30.11.2010 | Аахен-Яхрома

П-1

Павлов посад, Павшино, Палермо, Париж, Партенит, Пафос, Педулась, Пераст, Перекоп...

364. ПАВЛОВ ПОСАД

1974–1975

В Павловский Посад, стоящий на Клязьме, мы с Ирой и Андреем ходили из Назарьево по дорожке через гороховое поле, по мостику над Клязьмой, в магазин с мутной витриной. За продуктами. То сахара не оказывалось, то соли, то сигарет, то макарон, то хотелось выпить.

Про Павлов Посад я знаю не то, что там было, а про то, что там делали – цветастые павлово-посадские платки, по-моему красивые. Мне эти нелепые гирлянды из пионов и роз на черном и сливочном фоне нравятся. Жалко, они сейчас не в моде, но мода переменчива.

Итак, там Клязьма, были и наверняка есть магазины, где торгуют шалями. Были плакучие ивы на берегу реки, а в магазине за Клязьмой гнилостно пахло пылью, разморозившимся и снова замороженным хеком, и стояла одутловатая продавщица в грязном белом халате.

Она на меня смотрела с остраненным презрением – кто я для нее, кто она мне?

Почему я вспоминаю Павлов Посад с ностальгией, которой редко страдаю?

365. ПАВШИНО

1998

По Москве прошел ураган. Опоры рекламных щитов были закручены винтом, а возле нашего дома валялась огромная ветвь тополя. Поздно вечером, до того, как ветер задул, я под этим деревом прохаживался с юным псом Яковом. Оно сломалось через десять минут после того, как мы вернулись домой.

Утром мы отправились в Павшино в гости к Ире Падве и Ларисе Сехон. Там у Генриха Павловича была старая семейная дача, а летом жили в ней Ира и Лариса с тогда маленькими дочерями Альбиной и Мириам.

Саша, Яша и я доехали на троллейбусе две остановки до железнодорожной платформы Рижского направления. В домах по Дмитровскому шоссе были видны выбитые окна, а на обочинах валялись куски кровельной жести, ошметки рекламных плакатов и ветки деревьев.

Из окна электрички по дороге в Красногорск – опрокинутые ветром ларьки, автомобили с выкрошенными стеклами и изуродованные деревья.

Мы добрались до Павшино, и там была идиллия. Будто никакого урагана не случилось. Яков, как ему положено, носился по участку, пытался вырыть тоннель под забором и самозабвенно барахтался в тинистом прудике рядом с дачей.

Мы ели что-то очень вкусное с хозяевами и другими гостями – Адой Шмерлинг и Леной Аносовой. Это было очень хорошо, как бывает на даче у друзей.

Яшка вскоре сильно разболелся. Слава богу, поправился.

366. ПАЛЕРМО

2007

По дороге из аэропорта Палермо в Террасини сияло солнце, и с гор в море уходила радуга. На следующий день погода испортилась. Дул ветер, хлестал дождь. Море штормило. Через день стало понятно, что в Террасини делать нечего, и мы поехали в Палермо. На подъезде к городу автобус застрял в безнадежной пробке, потом долго петлял по пригородам, очень похожим на московское Чертаново, только облупленные многоэтажки стояли не на ровном месте, а лепились по склонам гор, заросших огромными опунциями. Один из микрорайонов был совсем удивительным: он прицепился к скале над глубоким обрывом, под обрывом – яма размером в стадион, с края обрыва лететь метров сто. На дне каменной ямы крошечные фигурки гоняли мяч.

Из автобуса мы вышли возле здания театра Политеама, и хлынул ливень. Спрятались в кафе, потом немного распогодилось, и мы по длинной улице Македа пошли в центр, свернули с нее на улицу Витторио-Эммануэле и попали в старый квартал Кальса. Я уже знал из путеводителя, что название происходит от арабского «аль-Халисса», «Избранная», и там когда-то была арабская крепость. Очутились на рынке Вуччирия, Телячьем, – торговля уже заканчивалась, но зрелище все равно было мощное, бившее по чувствам. Горы овощей и фруктов, всевозможные рыбы и морские гады, сыры, колбасы, сладости, оливковое масло и вино. Густой воздух, пропитанный, как на азиатском базаре, тысячами запахов, то восхитительных, то одуряюще-тяжелых.

Мы вышли на площадь Марина, где в сквере растет гигантский индийский фикус, посаженный почти двести лет назад. В Индии я не бывал, и эти деревья-леса с сотнями ветвей, превращающихся в корни, с перекрученными бугристыми стволами и с корнями-монстрами, то вгрызающимися в землю, то вдруг прорастающими к небу, видел только на картинках и по телевизору. В Палермо, в обрамлении готических и барочных зданий, это растение, под которым Будда ушел в нирвану, выглядело странно. Мы обошли, как положено, достопримечательности Кальсы – церкви Санта Мария деи Мираколи, Санта Мария делла Катена, Ла Ганча, Сан Джованни деи Наполитани, поглядели на палаццо, стоящие вокруг площади, и через оставшиеся от средневековой крепости ворота вышли к морю, в старый порт.

