15.07.2005 | Общество

НБП любит вас

По данным самих нацболов, в каждом подъезде в партию вступают в среднем три человека

Партия Эдуарда Лимонова — это не просто единственная настоящая политическая организация в России. Это даже не просто самое яркое и динамичное оппозиционное движение десятилетия. Это диагноз. В какое время и в какой стране мы живем, если лозунги национал-большевиков становятся единственно верными, если черный серп и молот становятся символом добра, а Эдуард Лимонов и его армия подростков — национальными героями?

Однажды вечером этой зимой в вашу дверь постучат. В глазок вы увидите, скорее всего, мужчину лет тридцати пяти с внешностью инженерно-технического работника, с ним, возможно, будет совсем молодая девушка с волосами цвета начищенной меди (если вы спросите, она довольно зло ответит, что красит их так уже лет пять, ни к какой оранжевой революции это отношения не имеет). В сторонке — в глазок вы его не увидите — будет стоять крепкий молодой парень с рюкзаком, полным листовок. Вам станет немного любопытно, зачем эти нестрашные, не похожие на милицию или сантехников люди звонят вам в дверь, и вы спросите, кто там.

— Национал-большевистская партия, партия Лимонова, агитатор! — комсомольским тоном ответит вам человек с внешностью инженера и спросит, не могли бы вы уделить ему несколько минут. Если вы откажете, эти люди вежливо попрощаются и позвонят в следующую дверь. А может, вам будет скучно или одиноко или вы захотите вылить на этих нацболов всю накопившуюся в вас ярость — на власть ли, на них ли самих. Тогда вы откроете дверь. Так делает примерно каждый пятый.

— Вы знаете, что я хочу вам сказать? — с ходу начинает женщина лет пятидесяти пяти, одетая в короткий голубой махровый халат. Это первая дверь, куда в этот вечер постучались нацболы, на верхнем этаже пятиэтажки у метро «Улица Подбельского». Здесь живут почти исключительно пенсионеры, по нынешним временам — самая благодарная из всех возможных аудиторий: — Все это правильно, конечно, — продолжает женщина. — Все правительство надо вешать. Но это ничего не изменит. Я вот все жду революции, никак не дождусь.

— Да что же ее ждать? — с улыбкой спрашивает Дима (это который похож на инженера), всем своим приветливым видом показывая, что вот она, революция, сама пришла и постучала в дверь.

— Я бы еще была очень довольна, если бы чернозадых отсюда выкинуть, — продолжает мечтать пенсионерка.

— Чернозадых выкинем! — с готовностью соглашается Марина с медными волосами.

Довольная дама в халатике берет две анкеты для вступления в партию — для себя и для мужа. На оборотной стороне анкет — портреты семерых нацболов, приговоренных к пяти годам колонии за захват кабинета министра здравоохранения. «А, лимоновцы, знаю! — расплывается в улыбке пенсионерка и велит вернуться за анкетами чуть позже. — Я хоть штаны надену».

Как только мы спускаемся этажом ниже, Дима с Мариной просят меня про «чернозадых» не писать. «Люди таджиков не любят, а сами за гроши вкалывать не хотят», — объясняет Марина и добавляет, что она-то сама против «них» ничего такого не имеет, если «они» не «наглеют» совсем. Ну, политика — дело такое: чтобы привлечь сторонников, приходится иногда обывателю чего только не наобещать, хоть бы и чернозадых выселить. А сами партийцы вроде как выше и умнее этого всего.

Это, как ни странно, вполне принципиальная позиция. По новому закону о партиях для регистрации необходимо предъявить список 50 тысяч членов партии. Пока известны два метода составления подобных списков: переписывание фамилий и адресов из всевозможных домовых книг и телефонных справочников (это для тех партий, которым не грозит проверка) и (для всех остальных) покупка подписей: деньги получают те, кто приносит подписи, а зачастую и те, кто непосредственно подписывает. Нацболы же добровольно для своей партии собирают подписи, за которые платят исключительно обещаниями — то есть занимаются классической политической работой.

