19.01.2012 | Pre-print

Завтра была война-4

«Путем взаимной переписки»

4

Дочь писала:

«Мой родной любимый!

Ты не должен себя обвинять, что мамочка в больнице. Дома ты не можешь обеспечить ей равноценный уход, а в больнице все есть, даже свой театр. Обо мне не беспокойся, родной мой, я здорова. Я тебе еще не писала, что переехала. Правда, письма все равно лучше посылать по старому адресу: Саперная 11, общежитие Ленгосконсерватории. Теперь я живу у одной женщины – русской. У нее был инсульт, ей трудно ходить, и я оказываю ей помощь. У нее в комнате стоит пианино. Ее сын до войны учился в музыкальной школе. Не профессионально, а для себя. Я могу заниматься. Она всегда просит сыграть ей песню Сольвейг. Ты знаешь: „Зима пройдет и весна промелькнет, увянут все цветы, снегом их занесет, и ты ко мне вернешься, сердце мне говорит“. На Саперной заниматься было негде, только в Клубе швейника, и то не больше 40 минут. И еще надо было заранее записываться. Теперь совсем другой коленкор, как ты говоришь. Это благодаря кошельку, который она потеряла. В нем были продуктовые карточки, деньги и пенсионноая книжка. Когда я принесла это ей, она глазам своим не поверила. Я объясняю, что так воспитана. Тогда она сказала, что таких, как я, больше нет и чтоб я шла к ней жить. Говорит, что выдала бы своего сына за меня, если бы он был жив. Поздно, отвечаю, я уже замужем. А где, спрашивает, твой муж, на фронте? Я ей все рассказала. Что ленинградская консерватория эвакуировалась, но часть преподавателей и студентов откомандировали на строительство оборонительных рубежей и мужа тоже. Так я уехала без него, больше ничего о нем не знаю. Ну, говорит, если не знаешь, то все в порядке. Пока похоронка не придет, все хорошо. Кстати, часто бывают ошибки. Одна эвакуированная получила извещение на мужа, пошла к гадалке, а та говорит: жив он. Так что по разному. Есть гадалки, которые всегда говорят: «жив», а эта честно, как есть. Одной женщине сказала: нет, твой погиб, не жди. А одной говорит: жив, но ты его никогда больше не увидишь. На меня только посмотрела и сразу: ты, красавица, не печалься, у тебя все будет хорошо. Скоро важную бумагу получишь. Взяла Маркушину фотографию, положила на стол, спрашивает: как зовут? Я говорю: «Марком». И мужа своего увидишь, он на пути к тебе. На самом деле, куда я только ни обращалась. И с людьми разговаривала, никто ничего. Ты меня спрашиваешь: как Марик? Если б я знала, что да как. Говорят, несмотря на героизм защитников города, зима была очень тяжелая и не все пережили. Я здесь встретила своего однокурсника Мишу Завитновского, его сейчас призвали в армию. Он был на строительстве тех же укреплений, что и Маркуша, но его не видел. Рассказывает, что копали противотанковые рвы, как вдруг приказ все бросить и срочно возвращаться в Ленинград. Это 80 км пешком, их несколько раз бомбили. Но что я хочу сказать, недели не прошло, как захожу в общежитие и меня дожидается конверт из управления по делам культуры. Я совсем забыла, что подала документы на трудоустройство. А мне пришел положительный ответ. Организуется национальный узбекский цирк, нужен аккомпаниатор. Между прочим, это сразу дает II категорию, а у меня до сих пор была студенческая, практически как у иждевенцев. Работа легкая, я уже приступила. Репертуар педагогический. Заринов говорит: играй, чтоб у меня во рту рахат лукум был. И дал кусочек. На представлениях, конечно, будет оркестр, но разучивают под рояль. Или перед ранеными выступать, тоже под рояль. Здесь есть знаменитая семья цирковых акробатов Зариновых, три поколения под куполом цирка. Младшему семь, про него говорят, что он родился в опилках, это значит, на арене. Их аттракцион называется: „Арена ХХ века“. Они работают непривязанные. Сам Карим Заринов, однажды во время выступления сорвался со страшной высоты. Поднялся, повторил номер, и только тогда увезли в больницу. Но это еще не все, главное я приберегла на конец. Если бы ты знал, кто напротив меня сидит. Возвращаюсь я с репетиции, а мне на улице говорят: у вас гости. И я как почувствовала что-то. Бегу. Прибегаю, смотрю, Марик. Ну, что я тебе могу сказать, ты и сам все понимаешь. Похудел, кожа да кости, с палочкой. У него третья стадия дистрофии. Но это все пройдет. Как в песне Сольвейг: «Зима пройдет и весна промелькнет». В дороге он заболел брюшняком, его сняли с поезда. Тысяча и одна ночь кошмаров. Но к ленинградцам отношение хорошее. Когда они Ладожское озеро переехали, им сразу выдали по буханке хлеба и куску сала. Некоторые не выдерживали, набрасывались, а нельзя. Кровавый понос, и человек умирал. Маркуша по крошечному кусочку себе отрезал. Первое, что я спросила, не знает ли он что-нибудь о Юлике. Антонину Васильевну как-то раз он встретил, но давно, в октябре. Юлик ей письмо прислал с фронта. Маркуша потом еще раз специально к ней заходил, но двери были заколочены. В Ленинграде сейчас много квартир стоит таким образом, целые дома. Люди в эвакуации. Маркуша считает, что отсутствие известий самое лучшее известие. Точно-в-точь как моя хозяйка. От него тебе большой привет. Увидишь мамочку, передай ей, что у меня все хорошо, чтоб она не волновалась, ей вредно. Ваши Лиля и Марик».

