12.04.2011 | Аахен-Яхрома

Х

Хайдусёбёслё, Хальяла, Харкань, Харлем, Харьков, Хевиз, Херцег-Нови, Хор Вирап, Хуст,

528. ХАЙДУСЁБЁСЛЁ

1998

Из Дебрецена часа два мы ехали по голой степи, только качались на ветру метелки ковыля. Остановились у длинного арочного моста, построенного турками: под главным пролетом воды не было, только трава – зеленая, а не сгоревшая от солнца. Возле входа на мост пожилые мадьяры торговали вязаными носками, салфетками с розово-голубыми розами, вышитыми крестиком, и овчинными тапочками.

Дальше мы поехали в степь и прибыли в пятизвездную гостиницу, которая должна была напоминать караван-сарай: растянувшиеся по степи цепочки низких домиков с глухими стенами, а внутри прохладные аркады и бассейны, окруженные кустами роз.

Солнце пекло страшно. На пыльном выгоне перед въездом в гостиницу нам показали шоу гайдуков. Парни в плоских шляпках, вышитых розами жилетах и широченных синих штанах, похожих на юбки, творили чудеса. С невероятной точностью, будто птица с ветки на ветку, перескакивали с одной лошади на другую и, стоя на крупе, правили квадригой хрипящих, злых коней. Метали шляпу друг другу, подхватывали ее то на лету, то, вися на одном стремени под брюхом лошади, ловили ее с земли.

Потом нас посадили в микроавтобус и повезли куда-то дальше в пушту. Показались низенькие дощатые строения, и все сильнее чувствовалась вонь.

Нам показали свинарник, где на загаженной соломе валялись хряки с висячими ушами и налитыми кровью глазками – странные, обросшие клочковатой шерстью.

«Это – прямые потомки тех свиней, которых привели с собой из Азии наши предки, когда обрели здесь Родину,» – сообщил администратор гостиницы.

После этих свиней я навечно влюбился в мадьяров. Во-первых, это гениально – за неимением жирафов либо носорогов показывать туристам свиней. Во-вторых – дикие мадьяры, придя из азиатских степей, устроили себе очень обитаемую родину.

529. ХАЛЬЯЛА

1973

Маленький городок, почти деревня, вокруг – луга с черно-белыми коровами и перелески. Среди двухэтажных домиков – средневековая церковь. Аскетическая, ничего кроме конструктивно необходимого, и высоченная приземистая колокольня. Этажей десять, не меньше. Почему здесь построили такое громадное сооружение?

530. ХАРКАНЬ

1998

Нас привезли на термальный курорт Харкань, рядом с хорватской границей. Вокруг – мягкие зеленые холмы, а вдалеке коническая горка, на верхушке развалины какого-то замка.

Когда мы вышли из автобуса, почувствовали, что пахнет дерьмом. Достояние Харкани – вода и грязь, насыщенные сероводородом. Администратор рассказал легенду, которую здесь наверняка рассказывают всем: дьявол решил устроить себе поле, чтобы посадить семена зла, и распахал стоящий рядом холм Сармошьё. Из чертовых борозд хлынула зловонная вода, жители окрестных деревень в ужасе разбежались, но один увечный старик, скрученный артритом, упал в яму и немедленно выздоровел.

Я не знаю, что значит Сармошьё («сар» по-венгерски, кажется «желтый»), но звучит это название для русского уха столь же несимпатично, как Харкань. Думаю, что Харкань этимологически и фонетически не привлекательна для большинства европейцев, от греков, англичан, французов, итальянцев, португальцев, румын и испанцев до всех славян. Вряд ли оно звучит приятно для немцев и скандинавов, но их языки я не знаю почти совсем.

В Харкани я купался в дурно пахнущей голубой воде, и было очень приятно. За обедом (вино и еда припахивали сероводородом) администратор очень вежливо спросил, не болен ли я болезнью Бехтерева. После утвердительного ответа осведомился, как мне понравилось в Харкани и как я смотрю на перспективы прибытия русских пациентов на этот курорт. Я сказал, что мне-то понравилось очень, но по поводу перспектив скептичен. Какой русский поедет лечиться в Харкань? Он огорчился: мое лингвистическое соображение для него оказалось неожиданным.

Я сейчас такой же перекореженный старик, с радостью отправился бы в Харкань, глядел бы на Сармошьё: плевать мне на лингвопсихологию.

531. ХАРЛЕМ

1991

С Ришардом и Мариной поехали в Харлем: каналы с жилыми баржами, цветочки в окнах, кто-то жарит сосиски на решетке. Стиснутые высокие домики, одно окно слева от двери, по три на двух-трех этажах выше, до смутного неба. Небольшой памятник Петру, и свет как у Вермеера – легкий и текучий, нежно заливающий мир.

Мы поднялись на дюну. Внизу бушевало море. Я сбежал по мокрому твердому песку, и тут же меня залило соленой пеной. Вскарабкался обратно, мы пошли греться в бар, пили голландскую можжевеловку, закусывали грубым серым хлебом и ливерной колбасой. Выпив водки и съев бутерброд, Ришард погладил себя по животу и блаженно произнес: «хезелах…» – «ну прямо, как дома…».

532. ХАРЬКОВ

1970

Сколько я ездил мимо Харькова, туда-обратно, не помню. Много раз. Но кроме вокзала почти ничего не видел.

Однажды в 70-м Володар Шимановский вез свою дочку Ксюшу, мою будущую первую жену, и меня из Крыма на «Москвиче – 403» – мы убегали от холерного карантина.

