03.11.2011 | Искусство

Домашние питомцы

В выставке Юлии Кисиной известные политики предстают в виде кошачих лапок и собачьих хвостов

Что может быть более пошлым, чем открытка с кошечкой или собачкой? Что может быть более пафосным, чем возвещение о своих кумирах в виде портрета на стене в личном пространстве, будь то рабочий кабинет или спальня, будь то Путин или Че Гевара? На выставке Юлии Кисиной “Против политики” в зале Центра творческих индустрий “ПROEКТ_FAБRИКА”, прошедшей в рамках Московской биеннале современного искусства, оказывается, что это явления одного порядка. Судя по подписям, представлены фотографии известных политических деятелей прошлого и настоящего – от Ангелы Меркель до Адольфа Гитлера, от Михаила Бакунина до Саддама Хуссейна. Сфотографированы при этом кошачьи лапки и собачьи хвосты. Юлии Кисиной пришлось провести масштабный кастинг: по объявлению в газете пришло немало животных со своими хозяевами. Все они были отсняты в профессиональной студии по всем правилам классического фотопортрета, а из снимков отобраны наиболее похожие. Сходство есть несомненное: вот хотя бы в портрете фюрера межпальцевая шерстка свисает косой челкой, ладошка-подушечка корчится в известной гримасе, усы тоже есть, правда, этот фюрер – не брюнет, он поседел, как будто дожил до наших дней. В некотором смысле так оно и есть: есть ведь скинхеды, празднующие его день рождения и пытающиеся реализовать его идеи.

Слияние образов влиятельных политиков и домашних животных не такой уж дикий парадокс. Есть люди, для которых трясущаяся левретка является центром жизни, вокруг нее вертится весь мир, они кушают из одной тарелки и спят в одной постели. И есть люди, которые влюблены в политического лидера страны – эти завтракают в семейном кругу, обсуждая “его” дипломатические ходы и афоризмы, будто бы он является членом их семьи, любуются, как ловко он что-то делает, как будто они сами надрессировали его так здорово. Политик втирается в доверие и становится чем-то вроде домашнего питомца, которому прощают слишком многое. Недостатки кумира легко забываются – восхищаются его мягкими лапками и пушистым хвостом, и этот восторг затмевает то, что он выпустил когти и поранил тебя, сгрыз тапки, украл мясо, пометил свою территорию, включая не только обои, но и кровати, и одежду, принес домой блох. Бог с ним, будем жить с паразитами, в вонючей квартире, обойдемся без мяса и одежды, зато как он мяукает, делает охотничью стойку и ловко тушит лесные пожары… Надо помнить, кто тут хозяин. Есть толпы бездомных животных, и, если тебя выбрали и кормят, не стоит этим злоупотреблять, лучше доставлять удовольствие хозяину или хотя бы постараться не отравлять ему жизнь.

С точки зрения медицины, такая страстная любовь к животным – это извращение. А религия по этому поводу говорит “не сотвори себе кумира”. Не только из золотого тельца, но и из персидского кота или самоедской лайки. Надо помнить историю:

кошек люди приручили, чтобы они ловили мышей, собак – чтобы охраняли стада, имущество, охотились на дичь. Примерно за тем же люди завели себе государство – из практических целей.

Абсурдистское сравнение, данное выставкой “Против политики”, заходит очень далеко. Мало того, что в одном ряду представлены и Маркс, и Солженицын, так и тот, и другой – собачья задница в разных настроениях, одна грустит, а другая виляет. А Сартр и Брежнев, с изрядным портретным сходством каждого, – лапки котов. Кисина во всех своих проектах берет нечто обыденное и находит в нем тайный смысл, который становится приговором обществу. Можно вспомнить показанный в Москве в 2009-м проект “Тени отбрасывают людей”, где всего-то были перевернуты вверх ногами фото городской площади с горожанами, гуляющими на ней в солнечный день. И оказалось, что случайные прохожие отбрасывают не свои тени, а силуэты Микки-Мауса, ведьмы на метле, палача. Документальное наблюдение, без всякой ретуши – не каждый из нас идентичен себе.

Случайности у Кисиной всегда оказываются символичны. И фото собачьего хвоста под названием “Слон”, надо думать, не просто так попало в серию портретов политиков. Слон сразу напоминает о слепцах, которые щупали серого гиганта каждый со своей стороны и принимали доступную часть за целое. Отсюда следует, что воспринимать фигуру какого-бы то ни было общественного деятеля отдельно от истории человечества не стоит: он лишь часть большого процесса, чья-то лапка, рука судьбы. Мы же не готовы радоваться лапке котика отдельно от него самого, так, как можно радоваться политической фигуре отдельно от исторических обстоятельств? Но позволить себе столь независимую точку зрения на роль политика может только гражданин европейского государства, которым Юлия Кисина и является. Сама ее биография космополитична: родилась в Киеве, принимала участие в жизни московского андеграунда в период его расцвета, переехала в 1990 году в Берлин, где стала полноправным членом европейского художественного сообщества. Помимо художественных проектов, она – писатель, относящийся к передовым тенденциям мировой литературы. Сборники ее рассказов издавались как в Германии, так и в России.