Нудной, утомительной работой, пахнущей подъездными крысами и бедной стряпней, ароматы которой душной волной вырываются на лестничную клетку, когда открывается дверь очередной квартиры. По данным самих нацболов, в каждом подъезде в партию вступают в среднем три человека. Это значит, что среди ваших соседей по подъезду члены НБП либо уже появились, либо появятся через неделю-другую, когда до вас дойдут агитаторы. Ни о какой другой политической партии сегодня этого сказать нельзя.

Кто боится Эдуарда Лимонова

Удивительные разговоры происходят, когда нацболы идут по квартирам. Толстая бабулька начинает кричать, что она побывала в фашистском концлагере и ни с каким Лимоновым-нацистом ничего общего иметь не хочет. Усталая женщина, отгоняя от двери мальчишку лет семи («Иди делай уроки!»), говорит: «Я вашей партии, может, особо и не сочувствую, но мальчишек жалко», — и соглашается взять анкету и газету «Лимонка», обещает подумать. Моложавая пенсионерка («работающая пенсионерка» — уточняет она свой социальный статус) сначала говорит: «Понимаете, мне ребят очень жалко, которые сидят, а вашего Лимонова бы я с удовольствием из крупнокалиберного», — но потом вступает в долгие и даже мучительные переговоры с агитаторами. Дело доходит до того, что она просит ручку, чтобы заполнить анкету, но, увидев, что надо вписывать паспортные данные и адрес, отказывается. В общем, власть сделала НБП биографию: о партии, во-первых, все слышали, а во-вторых, она теперь прочно ассоциируется с сидельцами-страдальцами, да еще юными, которые во все времена вызывали и будут вызывать сочувствие у пожилых женщин и зависть у молодых мужчин. «У нас пятьдесят человек в тюрьме», — с благородной болью в голосе говорят партийцы, в том числе и сам Лимонов, по случаю и без случая.

Их на самом деле сорок семь: семеро осужденных «за Минздрав», один приговоренный к шести месяцам в Красноярске фактически за обнаруженные в его компьютере антипутинские статьи и тридцать девять, ожидающих суда за захват кабинета в приемной президента (в декабре арестованных было сорок, но через месяц отпустили самого юного, 15-летнего Ваню Петрова из Твери). Арестанты — это действительно главная головная боль лидеров НБП. Но они же и основная романтическая легенда партии. Какой 15-летний не хочет почувствовать себя хотя бы немножечко политзэком?

Сначала биографию, конечно, сделали самому Лимонову. Его арест в апреле 2001 года, обставленный пожестче, чем арест Ходорковского, нависшая на какое-то время перспектива двадцати с лишним лет за решеткой, затем приговор — четыре года, — явно чрезмерный в совершенно развалившемся деле, эффектный выход из тюрьмы загорелого и решительного («Я намерен продолжить политическую борьбу», — сказал он журналистам) политика, к тому же за два года тюрьмы написавшего четыре книги, позволили образу Лимонова-вождя окончательно вытеснить привычный образ Эдички.

— Я пришел в НБП, когда прочитал «Анатомию героя» Лимонова, — говорит Кирилл Ананьев, один из самых ярких молодых энбэпэшников, выполняющий функции «бункер-фюрера» — смотрителя штаба партии: — Я понял, что это человек, который не будет врать нам. Он тогда еще сидел, так что он был не бог, но что-то вот такое. Я думал, ему реально дадут четырнадцать лет и вождя мы уже не увидим. Будет только слово вождя. — Сам Лимонов в книге «Моя политическая биография» пишет, что во время ареста сказал подельникам: «Национал-большевистская партия по-настоящему родилась сегодня, ребята. Запомните этот день».

