Авторы
12.07.2012 | Арт / Архитектура
Высокие мечтыСо всей очевидностью выставка уподоблена большому вопросительному знаку. В блокаду отстояли, а что же теперь?
В музее истории Санкт-Петербурга открылась выставка «Небесная линия», посвящённая городским панорамам XVIII - XXI веков. Всевозможные гравюры, фотографии и даже посуда предъявлены как фон для интеллигентских переживаний о судьбах великого города.
Честно говоря, чтобы сделать выставку с таким названием, семи пядей во лбу не нужно. «Небесная линия» - излюбленное словосочетание местных градозащитников. В моду оно вошло после скандального конкурса на башню Газпрома в 2005 году, а придумано было ещё Дмитрием Сергеевичем Лихачёвым. Священное понятие, один из главных аргументов в борьбе против современной варварской застройки.
Предполагается, что в Петербурге ценны не только отдельные здания, но и высота и ширина улиц, площадей, набережных, общая горизонтальность, распластанность города. Пространство как таковое.
Петропавловская крепость и институт Про Арте решили углубиться в историю понятия «небесная линия», начав с первых лет существования города. Выставка открывается знаменитой большой гравюрой Алексея Зубова 1717 года. На этой отчасти фантазийной панораме Нева уподоблена то ли озеру, то ли морю с многочисленными парусниками; на горизонте теснятся дворцы и храмы. Уже через полтора десятка лет после основания Петербурга небо и вода воспринимались неотъемлемой частью городского ландшафта, почти как в Венеции. То же самое мы видим и на не менее известной серии гравюр по рисункам Михаила Махаева 1753-го. Традиции барочной ведуты с успехом прижились на невских болотах, поскольку Петербург изначально создавался как театральное зрелище.
Идея города как театра реализовывалась разными изобразительными средствами. В первой половине XVIII века были популярны так называемые «прошпекты», когда изысканное архитектурное кружево согласно высшим законам логики собиралось в единую фокусную точку. На рубеже XVIII-XIX веков появляются первые воздушные шары, люди пристрастились забираться на башни, дабы любоваться видами. Соответственно, возник жанр круговой панорамы. Выдающиеся его образцы - панорама Джона Аткинсона, сделанная с башни Кунсткамеры (1805-1807), и Григория Чернецова (1836), - с лесов недостроенной Александровской колонны. Примерно тогда же получают распространение линейные панорамы. Это как если бы вы ехали в коляске по улице и наблюдали последовательную смену фасадов.
Один из хитов выставки – составленная из 30 листов панорама Невского проспекта Василия Садовникова 1830-х годов, - редкая возможность увидеть многометровый свиток целиком.
Вскоре одним из главных способов получения удовольствия от зрелища станет фотография. Снимки Ивана Бианки и Карла Буллы столь же неотъемлемая часть петербургской иконографии, как гравюры Мишеля-Франсуа Дамам-Демартре или литографии Иосифа Шарлеманя. Небезынтересны выставленные, кажется, впервые фотопанорамы Андреевского. В 1930-е им, дом за домом, были отсняты несколько центральных улиц. В целом же, изобразительный материал не претендует на роль какого-то откровения. Многим, думается, большинство из этих картинок знакомы с детства. Несколько комично рядом с Зубовым-Махаевым выглядят ампирные вазы и тарелки с наивными петербургскими пейзажиками; здесь же старинные фотоаппараты и модель камеры-обскуры.
Пафос выставки раскрывается не сразу. Во втором зале на стене висит сопроводительная молитва о «градостроительных ошибках». Вот, мол, посмотрите, полтора столетия силуэт Петербурга был идеален, но вдруг всё стало портиться. Однако то, что происходило с Санкт-Петербургом в конце XIX — начале XX века, — это цветочки по сравнению со строительным разгулом последних лет десяти. Фотографии, которыми полнятся градозащитнические блоги, для выставки распечатаны в большом формате и помещены в деревянные рамы. Стеклохаты, торчащие в самых неподходящих местах, производят, конечно, душераздирающее впечатление. Жалость к Петербургу усугубляет телевизор, завершающий экспозицию. На экране в режиме нон-стоп Сокуров, Басилашвили и иже с ними меланхолично склоняют слово «культу-у-ура», которая кого-то к чему-то обязывает.