Захотелось есть. Мы набрели на заведение, где обедали рыбаки и портовые рабочие: клеенки на столах, дым из кухни, галдеж на гнусаво-гортанном сицилийском языке. Бедная Саша – у нее аллергия на рыбу, а мне повезло. За цену, которая не то, что в Москве, но и в Северной Италии покажется неправдоподобно низкой, передо мной поставили огромную тарелку с куском рыбы-меч, дорадой, лангустиной и мидиями. Саше пришлось удовлетвориться спагетти. Обедавший за соседним столиком господин профессорского вида похвалил нас за то, что мы выбрали это заведение, оно одно из лучших в городе: местные работяги и рыбаки знают толк в рыбе. И посоветовал мне посыпать рыбу мелкими сухариками, как это положено в Палермо. Я послушался. Не знаю, еда и без сухариков была отличной.

Насытившись, пошли в художественный музей Палаццо Абателлис. Нас не пустили: там шла киносъемка. И тут опять полил дождь, потом посыпался град размером в горох-нут, за ним – густой снег. В начале октября на Сицилии! Мы спрятались под портиком полуразрушенного палаццо в узком и темном переулке. Он назывался viccolo delle Neve, переулок Снежный.

Потом по петляющим улочкам, мимо ренессансных и барочных дворцов, большинство из которых стояли заброшенными, но некоторые уже реставрировали, по улице Линкольна вышли к готической Санта Мария делло Спасимо. Ее начали строить в начале XVI столетия, но почему-то так и не достроили, хотя Рафаэль успел написать для нее знаменитый алтарный образ, сейчас находящийся в Прадо. Там был лепрозорий, рынок, потом ее изнутри застроили лачугами, а не так давно вычистили и теперь используют для концертов и выставок: поднимаются в небо высоченные огивальные арки, между которыми никогда не было сводов.

И оказались на площади Претории с пышным донельзя Дворцов Орлов, где сейчас мэрия Палермо, перед ним – ренессансный фонтан, облепленный армией мраморных нимф, атлетов, коней, драконов, тритонов, рыб и нелепых чудовищ. За обилие голых тел местные прозвали его Похабником.

А рядом – Санта Мария дель Аммиральо, она же Марторана, чей ничем не примечательный барочный фасад не предвещает прекрасные мозаики в апсидах и сводах, созданные греческими мастерами в XII веке по заказу Георгия Антиохийского, адмирала Руджеро II. Бок о бок с ней обрамленный огромными пальмами белый куб Сан-Катальдо с тремя ярко-красными полусферическими куполами, никак не похожий на христианскую церковь, – совершеннейшая мечеть. Внутри прохладная пасмурная пустота, никаких украшений, только мозаичный пол с арабскими узорами и кое-где на стенах едва заметная вязь, цитаты из Корана. Почему здесь эти исламские письмена? Непонятно. Этот арабско-норманнский храм, построенный чуть позже Мартораны, принадлежит сейчас кавалерам Ордена Гроба Господня, далеким наследникам крестоносцев – что же, вполне логично. Хоть какое-то напоминание о победах над магометанами.

Обратно мы решили поехать на электричке, чтобы не связываться с автобусом. Назавтра снова отправились в Палермо.

Долго шли по скучной улице до платформы Карини – Террасини. Единственным – и очень приятным развлечением – была сумрачная продуктовая лавка, где мы купили минеральной воды. Ее хозяева, однорукий старик в кепочке и его седая, сухонькая жена к нам отнеслись как к любимым родственникам. Потом мы еще пару раз заходили к ним, чтобы что-то купить к завтраку.

На платформе было пусто. На стенах маленького вокзала трепетали на ветру клочья выцветших плакатиков, приглашавших на концерты поп-музыки. Мы купили билеты в кассе у женщины, лениво листавшей журнал. Через несколько минут появилась молодая африканская пара, парень и очень застенчивая девушка, с нищим багажом – наверно, их недавно отпустили из фильтрационного лагеря для беженцев на острове Пентеллерия. Но зачем они появились в Террасини? Непонятно. Парень на смеси ломаного итальянского и английского, спросил, можно ли отсюда доехать до Милана. Мы ему по-английски (наш итальянский был хуже его) сказали, что это очень просто. Надо доехать до Палермо, а там пересесть на поезд, идущий на север, желательно прямой, но ехать долго. «Как долго?» – спросил парень. Мы и сами толком не знали, но я сказал, что до вечера он вряд ли доберется в Милан. Парень просиял: «It’s notin’! It’s good!». И что-то на своем языке объяснил подруге.

На платформу мы пришли загодя, но поезд не появлялся уже минут через десять после времени, указанного в расписании. Я постучал в окошко кассы, спросил, будет ли электричка. Кассирша радостно ответила, что тут же узнает. Позвонила куда-то по мобильному и сообщила, что поезд уже час как выехал из Трапани, так что совсем скоро должен прибыть.