Если среди поклонников и сподвижников отсидка сделала Лимонова полубогом, то для сторонних наблюдателей она легитимировала его как политика. Теперь слова некоторых из матерей политзэков, обвинивших Лимонова чуть ли не в совращении и заклании сыновей, звучат неубедительно: Лимонов, который сам первый отсидел за свои убеждения, имеет полное право обвинять этих женщин в неуважении к собственным детям и их политическим взглядам. И наконец, в глазах любого человека, способного оценить драматическую и цельную историю, арест сделал Лимонова очевидным героем, героем в чисто литературном смысле. Ибо его история — это история, которую интересно и слушать, и рассказывать.

Пока герой сидел, режиссер Александр Велединский снял фильм «Русское» по мотивам четырех ранних автобиографических книг Лимонова. Фильм, который уже успел получить кое-какие призы на кое-каких фестивалях, выходит в прокат сейчас — в самое удачное для Лимонова и его дела время. Автору, то есть герою, чрезвычайно повезло: фильм хороший. Но главное, в интонации фильма удивительным образом сочетаются безусловная симпатия и даже любовь к герою и в то же время обезоруживающая ирония. В одном из первых кадров юный Лимонов, то есть Эд Савенко, которого играет Андрей Чадов, читает свои стихи во время ноябрьской демонстрации на фоне памятника Ленину, и сам он выглядит как настоящий будущий вождь: в петлице красная ленточка, в руках кепка, стихи кошмарные. Через минуту выясняется, что чтение было призвано отвлечь внимание от приятеля-карманника, который раздобывал деньги на «празднование» Октября. Такой криминал в таком контексте выглядит исключительно симпатично. Затем на подростка Савенко сваливается масса понадерганных из разных книг благородных испытаний, и когда ближе к финалу герой вдруг забирается на колокольню, чтобы — вдруг поможет? — помолиться, зрителю уже очень хочется, чтобы все, о чем он просит, сбылось: «Господи! Если ты есть, сделай так, чтобы моя жизнь была необыкновенной. Чтобы она была как в книгах. Чтобы я всегда побеждал. Чтобы я был самым-самым героем. Чтобы меня все любили. Все-все-все».

Легенда о мальчике, таком же непонятом и гениальном, как все подростки, таком же недолюбленном, но благородном, таком же перепуганном и бесстрашном, — это лучшая из всех возможных легенд для политического лидера. Костяк любого движения составляют две группы людей. Первая — люди совсем молодые, одержимые идеей и остро нуждающиеся в общении, при этом не обремененные семьей и прочими обязательствами; вторая — это мужчины средних лет с неосуществленными амбициями, то есть подростки-переростки. И те и другие в Лимонове не только узнают самих себя, но и- в особенности после его отсидки — видят недостижимый идеал.

Национал-большевики как они есть

Общие собрания нацболов в Москве (а существуют еще больше пятидесяти региональных организаций) проходят по понедельникам в «бункере». Так штаб НБП называется давно, но последнее время полуподвальное помещение на улице Марии Ульяновой все больше начинает соответствовать названию. После серии налетов на «бункер» со стороны ФСБ — иначе эти вооруженные вторжения, судя по описаниям, назвать трудно — установлена система шлюзов, как в российских тюрьмах: две массивные железные двери открываются поочередно, за каждой стоит охранник. Постепенно набирается человек 80. Больше всего они похожи на толпу студентов. Все друг на друга похожи, поэтому лидеров — вроде Кирилла Ананьева — видно издалека. Кто-то отрастил бороду и выглядит постарше. Кто-то действительно старше, поэтому тщательно бреется. Девочки ходят парами и, прежде чем сменить дислокацию, по три раза говорят друг другу: «Ну что, пойдем?»