Одновременно с открытием выставки Кисиной в серии “Библиотека московского концептуализма Германа Титова” вышла ее книга “Общество мертвых художников”, произведение на грани литературы и современного искусства.

Книгу можно было бы отнести к тому же документально-исповедальному жанру, что сейчас находится на пике популярности в России (пример тому – ставший бестселлером “Подстрочник” Лилианы Лунгиной). Такой рост интереса к мемуарам объясняется желанием узнать, “как оно было на самом деле”, из уст очевидца и участника событий, недоверием к посредникам, вольно трактующим события в пользу той или иной идеологии. Книга Кисиной также строится на желании спросить у незыблемых авторитетов искусства, как быть современным художникам, творчески запутавшимся в ситуации вседозволенности и размытости критериев. Этот сборник интервью с гениями мог бы также стать бестселлером, но вряд ли это случится. Кисина вновь пересекает грань дозволенного, и в данном случае беспокоит мертвецов – а где же еще взять авторитетное мнение, ведь известно, что “хороший художник – мертвый художник”. Но разве не интересно узнать, что думает о современной ситуации Илья Ефимович Репин, или увидеть самые новые работы Леонардо. Тут возникают вопросы веры – ведь беседы проводятся в форме спиритического сеанса, и опросу подвергается дух. Для того чтобы вызвать его, собираются наши современники, известные люди из области искусства, так или иначе связанные с теми, кого вызывают. С одной стороны, у каждого разговора есть много свидетелей, и то, что он состоялся – вроде бы факт, но с другой – даже глубоко верующих людей иногда посещают страшные мысли о том, что после земной жизни ничего нет, и потому реальность разговора с духом вызывает сомнения.

Впрочем, нельзя отрицать того, что происходит нечто неожиданное и по сути своей верное, что никак не может быть запрограммировано. Дух Леонардо да Винчи с готовностью соглашается рисовать, водя руками участников спиритического сеанса, в этом чувствуется замеченная в его творческом пути искусствоведами проблема “non finito”, незаконченности многих его произведений. Поставленные им задачи были столь велики, что их невозможно было решить в рамках одной человеческой жизни, и он будто хочет успеть сделать что-то еще. Сделанные Леонардо рисунки – абстракции, но это не кажется странным, ведь Леонардо писал о том, что “если бросить губкой, пропитанной краской, в стену, то на стене останется пятно, в котором любой может увидеть прекрасный пейзаж”, будто предсказывая абстрактный экспрессионизм. Правда, он пересказывал слова Боттичелли, и, соглашаясь с тем, что в хаотичных разводах краски можно увидеть что угодно, говорил о том, это неправильный ход мысли, и заявлял, что целью художника должны быть “человек и проявления его души”. И тут возникает проблема: как трактовать эти сделанные во время сеанса рисунки Леонардо, как понять, что он этим хотел сказать? Хотелось бы верить, что он, оставаясь при своем мнении о раскрытии движений человеческой души как цели художника, одобряет поворот искусства к современной ситуации, когда движения души не изображаются, но провоцируются произведением, и зрителю дается возможность в тех же абстракциях разбудить свою собственную мысль в попытках понять, что хотел сказать художник.

Мертвые художники часто не слишком разговорчивы. Беседы с ними бывают похожи на интервью со спортсменами, когда журналист извивается в муках, изобретая за мускулистых опрашиваемых мысли,

а те отвечают односложно “да” или “нет”, или более выразительно, но все же скупо, как Эллочка-людоедка: “Бред!” или “Разумеется”. В итоге получается, что в большей степени эти интервью раскрывают тех, кто задает вопросы. Для современных художников авторы прошлого как будто бы все время рядом, они обсуждают их работы, перебрасываются цитатами из мемуаров и частной переписки гениев, столь уместно, как будто сказано было вчера и именно про сегодня, и скупость ответов компенсируется оригинальностью вопросов. В каком-то смысле покойные фигуранты истории искусств – члены семьи, домашние питомцы, но если собак и кошек надо кормить и выгуливать, то гениев надо просто постоянно вспоминать, применяя их идеи к настоящему и к себе, тогда они продолжают жить.

Наиболее остроумным и не противоречащим самому себе ответчиком оказался Репин, возможно, именно потому, что спрашивали его в основном московские концептуалисты, художники, которые привычны к коллективным действиям. Со слов Репина становится известно, что души художников, искусствоведов и коллекционеров попадают после смерти в мировой музей, продолжают общаться на том свете и работать. К сожалению, на вопрос о том, делится ли рай на департаменты по профессиям, он не ответил. Но это неразрешимая проблема, если предположить, что для художника перспектива продолжать заниматься своим делом вечно может показаться райской, то для работника, вытачивающего детали за станком, работающего по 18 часов в день, продолжение трудодней в загробной жизни станет адом. Мы, конечно, знаем из истории, что у художника часто при жизни не бывает ни зарплаты, ни признания результатов его труда, но ему нравится его работа. А что делать с теми, кто получает зарплату, производит что-то нужное людям, но при этом ненавидит то, что он делает? Как почтальон Печкин сказал: “Я, может быть, только жить начинаю – на пенсию выхожу”. Пусть для них тоже сделают рай, в котором они будут делать то, что им будет очень нравиться.

Источник: "Культура", 27 октября - 9 ноября 2011 г.,