24.05.2012 | Pre-print

В порядке бреда

Право на бред является прецедентным. Мой бред легитимен, если кто-то уже бредил сходным образом

Чем заковыристей пишет, тем хуже учился – еще вопрос, закончил ли школу. Лично я не закончил, после девятого класса ушел в профмузучилище. Тип интеллектуала-неуча. В настоящий момент сижу и ломаю себе голову: что у нас «филогенез», а что – «онтогенез»?  Точней, лежу и ломаю себе голову – я это делаю лежа. Как называется то, когда зародыш сперва рыбка, потом с бóльшим числом извилин, еще теплее, и так, пока в материнской утробе одноклеточное не дослужится до человека.

Но и выкарабкавшийся на берег жизни продолжает процесс эволюции по ускоренной программе, он наверстывает материал, пройденный предшествующими поколениями. У меня это не столь очевидно, ввиду неравномерности моих успехов. В чем-то я преуспел, а в чем-то дитя дитём. (Или «дитёй»? А если не то и не другое, то как?)

Послушать меня – воинствующий монотеист, а на самом деле дам фору тем, кто идет на сирийские позиции, крестясь кроличьей лапкой. С учетом возраста – персонального и всей цивилизации – мое язычество, моя «фантазийность» носят клинический характер. Если есть бог реки Скамандр, то почему не может быть богини обгоревшей спички, от которой Скамандр вспыхнул? (См. «Илиада», песнь двадцать первая.) Но язычник новейшей компьютерной формации, я не стану бичевать прибрежные воды – помните, Ксеркс, обнаружив, что буря разрушила переправу, приказал высечь море. Подчиняясь той же неистребимой потребности верить в одушевленность всех предметов, я мысленно одушевляю крохотные виртуальные фигурки, чье жизненное пространство – ноосфера моего монитора. Это – буквы на серовато-голубоватом экране (цвет нашей планеты в плохую погоду). В моем воображении они – осознающие себя существа, которые я творю по своему образу и подобию, только не из земли, а из тастатуры.

После пишущей машинки пробелы между словами на компьютере, перестав быть неизменными, обретают дополнительный смысл. Они – как пролеты моста: ширина напрямую связана с надежностью конструкции. Внушительные бреши в строке указывают на ошибку проектировщика, грозя ей обрушением. Я так и не озаботился установкой на своем раритетном компьютере (двадцатилетней давности!) «электронного корректора», отлавливавшего бы нарушителей орфографии. Зато к негласному «электронному редактору», чуть что – разрежающему строку, внимательно прислушиваюсь (здесь – присматриваюсь).

Компьютер не только избавлял от «кройки и шитья» – от ножниц, клея, типекса, делавших каждую страницу толщиною в палец, не только на многие месяцы сокращал работу над книгой – он еще и как-то реагировал на качество письма, смел свое суждение иметь. Электроникой поверял гармонию: случайные «параллельные квинты», случайное «переченье» – и строка «сбивалась с ноги», расседалась. Это был знак: раз слова дрейфуют на почтительном расстоянии друг от друга, то что-то не так. Ищешь – что, и обыкновенно находишь, после чего вид строки снова радует глаз.

Естественно, по ходу дела какие-то буквы исчезали, заменялись на другие. Исчезали целыми семьями... пардон, словами. Целыми предложениями. Да что там – целыми абзацами, как гибнут целыми деревнями. Все могло быть скошено курсором. А замаркированные, буквы гадали: предстоит трансфер или уничтожение? Все мы под Богом ходим. Почему одним уготована долгая славная жизнь на экране, а другие, набранные теми же пальцами, не успев появиться, уже стерты? За что?

Они не подозревали, что являются изображениями букв – их клонами, которые могут быть бессчетное число раз воспроизведены. Иногда, по мягкосердию, сохраняешь одного такого в составе нового слова, которое проще целиком набрать заново. И воображаешь себе его ликование: уцелел!