Посетителям напоминают, что борьба за «строгий, стройный вид» началась сто с лишним лет назад, точнее в 1907 году, когда историки искусства и архитекторы Александр Бенуа, Владимир Курбатов, Георгий Лукомский, Павел Сюзор и Иван Фомин основали Музей старого Петербурга. В отдельной витрине выложены издания той замечательной поры. На соседних стендах рассказывается о деятельности Всероссийского общества охраны памятников, созданного в 60-е, и об общественном движении «Живой город».
Со всей очевидностью выставка уподоблена большому вопросительному знаку. В блокаду отстояли, а что же теперь?
Ну, теперь любят рассуждать о том, кто сколько денег украл, на два или на три метра высовывается перекрытие очередного атриума и будет ли сохранён фасад при реконструкции третьестепенного эклектического здания. Во времена «Мира искусства» люди как будто бы умели слышать друг друга, критика могла влиять на реальную строительную практику, архитекторы чувствовали свою сплочённость в единый цех, а законы соблюдались неукоснительно (например, «не выше 11 саженей»). Разумеется, ошибки допускались всегда. Важно, есть ли люди, которые могут вовремя распознать причины и следствия этих ошибок. У нас сейчас нет своих Бенуа и Лихачёвых. Их роли почему-то играют кинорежиссёры и актёры. По крайней мере, их мнением интересуются чаще, чем мнением историков архитектуры. Сами зодчие живут совершенно отдельным от окружающей реальности кланом. Что до «Живого города», то наши градолюбцы слишком уж увлечены ламентациями на тему кирпичей какого-нибудь дворового флигеля, если эти кирпичи произведены до 17-го года, или рассуждениями о точности воссоздания декора эпохи Александра III.
Страсти не хватило и институту Про Арте, который полгода назад специально для этой выставки проводил открытый конкурс. Несколько отобранных произведений не более чем забавны. Разбросанные по полу кубики: на одной стороне изображения старинных особняков, на другой – новостроек. Или минималистические попискивания в наушниках: примитивное воплощение тезиса «архитектура – застывшая музыка». И т.п.
В совокупности, все эти изъявления любви к родному городу оставляют ощущение растерянности.
Получается, что есть разные группы людей, которые по-своему ратуют за сохранение Петербурга, но посмотреть на самих себя со стороны не в состоянии. Где-то сбоку есть ещё некая «культура», наподобие вещи-в-себе, и нам следует испытывать перед нею пиетет, а не быть её творцами.
Чтобы увидеть во всей красе нынешнее состояние городских панорам, лучше всего подняться на колокольню Петропавловского собора. Это уже не Старый Петербург, а Другой Петербург. Хочется надеяться, что в таких понятиях, как «небесная линия», теплится извечная человеческая тоска по возвышенному. Однако популяризацией гравюр Махаева делу не поможешь: они и без того украшают сувенирные киоски и лотки с мороженым.
Творчество Межерицкого - странный феномен сознательной маргинальности. С поразительной настойчивостью он продолжал создавать работы, которые перестали идти в ногу со временем. Но и само время перестало идти в ногу с самим собой. Ведь как поется в песне группы «Буерак»: «90-е никуда не ушли».
Зангева родилась в Ботсване, получила степень бакалавра в области печатной графики в университете Родса и в 1997 переехала в Йоханесбург. Специализировавшаяся на литографии, она хотела создавать работы именно в этой технике, но не могла позволить себе студию и дорогостоящее оборудование, а образцы тканей можно было получить бесплатно.
