенштейн, Тадеуша Кантора, Владислава Стржеминского, Катажины Кобро, которые никак не вписывались в соцреализм, была очень сложная жизнь. Катажина Кобро приехала из России со своим мужем, они были друзьями и учениками Каземира Малевича. Они основали музей современного искусства в Лодзи, первый такой музей в Европе. Она сожгла свои гениальные геометрические скульптуры из дерева, сделанные в 20-30 годы, чтобы растопить печку и согреть ребенка.

Все имена, которые я вам назвал – это были левые художники, коммунисты, но соцреализм не поддерживали, с художественной точки зрения они видели коммунизм по-другому. Другие пытались себя переломить, делали что-то соцреалистическое, например, Хенрик Стажевский, но получалось у него очень плохо, просто китч.

После 1955 года они все могли свободно заниматься абстракцией. Началось это с выставки «Арсенал», похожей на вашу выставку в Манеже 1962 года. После «Арсенала» в Польше уже не было двойной дороги для искусства – официальных и неофициальных художников. Художники, которые были в подполье, ездили на зарубежные международные выставки, имели поддержку от министерства культуры.

- Это совершенно отличается от нашей ситуации, ведь у нас до сих пор существует два параллельных, в основном враждующих и редко пересекающихся мира искусства: традиционалисты, консерваторы из Союза Художников и вроде того – и современные художники. Вы говорили, что даже в жестокий исторический период художники оставались левыми. Как сейчас в Польше художники относятся к идеям коммунизма?

- Левые художники были, есть и будут. Кто-то когда-то сказал, что если не будешь левым в юности, не станешь консерватором в старости. Это этапы взросления человека.

В Польше все время возвращаются темы Второй Мировой войны, Холокоста, потому что большинство евреев мира – с Востока, из России и Польши, сейчас в Израиле их большинство.

Эти темы заново обрабатываются, они влияют на молодежь, которая не помнит времен лагерей и расстрелов, и смотрит на это по-другому, без страха. Коммунизм, христианство, демократия – всё это прекрасные идеи, но то, как они были реализованы – вот что страшно. Молодежь ищет точку, в которой реализация левой идеи пошла по ошибочному пути.

- У нас есть правые художники, такие, которые идеализируют сталинские времена. А в Польше?

- У нас таких художников нет.

- Российскому современному диссиденту от искусства, куратору Андрею Ерофееву на пресс-конференции в Барселоне испанский корреспондент задал такой вопрос: «Благодарны ли вы вашей власти за то, что она вас притесняет?» Может быть, художнику сложно работать в условиях абсолютной свободы, и действительно нужно с чем- то бороться для вдохновения?

- Я не думаю, что художники могут творить только при режимах. Когда есть полная свобода – у художника другие проблемы, более глубокие. Они не будут воевать с дефицитом туалетной бумаги, как в советское время. Но проблемы есть, пусть и не такие страшные идеологические, и не такие мелкие бытовые, как было в советское время. Сложно представить себе, когда проблем не будет совсем.

Сейчас у нас недостаточно выставочных залов. В Варшаве, в столице! - нет музея современного искусства. Есть выставочный зал «Захента», где проходят великолепные выставки, и замок Уяздовский, который имеет свою коллекцию, но это не музей. А современное искусство надо объяснять людям, оно должно преподаваться уже в школе, чтобы люди не удивлялись, знали, как это появилось и развивалось.

- У нас тоже сложности с образованием. Но есть мода на искусство, и состоятельные люди создают фонды, поддерживающие современное искусство. Есть ли нечто подобное в Польше?

- Есть, но недостаточно. Есть три коллекции в Познани, но это не частные музеи – потому что такой музей стоит невероятных денег. Построить его – это одно, это возможно, но содержать его потом постоянно – вот это безумные деньги. Было такое предложение: одна дама хотела построить музей и выставить свою коллекцию, с условием, что дальше его будет содержать государство, но, к сожалению, государство не захотело принять такой подарок, слишком дорого. Всегда недостаточно средств на фестивали, биеннале. В Варшаве до сих пор нет своей международной биеннале современного искусства – а должна быть. Все упирается в деньги.

- Какие в Польше отношения между религией и современным искусством? В России с этим большие проблемы, и в Польше, насколько я знаю, есть такая организация «Лига польских семей», католики-фундаменталисты, так сказать, и они пытаются цензурировать искусство.

- Есть, и из-за этой ситуации у нас существует, как бы это сказать, автоцензура. Художники боятся делать что-то, что может быть неправильно воспринято религиозными людьми. Лет десять тому назад был скандальный процесс. Художница сделала фотографию распятия, оставив за кадром все, кроме обнаженных чресел Христа. Работа была выставлена не в какой-то маленькой галерее, а в Национальном музее в Познани, очень престижном месте. Процесс длился много лет, у нас суд небыстрый, ее признали виновной, но в тюрьму не посадили, присудили какой-то срок общественных работ в благотворительном фонде. Как художник она стала известна только из-за одной этой работы, и мне кажется, многие художники делают такие вещи только из-за скандала, ради рекламы и славы. Я не очень люблю такую стратегию. Очень тонкая граница - до какого момента можно пользоваться вещами, которые могут обидеть других.