Штемпель: «Проверено военной цензурой. Ташкент 145».

Назад письмо вернулось с перечеркнутым на конверте адресом, и от руки написано: «За смертью адресата».

«Я ВЫСШИЙ МИГ ВКУШАЮ СВОЙ»

Нет безобразья в природе при минус сорока. Это как: нет человека – нет греха. На бескрайних просторах космоса встречаются иные формы жизни, безгрешные, бесчеловечные. ЗК 085 913 (счастливый трамвайный билетик), продев себя в лямку, тянул легкую ношу. На просторах бескрайнего космоса тела пребывают в состоянии невесомости. Не привяжешь к саням, и улетит бесконечно малое небесное тело в такую же бесконечную пустоту вселенной.

Их кладут как бревна: поперек широко расставленных полозьев. Но человек, лежащий бревном, отличается от бревна: одно бревно предпочтительней двум, два предпочтительней трем, три – четырем и т.д. А с людьми наоборот. Своя ноша не тянет. Деревья, до того как быть поваленными и стать бревнами, питались соками земли. Люди, прежде чем быть поваленными и стать такими же бревнами, питались пайкой. Чужими недопитыми соками земли сыт не будешь, а не съеденная покойником пайка полагалась придурку Харону: лагерный обол.

На той неделе небо благословило ЗК 085 913 двойней. В бараке «им. Четвертого Интернационала» свое отжили сразу два троцкиста. Это прибыток в две пайки. Везти что одного, что двух, полозья сами скользят по убитой колее. И дня не проходит, чтоб ее не обновить.

До кладбища километров двенадцать, но если знаком каждый шаг, то дорога близка. Плоский валун, припорошенный манной небесной, обходишь слева: там есть место, где можно присесть, как на ступенечке, перевести дух. И вообще лучше обойти его слева. Трудно объяснить почему. Потому что слева пейзаж напоминает вкус свежего яблока на сорокаградусном морозе, а при такой температуре воздуха надкусанное яблоко не ассоциируется с грехопадением. Свобода от привычных ассоциаций, отметок по поведению: «хорошо», «плохо», «удовлетворительно», – разве она не стоит той малой несвободы, которой оплачена? Не стоит лагеря, который за одно это надо бы не клясть, а благословить?

Благословен ты, лагерь, научивший не на словах, но деятельно пониманию того, чтó есть тюрьма, где каждый из нас отбывает свой пожизненный срок: я сам себе эта тюрьма, мое тело мне тюрьма, а внешняя неволя помогает разрушить ее стены, и как можно скорей.

Обломки вселенной как стройматериалы. Дикарь приспосабливает к своему пониманию и обиходу вещи, выброшенные на берег после ночного кораблекрушения. Камень за пазухой – что это? Надо обращаться к урологу? А-а, понял, камень за пазухой это пайка, которой с тобой расплатился твой пассажир. Нельзя видеть все в черном свете. Как говорят американцы: think positive. Может, завтра пассажиров будет два.    

Двадцать лет он прожил в Чикаго, прежде чем сел на пароход, отбывавший на родину. Об этом не хочется ни думать, ни вспоминать. Think positive. Вырабатывается особая техника мысли. К примеру, отсюда виден овраг. Близость его иллюзорна, пройдено только две трети пути, а ты глазом не успеваешь моргнуть – и уже там. При правильной организации мысли возможно управлять временем. Тime is money. Коммерциализация времени как орудие порабощения. В первую очередь – порабощения мысли. «Gedanken sind frei!», <сноска: «Мысли свободны!» (Нем.)> – пел он в пору своей цюрихской юности. Потом переезд за океан, невозможность отвести взгляд от России. Так ребенок не в силах отвести взгляд от печки, завороженный картиною коралловых дворцов, посреди которых неистовствуют саламандры.

Вот и наш ледовый погост, на дне оврага. Пускаешь вперед себя того, кому обязан дополнительной пайкой. Он унесется на bobsleigh, следом – ты, сбегаешь, тормозя пятками, встречая тех, чьи пайки уже съел – вчера, неделю назад, месяц.... Боже, как время летит! Наматываешь на руку лямку и боком, чтобы не оступиться, выкарабкиваешься из этой воронки.

То ли по закону физики дорога сжимается с понижением температуры, то ли порожняком быстрее, но обратный путь короче.

В темноте, не доходя до зоны, ЗК 085 913 свернул в сторону пушистых белых бугорков, геометрическая правильность которых не вызывала сомнения в их рукотворном происхождении. Прежде здесь располагалась воинская часть института химобороны. Все, что от нее осталось – скрывавшиеся под шапочками снежной вязки заброшенные блиндажи. В одном были свалены лошадиные противогазы. ЗК 085 913 зарылся в них, достал из-за пазухи ставшую каменной пайку хлеба и принялся ее обсасывать, разминать беззубыми деснами, слюнить, как карандаш, которым сейчас будут писаться бессмертные строки. Запах снега, соединяясь с запахом прорезиненной парусины, заменял ароматы, доносящиеся с кухни. Это был миг высшего счастья, который ему когда-либо доводилось испытывать.