Лимонов не всегда приезжает на общие собрания, но на этот раз он здесь. «Есть одна сногсшибательная новость, — сообщает он в самом начале. — В четыре часа мне позвонил Марат Гельман и сказал: «Эдуард, мне только что позвонил известный вам человек — имеется в виду Сурков — и просил передать, что с ребят снимают 278-ю статью». Это статья «Насильственный захват власти», которая предъявлялась тридцати девяти арестованным за захват приемной президента. Наказание — 12—20 лет. Правда ли, что ее снимают, непонятно: кроме галериста-политтехнолога Гельмана об этом пока неизвестно никому. «Но он обычно не обманывается, господин Гельман, — говорит Лимонов. — В нашей стране, оказывается, есть и общественное мнение, — продолжает он. — Они это обвинение сняли не по доброте душевной, а потому что люди с теми же самыми требованиями выступают по всей стране». Имеются в виду протесты пенсионеров, а ведь именно против монетизации льгот и был направлен августовский захват кабинета министра здравоохранения.

Лимонов говорит почти час, говорит сбивчиво и, в общем, довольно скучно. Многое из того, что он говорит, хорошо знакомо всем присутствующим, а потому звучит почти как заклинание. «Не надо чувствовать себя криминалом… Какой власти мы хотим? Мы что, хотим разъезжать на дорогих „мерседесах“? Мы хотим участвовать в судьбе своей страны!.. Я думаю, что, когда человек молод, он честнее… Может, кому-то из вас выбьют — именно выбьют — это из головы, и вы тоже будете говорить ложь… Пугачеву было тридцать лет, когда его казнили, а вокруг него была молодежь. Вокруг Ленина были молодые люди. Молотову было шестнадцать лет, когда он вступил в партию, Сталину — семнадцать… Нам с вами не простят поползновений на то, чтобы вытащить из кабинетов чиновников, а старикам придется простить… Очень интересная атмосфера в стране, впервые с 1993 года народ воспрянул… Власть должна подвинуться, должна дать людям возможность высказаться». И так далее. Его слушают как учителя (с маленькой буквы) — с уважением и вниманием, но без явного восторга. С другой стороны, за 50 минут такой вот речи никто не выходит из комнаты. Это уже дисциплина.

Как раз про дисциплину, про то, что явка на митинги обязательна, про то, что надо встряхнуться и продолжить путь, несмотря на отсутствие многих товарищей (кроме арестованных еще с десяток нацболов, опасаясь задержания, ушли в подполье), говорит Владимир Линдерман, партийная кличка — Абель. В отличие, пожалуй, от всех деятелей НБП, включая самого Лимонова, Линдерман не типаж. Русскоязычный еврей из Риги, бывший редактор самиздатского журнала «Третья модернизация», человек, придумавший безумную, непонятно как осуществившуюся в реальности интеллектуально-порнографическую газету «Еще» (за нее он в начале 90-х был объявлен в розыск российской Генпрокуратурой, но, помнится, все равно приезжал из Риги поглазеть на прокурора, зачитывавшего в переполненном зале суда истерические заключения экспертов по поводу содержания газеты). Необыкновенно умный и образованный придумщик всего, Линдерман при этом совершенно не публичный политик. В отличие от предыдущего главного идеолога НБП, Александра Дугина, он не вступает в конкуренцию с Лимоновым, а дополняет его идеально. Осенью 2003 года он провел три недели в Лефортово. Будучи объявленным в розыск в Латвии якобы за попытку покушения на президента, сам он утверждает, что не было ни попытки, ни даже оружия, хранение которого ему вменяется, а были только выступления в защиту русских. Иными словами, верность делу он успел доказать лучшим из доступных нацболу способов.

В чем это дело заключается, лучше всех формулирует именно Абель: «Мы выступаем на стороне добра». Его слова повторяют все нацболы, включая самого Лимонова. Поначалу это звучало несколько иначе: нацболы всегда утверждали, что борются за «национальную и социальную справедливость». Но когда эти слова звучали из уст Дугина, а рядом сновали молодые люди в черных костюмах, становилось жутковато. Со временем почти незаметно для окружающих «социальная справедливость» стала почему-то для нацболов главнее, а вся их риторика стала, по сути, правозащитной. Именно как правозащитники лимоновцы стали отвергать какую бы то ни было чисто политическую идеологию. Лимонов, как он утверждает, всегда говорил, что, например, форма собственности не имеет никакого значения, важно только, соблюдаются ли права рабочих. «И считаю, что я абсолютно прав», — добавляет он.