Проехали сквозь центр Харькова, оказались на площади немыслимого размера, а там – титаническое здание бывшего Госпрома, построенного, когда Харьков был столицей УССР. Оно было выкрашено в мрачный серый цвет (или было закоптелое, не знаю) и впечатляло бесчеловечностью. Хотя, конечно, это важнейший памятник конструктивизма. И теперь я знаю, что оно во многом предвосхитило западные постройки последней четверти прошлого века.

Потом мы ехали по каким-то горбатым улицам, дальше пошли хрущевские и брежневские новостройки, город закончился.

Вообще-то Харьков былых времен я знаю в основном по хорошей повести «Подросток Савенко» Лимонова и по фотографиям Бориса Михайлова.

533. ХЕВИЗ

1998

«Viz» по-венгерски – «вода», то есть название этого городка на Балатоне, у подножия скалистых горок Баконь, значит, как я понимаю, что-то вроде «Водяной». Главная его достопримечательность – самое большое в мире термальное озеро. Таких озер два. Второе находится далеко, в Новой Зеландии.

Его размер, думаю, около двухсот метров в диаметре. Вдоль берега идут деревянные здания купален, построенные на закате Австро-Венгрии: нечто в духе «Волшебника Изумрудного города», с острыми башенками, резными галереями и балкончиками. Озеро заросло индийскими и египетскими лотосами, посаженными здесь в 20-е годы. Температура воды круглый год за тридцать градусов.

Сперва купаться мне не хотелось, но посмотрел на людей, плещущихся в ярко-зеленой воде среди алых и белых цветов, и решил присоединиться. Купил плавки, полез в воду. Ощущение забавное. Вода кажется густой, пахнет болотцем и лотосами, ноги запутываются в длинных стеблях. Я думаю, приятнее всего бултыхаться в этом озере зимой.

534. ХЕРЦЕГ-НОВИ

1994

Из Пераста мы приехали к устью Которского залива в городок Херцог Нови, на границу с Хорватией. Вдоль набережной – рестораны, на верхушке скалы руины какого-то замка. Ели жареную рыбу в одном из прибрежных заведений, запивали ее темным, тяжелым, горьковатым вином «Вранац».

Сели на паром, поплыли через залив. Виды открывались великолепные.

535. ХОР ВИРАП

1995, 1997, 2001

Из Еревана спустились в Араратскую долину, здесь было еще жарче, чем в городе. Вдоль шоссе шли скошенные пшеничные поля, направо среди долины торчала рыжая крутая горка. На ней виднелась церковь, а вдали, на фоне глубоко-синего неба, висели снежные вершины Арарата. Вид – как на картине Сарьяна, только еще неправдоподобнее. Мы въехали на горку – «РАФик» урчал и пыхтел.

Это Хор Вирап, Глубокая Яма. Вроде бы когда-то здесь стоял дворец царя Трдата III, и он посадил в темницу, вырубленную в скале и кишащую змеями и скорпионами, Св. Григория Просветителя за то, что тот исповедовал христианство. Григорий просидел там тринадцать лет, а потом с Трдатом что-то приключилось. Не то он превратился в кабана, не то возомнил себя таковым, но Григорий ему вернул человеческий облик, после чего Трдат крестился и обратил в христианство свой народ. Это, как известно, случилось в 301 году, и Армения первая страна, где христианство стало официальной религией.

Церковь Аствацацин довольно поздняя, XVII века, но очень точных очертаний и идеально вписана в пейзаж; и великолепна ее кладка из больших блоков разноцветного туфа – розовых, терракотовых, почти черных, зеленоватых и золотисто-охристых. Внутри церкви сумрачно, а стены чернеют глубокими морщинами, в них кое-где торчат мелкие галечные камешки, какими усыпан пол церкви. Верующие долго подбирали эти камешки с пола, карябали ими стены. Если камешек застрянет – желание исполнится. Я попробовал. Мой камешек не упал. Это – благодаря стараниям моих предшественников, протерших глубокие борозды в стене.

Справа от алтаря вниз, в темноту, вела узкая, почти отвесная лестница со скользкими ступенями. Я в яму, где содержали Григора Лусаворича, спускаться не стал: и спина уже не позволяла, и не очень я большой любитель подземелий. Андрей полез вниз, еле протискиваясь под низким сводом. Через несколько минут выбрался наверх, сказал, что узилище впечатляющее: как могила.

Со стены монастыря Хор-Вирап редкий вид на Арарат. В полукилометре от подошвы монастырской горки стоят пограничные вышки и тянется колючая проволока. За ней распаханная нейтральная полоса, снова вышки и проволока, потом плоская пустая долина, и вдруг над ней громоздится двуглавая гора. Она будто плывет на тебя из неба, ее сверкающие вершины кажутся вещественнее, чем расплывающееся в дымке подножие.

Темная глубокая яма, куда лезть не хотелось, и великая гора, оторвавшаяся от земли. Пересечение верха и низа, корней-змей и заоблачного полета, выцветшая трава и темная с синева неба – это и есть Армения, возможно.

536. ХУСТ

1971

На лавках возле дверей беленых – ни пятнышка – домов сидели старики-венгры с седыми вислыми усами, в суконных черных костюмах и ослепительно белых сорочках. Среди темной зелени деревьев белела готическая церковь, кальвинистская.

На воскресном рынке торговали удивительными вещами – патефоном, фанерованным под красное дерево, пластинками с довоенной венгерской эстрадой, женским корсетом времен «Венеры в мехах» и щербатым фаянсовым умывальником, разрисованным розовыми и лазурными розанами.

Половину рыночной площади занимали кибитки цыган из племени кэлдерари, котельников. Они лудили кастрюли, продавали ржавые трубы и краны, разномастные гвозди и скобы. Тут же на черном, липко-жирном мангале жарилось мясо, стоял густой чад. Ветер поднимал вихри пыли, и перемешивались украинские, русинские и венгерские слова.