02.02.2012 | Pre-print

Завтра была война-6

«Улыбка Будды»

6

Вот стихи, которые 14 августа 1945 года император Хирохито читал по радио:

«Терпите, нетерпимые факты,

смиритесь с судьбой».

Император был поэт. Поэтами были и его подданные, те, кто посвятил ему свою жизнь. Среди них студент токийского университета Томо Асауми, чье главное произведение – «Повесть о Снежной женщине». Пищей для вдохновения Томо служат старинные сюжеты. Когда и сам он превратится в сказку, то послужит другим пищей для поэтического вдохновения:

«Писк! Сжимают зубы бьющуюся тушку.

Но огромная змея уже обвила лису горло,

пусть долгожданным вкусом и наполнился его зев».

«Повесть о Снежной женщине» допустимо считать повестью лишь с той долей приближенности, которая может быть передана словом «приблизительность». Отсюда споры, является ли повествовательность здесь, как выражаются европейцы, «основным блюдом» или представляет собой съедобную корочку, под которой запечены стихотворные строки. То есть споры велись бы о «Снежной женщине», как они ведутся вокруг «Исэ моногатари»: что является приправой к чему, стихи к прозе или проза к стихам? Но лишенный краски и кисточки, Томо избрал такой способ письма, при котором невозможно определить жанровую принадлежность его «Снежной женщины». И вообще что-либо определенное о ней сказать. Мы помним пражского поэта, измышленного в Буэнос-Айресе: «Когда в книге нам попадаются вырванные страницы, мы, читатели, если даже увидеть их не суждено, все равно знаем, что они были написаны».    

Сам Томо подписался бы под тем, что «подразделение литературы на поэзию и прозу началось с возникновения последней». Он был шовинистом поэзии, и та в его лице мстила торжествующей пошлости прозы, вернее, европейской журналистике, скрывавшейся под личиной прозы. Томо даже не снисходил до презрения к какому-нибудь Акутагаве и другим современным «перьям». Японец пишет кисточкой или не пишет вовсе. Лучше повязать на лоб чистую хатимаки, чем нацарапать на ней перышком: «Божий ветер».

Первой эти слова произнесла принцесса Такакико, когда дважды, с промежутком в семь лет, непобедимая армада хана Хубилая была уничтожена тайфуном у священных берегов Японии.

«Бог дунул,

и они рассеялись».

-- сказала принцесса.

Сюжет «Снежной женщины» известен. Молодому художнику Накамуре монахи заказывают скульптуру Будды. Вместе со старым дровосеком Ясукити он отправляется в лес на поиски подходящего дерева:

«Если б сосна в чаще Авэво

женщиной стала, сказал бы ей:

„Пойдем со мной“».

Они заходят так далеко в чащу, что решают заночевать в шалаше. Посреди ночи Накамура проснулся от порыва ветра. Несмотря на цветущую весну, на месте сосны кружится снежный вихрь, а в основании его, воздев руки с растопыренными пальцами, неподвижно лежит заиндевевший дровосек. Тут

«Снежный вихрь спал,

как одежды с женщины,

распустившей исподнюю шнуровку»,

и Накамура впрямь видит женщину: та глядит на него через плечо, насупившись, красными кроличьими глазами. Накамура понимает, что в следующее мгновенье он разделит участь Ясукити.

«В полушаге от смерти вид оцепеневшей юности –

чем можно разжалобить бездетную?»

Но если только он кому-нибудь расскажет, что видел, пусть пеняет на себя.

Работа над статуей продвигалась медленно, Накамура возвращался домой затемно. Ставшая его женой молодая женщина, которую он случайно повстречал у леса, то и дело спрашивала: «Ну как? Ну как?».

Идут годы, у них рождаются дети, все казалось бы хорошо,

«Но отчего, скажи, рукав увлажнен,

когда от засухи посевы гибнут?»

Накамуре ничто не заменит счастье, которое охватывает творца при взгляде на удавшееся творение. Он знал его прежде и тоскует о нем смертною тоской. «Ну как? Ну как?» – кидается к нему жена, хотя знает наперед ответ. Целый день ждет она его прихода в надежде на невозможное. «Тень лежит на лице у Будды, все та же тень», – отвечает ей Накамура.

Однажды, вернувшись домой, он сказал жене: «Я должен открыть тебе тайну. Я чувствую, если не сделаю этого, мне не удастся главный труд моей жизни – скульптура Будды. Слушай же...».

Но едва поведал он ей то, что приключилось с ним в чаще леса, как

«В снежных снах все заклубилось,

и над татами сосна высится».

Жена медленно поднимает голову: у нее красные кроличьи глаза. «Я предупреждала тебя, чтоб никому не рассказывал, что ты видел», – сказала она чужим страшным голосом. Но убить мужа, которого любила и о простом человеческом счастье с которым так мечтала, выше ее сил. Она бежит прочь от людей, назад, туда, где обречена скитаться злым духом. «Миэко, вернись! Мама, вернись!» – неслись ей вдогонку голоса, делаясь все тише и тише. 

Наутро, войдя в храм, Накамура увидел, что тень исчезла с лица Будды – оно излучало спокойствие, на губах играла улыбка.

Шум мотора отдавался дрожью в руке через ручку штурвала. Один за другим, провожаемые лесом рук, взлетали самолеты и в виду священной горы Каймон скрывались в утренней дымке. Шасси, которое им больше никогда не понадобится, сбрасывалось: оно еще пригодится, и не единожды. Горючее лишь в один конец – та же тушь: ее должно быть в запасе ровно столько, чтобы записать все с первого раза, без помарок, без исправлений. А то что же, тебя посетило мнимое вдохновение? Еще лучше, когда нет ни туши, ни кисти, тогда восторг не гаснет при соприкосновении с плотным слоем бумаги.

«Сочинение книги

шло семимильными шагами,

так что даже не приходилось сожалеть о неучастии в нем руки:

самая скороходная бы не поспела».

Далеко внизу, слева, показался корабль – но как бы далеко он ни был, Томо сразу узнал его: крейсер «Австралия», флагман австралийского флота. Он изучил корабли противника, их фотоснимками была заклеена вся стена против его татами. Он смотрел на них, засыпая.

Силою воображения возможно на миг опередить предстоящее событие, причем испытываемое удовлетворение будет реальным. Это достигается путем длительных тренировок. Точно так же он приучал себя писать – лишь мысленно, но чтобы при этом восторг от ненаписанного был полноценным.

На «Австралии» его уже заметили, и зенитки били, пытаясь отгородиться от Томо стеной огня. Не доставало последнего стиха – нашел его:

«Кто посеет божественный ветер,

каких же всходов ему ожидать?»

-- и стал снижаться, торопясь войти в мертвую зону на уровне палубы. И когда это удалось, Томо ощутил знакомый толчок. Тушка машины забилась, как от сброшенного на летное поле шасси. Это могло значить только одно: самолет потерял подвешенную к нему двухсоткилограммовую бомбу.

На свою беду Томо долго тренировался в умении выплескивать себя за грань жизни, за грань отпущенного ему. Хватило и нескольких капель, чтобы у него вырвалось мучительное: «Бака!». Их так прозвали американцы – болванами. 

-- Болван! Болван! Бо...