Ну и фантатазии! Пока тебя не посадили на цепь, признай, что микромира нет – есть мир, а «микро» он или «макро» – смотря с чем сравнивать. Хорошо, признаю с оговоркой: любая объективность в отсутствие точки опоры, о которой просит Архимед, тоже из области фантазии. Главное, чтó стоит за той или иной фантазией. (Следует их перечисление: «материя», «дух», «тысячелетний рейх», «город солнца», «встречи третьего рода» и т.д., и соответственно «сутяжничество», «страх», «бездарность», «властолюбие», «смертельная скука».)

За моей фантазией стоит желание видеть свое отражение повсюду, куда ни упадет взгляд – в каждой былинке, пылинке, тычинке, загогулинке: «И посох свой благословляю, и эту бедную суму». Нарцисс питал к себе «широкий сентимент». Одушевление предметов через отождествление их с самим собой есть древнейшая, т.е. инфантильная, форма нарцизма – «нарциссизма», исправит меня, неуча, редактор, а я промолчу, пусть думает, что прав.

Буквы на мутновато-голубом экране, которым ограничено их бытие, тоже мучаются «проклятыми вопросами»: «зачем мы?», «что есть истина?», «в чем смысл жизни?» На это есть один ответ – и даже если он встречен с кривой усмешкой сомнения, то затем лишь, чтобы торжественней, мощнее прозвучало финальное credo: «Веруем в расстояния между словами». Объяснить, почему так – невозможно: плазменный экран над головой, нравственный закон внутри нас.

Строй букв уплотняется, слова подтягиваются друг к другу. Буквы не умеют себя читать, осознавать себя – да, но того, что в настоящий момент являют собой лишь бессмысленную толчею, уразуметь не могут. Ложное торжество в их стане. Еще миг – и конфигурация строки изменится. Но свою порцию праздника они получили, это мгновение навсегда останется «их мгновением». Это и есть праздник, который всегда с тобой.

Бред под видом иносказательности? Иносказательность под видом бреда? В конце концов, возможно и то и другое. Кто-то скажет: «бред какой-то», кто-то скажет: «оригинально», а большинство сожрет и не заметит. Взять, к примеру, книженцию: «Праздник, который всегда с тобой» (М., 2011). На обложке Париж двадцатых годов, на бульваре Бомарше чернеют кубики автомобилей... бред какой-то! Это же «Аллея Победы» Лессера Ури – берлинская Siegesallee, названная так в честь «праздника со слезами на глазах», который позволил пруссакам в 1871 году пройти плотным строем по Парижу. Каждый бредит по-своему. Хотя там тоже были слезы на глазах, не сомневайтесь.

Весь фокус в том, что право на бред является прецедентным. Мой бред легитимен, если кто-то уже бредил сходным образом – тогда я лишь ускоренным курсом наверстываю пройденное до меня.

«Оказывается, то была поросль безусловно неорганического происхождения... Ионатан засеивал песок на дне сосуда различными кристаллами... и из этого посева развилась та жалкая растительность, к наисердечнейшему сочувствию к которой нас призывал экспериментатор... Эти жалкие подражатели жизни жаждут света... они «гелиотропны», то есть обладают свойством, признаваемым наукой за одним лишь органическим миром... „И подумать только, что они мертвы“, – говорил Ионатан, и слезы выступали у него на глазах».  

Я купил эту книгу на дачной станции в киоске «Союзпечати». На стене стандартный портрет Хрущева, за плечами в муках законченный восьмой класс. Физика – смерть моя. Что такое масса – если она не вес и не объем, и не плотность? Девятый класс, тангенс с котангенсом я уже не потяну.

Я слышал имя писателя. Если быть точным, то видел на корешках собрания сочинений, стоявшего в доме, где вкусно кормят, – и вот начинаю в электричке читать. На деревянных лавках кемарят первобытные собиратели: грибники, ягодники, хозяйки с облезлым маникюром на черных ногтях.

Можно читать, ничего не понимать и ахать – к чему, читатель, я призываю и тебя. Я хочу, чтоб из прочитанного ты вынес лишь одно – что неодушевленных предметов не бывает.