28.09.2011 | Арт

На свету и смерть светла

Выставка Виктора Корнеева сделана по-западному изящно, а по меркам Третьяковской галереи – просто идеально

Выставка станковых скульптур, а также фотоизображений монументальных произведений Виктора Корнеева в Инженерном корпусе Государственной Третьяковской галереи открывается грозным текстом про “развал великой страны” и “оборвавшуюся цепь истории отечественного искусства”, коим трагическим процессам противостоит творчество экспонента. Ну и, вероятно, сама экспозиция, патетически названная “В поисках света” (по названию одной из скульптур). Сам автор, хоть и публично признается в “ностальгии по прекрасному, добру и красоте человеческих отношений”, к мракобесной экспликации, состряпанной третьяковским куратором, отношения не имеет.

Корнеев живет и работает преимущественно в Швеции, отлично владеет современным пластическим языком, работает с большими объемами и, кажется, не очень хочет нести крест-ярлык незадавшегося “восьмидесятника”.

По крайней мере, так хочется думать после вернисажа.

Сама выставка сделана по-западному изящно, а по меркам Третьяковской галереи – просто идеально. Лесные озера на баннерах, задающих лейтмотив всей экспозиции, поначалу кажутся намеком на провинциальное происхождение автора, окончившего Пензенское художественное училище (впрочем, дальше была московская Строгановка), но присмотришься внимательнее – и видишь: ан нет, это уже скандинавские пасторали. Шутейно-лубочная бронзовая ню под названием “Красивая, веселая”, встречающая зрителя в первом зале, стала жертвой экспериментов светотехнической компании “Точка опоры”, которая по воле художника устроила шоу с помощью то затухающих, то загорающихся лампочек, чьи блики скользят по женской фигуре, балансирующей на камешке, фривольно расставив ноги. На голове “Флоры” – венок из настоящих сухих цветов. “Сидящая с красной лентой” в самом деле затягивает пучок пластиковой пунцовой змейкой. Игровое начало сквозит в экспериментах Корнеева с деревом, камнем, бронзой. И тут намека нет на “развал” и “облом”, политическо-эстетический кризис.

Однако формальный анекдот вдруг в самом деле обращается детской страшилкой – Корнеев как действительно современный художник ощущает тлетворный запашок кризиса в сегодняшней атмосфере, только кризиса антропологического.

У скульптора в арсенале слишком много обезглавленных, обезрученных, обезноженных тел. Тел, у которых – зияние в пробитой грудине, и хоть через эти дырки лучится призрачный свет, коли произведения выставлены в шведских парках или на берегу озер (Корнеев – гений пленэрной скульптуры), все равно ясно, что этот свет – неприкаянная душа после смерти физической оболочки.

Сама оболочка, впрочем, скульптору малоинтересна, несмотря на дотошно исполненные генитальные детали в женских и мужских обнаженных фигурах. Самая лучшая вещь Корнеева – гранитная “Шведская мадонна”, скрючившаяся фигурка обнаженной купальщицы, поставленная на морском (речном? озерном?) берегу. Она будто замком закрыла свое тело руками как нечто презренное, хоть и материально убедительное – тут в пластическую игру вступает материал, грубый камень. Эта Мадонна бесконечно ждет своего вознесения, дарованного отказа от бренной плоти. А дара все нет и нет, небесный почтальон задерживается, на земле холодает…

Но нет трагизма в этой избыточной эсхатологической метафорике Корнеева. Его фигуры сливаются с природой, прикасаются к ней, наполняются ее светом. И находят искомый покой после телесных карнавалов. В их мире не думают про “развалы страны”. Их отчизна – Град Божий, сivitas Dei.

Источник: "Культура" № 32, 08-14.09.2011,