06.04.2011 | Pre-print

Кого судить?-1

Первая часть пьесы Леонида Гиршовича "Кого судить?"

Из мрака выступает часть сцены слева. На кровати пятками в зал то опадающее, то вздувающееся пузо - или это воздушный шар, перехваченный вверху ниткой (там, где пупок)?

Засим правая сторона сцены. Коммунальная кухня. Двое мужчин пилят бревно, один в вицмундире, другой лапотник: борода, рубаха и т. п. В маленькой кастрюльке на плите у правой стенки варит человек в шинели внакидку. Симметрично очкарик в пижаме (в красную, коричневую, черную и белую полоски) варит в кастрюльке на плите у противоположной стены. Пятый в одной только (пристойной длины) майке стирает в поставленном на табуретку тазу. Последний, шестой (райкомовская шляпа, синий костюм, квадратные плечи), произносит, будто бы ведущий (уютный южный выговор: вместо "г" - "х", "в" после гласной подворачивается утробным дифтонгом):

 

- Огромная такая, белая и мягкая, как сваренное к завтраку яйцо в мешочек...

Чей-то голос поправляет:

- В мешок. Чего прибедняться...

- ...лежит по утрам Хозяюшка в постели. Став на пол, уплотнит себя мундиром школьной директорши...

Та иллюстрирует: натягивает на себя юбку - под головою начинает раздуваться пузырь. С полотенцем, мыльницей и зубной щеткой идет в кухню, мимоходом побывав в туалете (войдя и выйдя), при этом отфутболив муляж котенка.

- Мяяяяяу!

Лапотник, пиливший дрова:

- Полундра на полубаке! Идет директорша!

Все продолжают делать то, что и раньше, говоря -

Вешающий в этот момент на веревку семейные трусы черного цвета:

- Работали хорошо - вот и присвоили нам переходящее черное знамя.

Пильщик в вицмундире:

- Кто же спорит, ясно - работать надо. Мы на лесоповале...

На него цыкают - не то ляпнул. Очкарик в пижаме:

- Для организации культурного досуга трудящихся славно потрудились работники театров и дворцов культуры, домов культуры и отдыха, баз однодневного отдыха и других организаций нашего города...

Партработник:

- Здравия желаю, Софья Власьевна.

И все:

- Здравствуйте, Софья Власьевна... С добрым утром, Софья Власьевна... Здравствуйте...

Сонная, с выбивающейся из-под юбки комбинацией, чудовищно раздавшаяся (раздувшаяся) в груди, она подходит к крану.

Варивший в шинели:

- Я счастлив, что живу в такое замечательное время. (Очевидно, думал, что дальше подхватят другие, а те, другие, думали, что он еще не кончил. Заминка. Он продолжает, уже паникуя.) Радостно сознавать, дорогие товарищи, что таких людей (обводит присутствующих рукой, позабыв о шинели внакидку, которая соскальзывает; он успевает подхватить ее у живота и, придерживая рукой, согнувшись, договаривает) у нас много, и с каждым годом их будет больше и больше, и будут они все ярче, все сильнее и талантливее.

Темнота, все исчезает. Только огромными золотыми буквами сверкает:

"Я СЧАСТЛИВ, ЧТО ЖИВУ В ТАКОЕ ЗАМЕЧАТЕЛЬНОЕ ВРЕМЯ"

П. Павленко

М. Чиаурели

II

Освещена левая часть сцены. "Летите, голуби, летите" Дунаевского. Три колонки парт, сходящиеся в глубине - в месте, где висит "популярное пятно с бакенбардами". На переднем плане спиной к залу силуэт учительницы - вырезан из черного картона. Перекличка.

- Абаканов, Авакумов, Агранов, Андропов, Арапова, Афигеева, Баранов, Беззубко, Беспробудненький, Беспросветненький, Бес...

"Летите, голуби, летите" Дунаевского заглушают.

Освещена правая часть сцены. Учительская. Вдоль стен шкафы, несколько письменных столов. Звучит песня Дунаевского "Скворцы прилетели, скворцы прилетели". Нянечка при ведре и швабре.