- У нас бывает случаи, когда художник не имеет намерения кого-то обидеть, но его осуждают. Например, когда Вагрич Бахчанян сделал в советское время работу, в которой голова Христа на кресте закрыта Орденом Ленина, он выступал против коммунизма, но недавно эту работу сочли оскорбительной христиане. В Польше такое случается – безосновательная цензура?

- Думаю, что такое было, но сейчас не могу вспомнить конкретных имен. Но знаете, у нас не так просто что-то запретить, художники - свободные люди. Но есть то, что я назвал автоцензурой. Один из знакомых мне случаев - куратор согласился на выставку прекрасного польского художника, зная его предыдущие работы, но потом отказался делать проект, потому что в новой работе его смутили религиозные символы. Он боялся выставлять это в галерее.

- Видно, что в наше время есть параллели в художественной ситуации. Были ли в постсталинские годы как-то налажены связи между польским искусством и нашим андеграундом?

- Прямых связей было мало. Советских художников, которые имели в Польше друзей и приезжали к ним – единицы. В 60-е годы большое влияние шло через польские журналы, «Польша» на русском языке, «Проект», «Искусство» («Штука»), их читали в библиотеке Третьяковской галереи по записи. Уже в 70-80-х годах польские и русские художники встречались за рубежом – в Париже, Нью-Йорке, когда потихоньку, ненадолго уже можно было выезжать. Штейнберг, Булатов, Гороховский, Немухин, Кабаков участвовали в международных выставках.

- Эти журналы вспоминают до сих пор, всех поражала тогда творческая свобода польских художников. А что вас поразило в советском андеграунде?

- Огромное количество художников, которые развиты индивидуально. Не было мейнстрима, за которым можно было следовать, и все находили собственные пути.

И потом, с польскими художниками я общался всю жизнь, а в России для меня все было новым. Когда я приехал в 1987 году, я знал только три имени, которые мне подсказал мой парижский друг Станислас Задора, куратор центра Помпиду: «Обязательно постарайся познакомится с Булатовым, Штейнбергом, Кабаковым», и у меня это, к счастью, получилось. Великие люди, которые нашли в себе силы делать то, что они хотели.

В 80-е было так – все сразу отправляли к своим друзьям, и хороший художник отправлял только к хорошим, не было ошибок. Это желание показать других было очень трогательно. Я счастлив, что мне так повезло – многие уже ушли, но я успел познакомиться с ними.

- Есть ли между нашими странами перспективы культурного взаимодействия?

- Конечно, есть! На большую выставку, которую я готовил десять лет, «Варшава-Москва», «Москва-Варшава», очередь была такая, что не войти. Всё, что привозят из России, из Москвы и Петербурга, кино, выставки – все вызывает огромный интерес. Мое поколение и те, кто старше – мы постепенно уходим, и это нормально. У молодых нет комплексов, связанных с Россией, нет в головах того страшного воспоминания о сталинских временах. Для них это уже не диктатура, ну, есть президент Путин, президент Медведев, можно пошутить о том, кого выбрали русские. У вас есть это, вам нравится - пожалуйста. Но что касается русской культуры – литература, музыка, выставки, в Польше имеет свою публику, много поклонников.

Интерес взаимный - я смотрю на эту выставку, «За железным занавесом», и вижу, что приходит много людей, а ведь она хотя и в прекрасном музее, но отнюдь не главном для Москвы.

- Это кажется, первая выставка современного искусства в этом музее?

- Теперь в музее новый директор, Александр Сысоенко. Мы вместе с ним делали выставку «Варшава-Москва», он талантливый человек и хороший организатор, и хотя это музей декоративно-прикладного искусства, он широко смотрит на вещи, и хочет, чтобы музей был одним из ведущих. У нас есть проект, посвященный Владиславу Стржеминскому в области его проектов мебели, они есть у меня в коллекции. Но чтобы сделать неплохую выставку – нужно не меньше двух лет. Мы будем сотрудничать с музеем искусства в Лодзи, где хранится большинство его работ.

- Собираете ли вы молодых авторов?

- Я продолжаю дружить с шестидесятниками. Этой выставкой отмечаю два юбилея, 80 лет русскому художнику-нонконформисту Борису Жутовскому и 50 лет выставке в Манеже. Но я работаю с молодыми кураторами, сотрудниками организованного мной «Фонда польского современного искусства». Они специалисты по своим поколениям, им 20-30 лет.

И поддерживаю создание новых произведений. «Фонд польского современного искусства» сейчас делает проект, который называется «Дом Этгара Керета» - это израильский писатель с польскими корнями. Дом будет резиденцией для творческих людей, отбирать кандидатов будет Этгар, его друзья и наш фонд. Открытие должно быть в октябре. Чем интересен сам дом – он высокий, в нем четыре этажа, и он выстроен в щели между двумя домами в части города, которая была еврейским гетто в Варшаве. При этом он 133 сантиметра в самой широкой части, а самая узкая его часть там, где вход – 70 сантиметров. На первом его этаже лестница, которая поднимается, как трап в самолете. На втором этаже кресло и стол, чтобы работать, еще выше – спальня, потом – кухня и ванная. Приезжайте посмотреть на «Дом Этгара Керета»!

Источник: Polit.ru, 26 августа 2012,