Не соглашаться с сегодняшними нацболами невозможно. Это все равно что сказать: рабочим не надо платить, стариков не надо уважать, а справедливости и добра вообще быть не должно. Не говоря уж о людях молодых и красивых, которые отстаивают эти ценности столь самоотверженно. Последним «прибежищем» либерала становятся возражения против названия и символики партии — ну и, конечно, против самого Лимонова.

«Глупости», — скажет Абель и отправит все эти возражения на свалку истории. «Старые идеологии, книжные идеологии свой век отжили, — утверждает он. — Например, спор про льготы может быть теоретически-экономическим, но ясно, что власть поступила злобно. Чтобы это доказать, не нужна идеология. Это дано нам как факт — как снег. Наша идеология — это противостояние злу и борьба за политические свободы». Ну а как же национализм, большевизм? «Мы не исторический клуб, — терпеливо объясняет Линдерман. — Это все равно что спросить, а как вы относитесь к Французской революции? Это была массовая утопия, человеческая трагедия. Марксизм свою жизнь закончил. А национализм — тут надо понимать, что это не хорошо и не плохо, это нормально».

Что касается символики — черный серп и молот в белом кружочке на красном фоне, — это, говорит Абель, «вещи, которые придают политической идеологии характер религиозной веры. Для нас это символ, овеянный арестами. Я сам в Лефортово каждое утро читал „Молитву нацбола“. Если бы у меня была возможность повесить флаг в камере, почувствовать единение со своими братьями и сестрами по партии…»

«Молитва нацбола» — это не та молитва, которую Андрей Чадов произносит в фильме «Русское». Это вот что:

Я, воин НБП, приветствую новый день.

И в этот час единения партии я со своими братьями!

Чувствую мощную силу всех братьев партии,

Где бы они сейчас ни находились.

Пусть моя кровь вольется в кровь партии,

Пусть мы станем единым телом.

Да, смерть!

Говорят, у других заключенных этот текст вызывает восхищение. Сам Лимонов о символике и названии партии говорит по-другому. Что символика родилась совсем случайно: просто художник нарисовал такую обложку к «Исчезновению варваров», с нее и срисовали флаг новой партии. Ну и название тоже — менять его теперь уже никто не будет, но Лимонов говорит, что взял бы другое, если бы это было возможно. Он, конечно, говорит правду — как говорит правду мужчина, который шепчет женщине, что любит только ее. Просто это не значит, что так было раньше и будет в будущем.

А раньше было вот что. До возвращения из эмиграции Лимонов водил пренеприятнейшие знакомства: французские крайние правые, сербские вояки на границе с Хорватией. Да и после возвращения, еще до знакомства с Дугиным, он успел побывать министром в так называемом теневом правительстве Жириновского. Когда появилась идея НБП, Лимонов ездил во Францию просить денег на партийную газету у новых правых и старых фашистов (ему не дали). Такое впечатление, что в человека встроено некое поисковое устройство, которое в любой точке земного шара позволяет ему безошибочно определить если не самую крайнюю, то самую неприятную для власти оппозицию. Это потому что он писатель, а может, потому что он подросток. Так или иначе, всегда и везде он будет стоять именно там, где он наиболее противен власти. Просто при власти более или менее приличной это место выглядит довольно-таки неаппетитно. Чем хуже власть, тем лучше выглядит Лимонов. Для того чтобы национал-большевистская партия отождествлялась с добром, даже для того чтобы она сама себя так представляла, надо, чтобы власть в стране отождествлялась со злом. Более того, власть, видимо, сама себя отождествляет со злом — иначе ей не было бы так страшно смотреться в зеркало, которое подставляют ей лимоновцы. Впрочем, дальше уже идет та речь, которую произнесет агитатор Национал-большевистской партии, партии Лимонова, как-нибудь вечером, этой зимой, когда он постучит в вашу дверь.

Источник: "Большой город", № 1 (127), 31.01. 2005,