- Накрошили учительницы. (Наклоняется за каждой крошкой и в рот кладет.)

Опять класс. "Летите, голуби, летите".

- Яковлев Александр, Яковлев Егор, Яшкина Светлана, Ященко Светлана, Янинайте Светлана, Ягович Султанат, Якорян Тусик, Янс И'ван, Яр-Нур-Мухаммедов Альберт, Ярмулаев Святослав...

Учительская. "Скворцы прилетели, скворцы прилетели". Вместо нянечки огромный воробей скачет по полу и клюет крошки.

Класс. "Летите, голуби". Учительница декламирует - восторженно-аффектированно, припадая на каждое слово; к концу это уже становится непристойно.

- Алеет на кителе белом гвоздика,

Цветок кумачовый. Так слышишь, играй...

Играй же, он близко, ну... громче музы'ка!

О, громче же... здравствуй, товарищ Май.

Все кончили? (Класс гулко вторит, склонясь над тетрадками: "Здравствуй... товарищ... май...") Диктую следующее предложение. "Кабы я была царица, - говорит одна девица, - то на весь крещеный мир приготовила б я пир". "Кабы я была царица, - говорит ее сестрица, - то на весь бы мир одна наткала я полотна". "Кабы я была царица, - третья молвила сестрица..."

Звонок. С криком: "Большая перемена!" - как ошалелые, школьники и школьницы выскакивают из-за парт и несутся, топча картонный силуэт учительницы.

В учительской учительницы распивают чаи'. В руках стаканы в подстаканниках, у кого побольше, у кого крошечный, а у Хозяюшки стакан с подстаканником литра на три.

Маленькая, разве что не карлица, учительница с личиком как фига, с жиденьким пучком на затылке и со стаканом с наперсток:

- Мой мужик, как вернулся с фронта, как завалился спать, так и спит по сей день - во как устал.

Учительница без особых примет, только с полным ртом:

- А мой-то с войны - как обедать сел, так все еще и обедает - во какой голодный...

Стройная учительница с тяжелой золотой косой, но когда поворачивается, то вместо лица оказывается череп:

- А мой мужик, так тот по другому делу изголодался. Как домой воротился, то меня как начал, как начал, так и горит на производстве до сих пор - во-о какой передовик!

Хозяюшка, до сих снисходительно слушавшая:

- Стыдно вам, Домна Никишна, Алла Емельяновна и Галина Марковна, похваляться бедами своими. А как к кому никто не вернулся, им-то каково слушать вас, лукавиц?

Четвертая учительница безмолвно поднесла платок к глазам.

Появляются пионер и пионерка и говорят - но не наперебой, а в унисон (пионерский галстук у них общий, один на двоих):

- Софья Власьевна, вас внизу спрашивают... человек какой-то.

В великом волнении, как девочка, бежит Хозяюшка на авансцену. Там ждет ее бритоголовый с чемоданом и букетом. Она нюхает вместо цветов его самого, в блаженстве закрывая глаза. Но спохватывается при виде пионера и пионерки.

- Как я рада, что ты вернулся с задания... а вы летите, голуби, летите, пока задание не получили.

Убегают. Детский чистый голосок поет, замирая:

Молчание, которое первая прерывает хозяюшка:

- Сколько же мы не (далее поет на мотив - не совсем точно - "Полонеза" Огинского)

Он поет:

Хозяюшка и Родимов вместе:

Пантомима. В резко изменившемся освещении (яркий белый свет) видны только, как обведенные, контуры его и ее, застывших с протянутыми навстречу друг другу руками. Визуальное клише.

Ее возглас:

- Вернулся! Санька!

- Сонька!

Освещение меняется снова. Другая картина: рука об руку удаляются они в глубь сцены - к счастью, свету, апофеозу. То и другое и третье нарастает, ширится.

В кульминационный момент световая модуляция снова: в ореоле счастья она, как большой ребенок, идет, волоча за собой любимого старого медвежонка.

Новый световой калейдоскоп. Хозяюшка опять с Родимовым за руку. Перед ними дом.

Родимов:

- Я уже забыл, на какой этаж...

Хозяюшка:

- На любой, любимый, на любой. Это никакого значения не играет.

Шесть жильцов, как гномики, высовываются из травы (мимикрировали, разбивая газон) и глядят им вслед.

- У Хозяюшки муж из японского плена воротился.

И будто ветерок в знойный летний полдень - повеяло чем-то нездешним. Это звучит японская мелодия:

III

"Прошли года" висит перед опущенным занавесом. Занавес поднимается.

Улица, шум автомобилей, гудки. По авансцене (и в глубине) туда и сюда ходят люди. Сумерки, электрический свет. Справа автобусная остановка. Стоящие на ней периодически садятся в автобус (невидимый), тогда как другие выходят. Зажигаются постепенно окна дома на заднем плане. Посреди сцены двойная скамейка - с сиденьем по обе стороны. На ней (лицом к залу) сидят шерочка с машерочкой, постаревшие Домна Никишна с Галиной Марковной: почти карлица, с кукишем взамен личика, и вторая - толстая седая коса, темные очки глазниц, нос - штемпель полевой почты, улыбка, ямочки. С той стороны скамейки тоже кто-то сидит, его затылок неподвижен. Домна Никишна и Галина Марковна провожают взглядами прохожих.

Галина Марковна:

- Глаза б мои не глядели.

Домна Никишна:

- Слепой тоже быть неохота.

Галина Марковна:

- Ну, ты тоже скажешь.

Молчат. Галина Марковна достает из кармана конфетку, съедает, бросает бумажку.

Домна Никишна:

- Не сори фантиками. (Поднимает, читает.) "Снежинка"... Угостила, что ли б...

Галина Марковна:

- Последняя.

Домна Никишна вздыхает. Помолчав:

- Ну вот, глянь. Чучело и чучело. Ведь полведра штукатурки небось на морду ухлопала.

Галина Марковна:

- А нынче парням такие нравятся.

Домна Никишна:

- Ничего удивительного, жизнь теперь бесцветная, тоскливая. Как раньше - да раньше, я тебе скажу, глаза красивые были и без краски. Краски все были в воздухе, в природе. И любовь была красивая. А теперь у меня в классе девки - пятнадцать лет, а уже по три аборта... (Молчит.) Я себе первый аборт только в двадцать пять сделала.

Галина Марковна:

- А когда же я... Нет, я пораньше. Это было, когда я еще в пятьдесят первой школе работала - старшей пионервожатой... Как раз в этой больнице. (Кивает на дом позади.)

Домна Никишна:

- А когда я - уже в больницах фиг делали. Так мы - как партизанки... Как ты думаешь - крашеный?

Галина Марковна:

- Дедка-то? Ну, они, мужики, на старости, знаешь, как бабы - хной моют голову... И еле ноги-то волокёт - да ты, миленький, небось с уткой спишь...

Домна Никишна:

- Нет, вот парень.

Галина Марковна:

- А точно, волосы крашеные... Мамочки мои, сопляк же еще. (Молчит. Вытягивает ногу и глядит на нее.) Косточка у меня болит, спасу нет... А знаешь, кто в этой больнице как раз сейчас? Софочка наша.

Домна Никишна:

- Сонька? Что, здесь?

Галина Марковна:

- Да, в онкологии. Говорят, ее не узнать - как спичка стала.

Домна Никишна:

- Да ты что! Во, бомбовоз-то была. Я еще всегда думала-гадала, мужик ее с какого борта причаливает-то к ней?

Тут человек, все время неподвижно сидевший к ним спиной, поворачивается, и это - Родимов.

- Ой, он!

Так парочкой, испуганно оглядывающейся на него, "Карлица" и "Череп" и убегают. Родимов отворачивается и роняет голову так низко, что видны лишь обезглавленные плечи. Проходит сколько-то времени. Родимов встрепенулся и кинулся к некоему обладателю шапки "Абрам-царевич". Тот выходил из больницы.

Родимов:

- Аврагам Цезаревич, извиняюсь, я супруг Софьи Власьевны Родимовой. Она у вас в отделении лежит, директор школы она. (Сует ему продуктовую сетку, которая молниеносно исчезает в портфеле зав. отделением.) Аврагам Цезаревич, как вы находите, у нее это точно уже, что... что это самое?

Зав. отделением:

- Я лично воздержался бы ставить окончательный диагноз, пока не сделана пробная лапаротомия. Но, конечно, оснований для пессимизма, увы, хватает... Но без пробной лапаротомии, повторяю, я лично в данном случае...

Родимов:

- Значит, профессор, по-вашему, может быть, еще не так уж и плохо?

Зав. отделением:

- Я этого не могу сказать...

Родимов:

- Но вы же сами сказали, что, может быть, и нет. Так?

Зав. отделением:

- Да, стопроцентной уверенности у меня пока нет.

Родимов:

- А сколько шансов?

Зав. отделением:

- Я думаю, из ста шансов восемьдесят, что... простите, такси свободное. (Голосует и исчезает.)

Родимов:

- Из ста восемьдесят - что? Из ста восемьдесят - что чего? (Одинокий в своем горе посреди "неродственного" вечернего города, он тихо запевает "Полонез" Огинского: "Тиии-ри-ри-ри-ри-тим-ти-ри-рим..." Медленно возвращается к скамейке, тяжело садится лицом к больнице. Между тем в продолжение всего этого времени на лицевой стороне скамейки сидят разные люди: курсант с мороженым, кто-то с детской коляской, мужчина, только и смотревший на часы - и ушедший с подошедшей женщиной, старушка с палкой, на которую кладет больную ногу, негр с нашей девушкой. Монолог Родимова - его самого, спиной сидящего, с поникшей головою, едва видно - звучит полушепотом по громкоговорителю.) Ох, Сонюшка, Сонюша... И кто б мог знать, что вот так оно случится. Все говорили: такая всегда моложавая Софья Власьевна, такая бодрая. И ведь, действительно, никогда ничем не болела - правда, богатырской силы женщина. Может, еще обойдется... Милая моя, сказка моя, ну излечись, ну выдюжи. Господи, господи, что теперь будет... Сонечка... В самое тяжелое время она хранила мне верность. Она верила, что я чист перед ней... и я верил в нее... Как воротился, помню, кинулись мы друг к дружке. И зажили - в кино не живут счастливей. Щека к щеке, как на картинах - так жили. Ты детей воспитывала, я варил сталь. "Как спичка стала" - вернись, поправься, покажи им, что Софья Власьевна еще в силе, живая... что всех их ты еще похоронишь, Софьюшка. Помнишь, как мы с тобой в кино ходили на последний сеанс по субботам? Как на народных гуляньях в ЦПКэО тебя раз одели медведицей, и гармонист поверил, убежал? По праздникам, помнишь? За столом собирались и пели допоздна с друзьями... И как в райком тебя повели, когда завуч под тебя копала, а не вышло, твоя взяла, ушли ее, завуча, с позором... "Как спичка стала"... А добрых дел сколько на твоем счету, щедрая моя. Никогда ты без маленькой меня ужинать не сажала. Не уходи, слышишь! Не покидай меня, Софьюшка-а-а... (Родимов ловит другого врача, выходящего из больницы. У этого ортопедический башмак на ноге - как атомоход "Ленин".) Доктор!.. Умоляю, вы - лечащий врач моей жены, в шестой палате лежит, директор школы. Послушайте, только одно слово... (Протягивает продуктовую сетку, там - что-то капающее, в раскисшей красной бумаге.)

Врач:

- Что это?

Родимов:

- Парная печенка. (Тот быстро запихивает ее в портфель.) Я спрашивал только что зав. отделением вашим - он говорит, что пока еще затрудняется поставить окончательный диагноз. Это дает основания надеяться, не правда ли, доктор? Он говорит, что полной уверенности без пробной лапаротомии быть не может. А ваше мнение?

Врач:

- Не вижу необходимости в пробатории.

Родимов:

- Но как же... он профессор.

Врач:

- Знаете, как говорят: учитесь у профессора, а слушайте врача. (Колченогий доктор присаживается на скамейку - лицом к залу. Родимов тоже.) Никогда не слышали такой поговорки? Не режьте и не мучайте ее понапрасну. Не обманывайте себя, не обманывайте ее. У нее уже метастазы по всему организму. Медицина бессильна. Я не профессор, я привык говорить правду.

Родимов:

- Доктор, вы думаете, через несколько месяцев...

Врач:

- Две-три недели, самое большее. И это ее счастье. Она скоро так исстрадается, что смерть для нее будет только избавлением. Да и для вас тоже. Знаете, хотите, я вас утешу: все там будем. Думайте об этом, это очень помогает.

Обутый в атомоход "Ленин", он по-пингвиньи идет к остановке и садится с передней площадки. Родимов стоит, прижав кулаки к лицу, потом кидается в больницу с криком: "Власьевна!.."

IV

На сцене женская больничная палата. Три шеренги кроватей сходятся вдали в одной точке, повторяя схематически декорацию класса. (На месте учительской, как поздней выяснится, кабинет врача - пока затемненный.) По одному из проходов группа мужчин - тоже больных, по больничным халатам судя - выносят покойницу (видны только раскинувшиеся руки).

Медсестра:

- Ну, мужчины, спасибо. А то как тут унести нам двум ее...

Другая медсестра (Валя):

- Спасиб...

Один из больных, молодой парень:

- Да чего там. Зовите, когда надо.

Другой больной, в тельняшке:

- Служу Советскому Союзу, тетя Мотя.

Медсестра (тетя Мотя):

- Куда нести вы хоть знаете? Валя покажет вам.

Голоса:

- Да знаем мы где морг.

Валя все же уходит с ними. Тетя Мотя убирает постельное белье, сворачивает матрас, наклоняется под кровать.

- А чего румынки твои здесь делают? (Женщина лежит молча спиной.) Я тебе говорю или не тебе? Опять домой бегала? Сейчас выкину их в окошко. (У той вздрагивают плечи, только тут ясно становится, что она рыдает.) ...Ну что ты, бабонька, ну, подумаешь, померла твоя Авдотья... Ты еще выйдешь отсюда живая. (Обходит кровать, но плачущая снова отворачивается, тогда тетя Мотя, состроив мину, резко провела ребром ладони по животу наискось - одновременно мигнув другой больной: та, в цветном небольничном халатике поверх рубашки, сидела, свесив с кровати ноги.)

Больная в цветном халатике:

- А я сон, тетя Мотя, сейчас видела знаешь какой? Что за доктора замуж выхожу и мне по его мерке такой же ботинок, значит, заказывать надо. Ну, что ты скажешь...

Тетя Мотя:

- Скажу, что врешь, ничего тебе не снилось... За доктора замуж... Ты не гляди, что он в ботинке - он три семьи кормит, у него от таких, как ты, отбою нет. (Сам не свой в палату вбегает Родимов.) А это что! Это вы куда, гражданин... Знаете, что сейчас посетителей... (Тщетно пытается ему преградить дорогу.) Что хулиганите!..

Родимов на ходу кидает в нее парой колготок, которые тетя Мотя тут же, задирая полы халата, начинает примерять поверх рейтузов, крутя тазом, ощупывая и осматривая себя со всех сторон.

Кровать Хозяюшки - что только лишь сейчас замечается - стоит особняком на авансцене. Думая, что она спит, Родимов тихонько садится с краешку. Когда отворяется дверь и вернувшаяся Валя громко окликает тетю Мотю - та все еще занята своими колготками, - Родимов шепчет в отчаяньи:

- Тихо!..

Хозяюшка:

- Я не сплю.

Подымает потемневшие веки. Перемена страшная: запавшие щеки, изжелта восковая кожа и т. п. Медленно, трудно встает. Оборачиваясь, еле слышно поясняет:

- Мне в туалет.

- Как ты себя чувствуешь?

Сестры, шептавшиеся между собой ("Пoняла?" "Пoняла, пoняла..."), пропускают ее.

В ее отсутствие Родимов тете Моте:

- Вы думаете, это не вылечить? У вас ведь большой опыт.

Тетя Мотя - качает головой:

- Совсем бабонька помирает.

Родимов:

- Но вот зав. отделением говорил, что надо сделать пробную лапаротомию...

Тетя Мотя:

- Ей!? Послушайтесь меня, везите ее домой, не мучайте. Пусть дома глаза закроет.

Но видя, чтo стало с Родимовым, доверительно говорит:

- А вообще, я вам скажу, чудеса тоже бывают. (Понизив голос.) Один человек иконкой святого Георгия Победоносца многих исцелил. (Шепчет ему на ухо.)

Тенью возвращается Хозяюшка. Ложится. Родимов возле нее.

Они двое выхвачены лучом - прочее в темноте.

- Нельзя дать мне умереть?

- Ну что ты, Софа, откуда ты и слова такие знаешь... нехорошие? Подумай, как школа без тебя?

- Нет... дать мне что-то... чтоб я умерла...

- Сонюша, что ты! Ты вылечишься. Другой путь надо, и все. Сейчас тебя увезу. В нашу комнатку. В нашу постельку. Незачем тут смотреть... на смертных.

Звучит мелодия в исполнении оркестра балалаечников.

Вспыхивает свет - также и в кабинете, там оба врача.

Родимов (с воздетым к небесам перстом):

- Я забираю от вас Софью Власьевну! Нечего ей здесь с вами. Кто вы такие - всем известно. Убийцы в белых халатах! Но (леденящим душу шепотом) мы пойдем иным путем. Достаточно вы нас травили... И совсем думали нас извести. О!.. Но вам не удастся осуществить задуманное. Я знаю путь к спасению Софьи Власьевны, я знаю его.

Очень решительно и в то же время страшно медленно уходит - уводя за собою Хозяюшку.

Врачи возвращаются к прерванному занятию: зав. что-то говорит, колченогий доктор, кивая, записывает.

Но одна больная - та, что плакала, - с просветленным лицом глядит им вслед, как бы всем существом подается за ними.

Тетя Мотя (уперев "руки в боки"):

- Вот вакансия свободная будет. Эти сразу женятся, как только хоронят. Чем безутешней, тем женихастей. (Непосредственно к больной в небольничном халатике.) А она директорша - знаешь, сколько платьев останется... И сберкнижка, полная огня. (Уходит, напевая: "Мишка, Мишка, где твоя сберкнижка...")

Больная в цветном халате:

- Теть Моть...

- Чо?

Та, не без жеманства, подходит к ней - остановившейся в дверях - и кладет в карман тете Моте двумя пальчиками что-то.

- Адресок с истории болезни не перепишешь ейный?

Тетя Мотя (входя в кабинет):

- Позвонить можно, Аврагам Цезаревич?

Колченогий доктор:

- Между прочим, это мой кабинет.

Тетя Мотя машет на него рукой, жмурясь по-кошачьи, набирает номер.

- Виктор?.. Позови отца, слышь? Виктор?.. Звонить будут к тебе, Родимова фамилия. Это больная моя, понял?.. Я в субботу буду - тогда и рассчитаемся... А?.. Кишечник на последней стадии. (Кладет трубку.) Спасибо, Аврагам Цезаревич. (Насмешливо посмотрев при этом на колченого доктора.)

Больная в цветном халатике (вернувшейся тете Моте):

- Ну как, списала?

- Да на кой ляд тебе, дура ты. Да кто же тебя замуж возьмет. У тебя же все вырезано там. (Та покорно вздыхает и мечтательно вперяет взгляд в никуда.)

Источник: "Солнечное сплетение" № 16-17,