Мы ждали еще минут пятнадцать, любуясь желтым дроком, искалеченными ветром листьями пальм и оранжево-фиолетовыми колючими шишками – «индийскими фигами» – на зеленых лепешках опунций. Издалека послышался звук поезда. Но вместо электрички приехал лимонного цвета древний локомотив. Из него спрыгнули два иссиня-загорелых железнодорожника и уселись пить кофе в пристанционном кафе. Небо совсем посерело, закапал дождь. Железнодорожники, допив кофе, поехали дальше.

Еще через десять минут электричка – да какая, двухэтажная, с панорамными окнами – прибыла.

В тот день мы пытались понять Palermo Sud, расположенный в отличие от уже виденного нами Palermo Nord, к югу от улицы Македа и моря. От вокзала мы пошли на запад по Македе и пришли на площадь Quattro Canti, вообще-то – Quatro Santi, так названной в честь четырех святых патронов Палермо, круглый перекресток с четырьмя вычурными, почти одинаковыми барочными дворцами с вогнутыми фасадами.

Сицилианский барокко – удивителен. В нем нет точной в своей изощренности музыки, пружинистыми завитками играющей в римских творениях Бернини, Борромини, Фонтаны и Мадерны. Нет и золотой пузырчатой расплывчатости (будто облако опустилось на землю), присущей трансальпийскому барокко. На Сицилии все крепкое, приземистое, вросшее в каменистую землю. Изукрашенное до невозможности, но вдруг пугающее тяжестью и агрессивностью форм. Посмотришь на это и становится понятно, откуда в этой плодородной и до недавнего времени нищей стране взялась мафия с законом omerta. Действительно, смотреть на это можно, а рассказать что-либо почти нельзя.

По проспекту Витторио-Эммануэле, застроенному вперемежку палаццо сицилийских аристократов и доходными домами конца века, одинаково дочерна закоптелыми, пришли к Maria SS Assunta, кафедральному Успенскому собору Палермо. Я что-то похожее видел в Барселоне, но собор в Палермо – еще многослойнее и стилистически безумнее. Я, вернувшись в Москву, с жаром про него рассказывал Косте Звездочетову. Эта переплетенная, невозможная смесь романики, магрибских аркатурных ритмов, каталонской готики, мудехара, ренессанса и барокко специально для него, как мне показалось. Не надо копаться в узорчиках московской архитектуры, не стоит любоваться сталинским бредом на ВДНХ – за восемьсот лет до того в Палермо построили такое, что ни лучше, ни хуже не придумаешь. Костя мне ответил: «Это у них там так, а у нас все равно еще глупее». Нет, Меншикова башня и костины башни-качели ерунда рядом с Успением Богородицы в Палермо.

И пришли на заросшую пальмами, кедрами и цитрусами площадь Победы, еле протолкнувшись между машинами в триумфальную арку Новых ворот, украшенных в честь приезда императора Карла V статуями ухмыляющихся на манер «Портрета неизвестного» Антонелло да Мессины жовиально-мрачных усачей.

За пальмами пьяцца Виттория, позади сиявших в темной зелени золотых и оранжевых цитрусов, в пепельном небе торчали киноварные купола Сан Джорджо дельи Эремити, еще одной мечети-церкви.

Вход туда был закрыт: шла реставрация. Мы отстояли спиральную очередь в сооружение, когда-то бывшее карфагенской факторией (море было ближе?), римским castrum superius, резиденцией обнищавшего византийского наместника, дворцом арабского эмира и дворцом Рогира II д’Oтвилль, при котором на Сицилии схизматики-католики и схизматики-православные, монофизиты и монотелеты, евреи и мусульмане, говорят, жили в мире. Рассуждали о Платоне и шелухе эонов.

Колоссальное сооружение сейчас занято, в основном, правительственными и военными организациями: сунуться почти никуда нельзя.

Кабинет Роже Альтавиллы, эти персидские пальмы и нежный рай, посмотреть не удалось – там тоже шла реставрация. В Палатинской капелле все также было затянуто полиэтиленовой пленкой. В одном углу чуть виднелись прославленные мозаики – осьмушка чьего-то лица и нимба – и рядом, лоснясь в тусклом свете, прошитом слабыми рефлексами солнца, стоял Il Candelabro, нездешнее мраморное изделие, будто привезенное откуда-то из Камбоджи.

Выйдя из Палаццо Реале, мы оказались в вермишели странных улиц. Шли с северо-запада на юго-восток, но дважды обнаруживали себя там, где, судя по карте, мы быть никак не могли. Мы попадали в петли времени и пространства.

Там были песчаные откосы, заросшие африканской лебедой, на их краю черные барочные дворцы, превратившиеся в людские муравейники. Под порталами, изрезанными заросшими копотью розами, пеликанами и бородатыми львиными мордами, усатый подросток встраивал в багажник ржавого автомобиля динамики, годные для стадионного концерта. Бабка, вывесившись из окошка, спускала на веревке с четвертого этажа корзинку, и хозяин бакалейной лавчонки укладывал в нее банку «Нутеллы», пачку макарон, баклажаны, лимоны и помидоры. В соседней лавке торговали гитарами и мандолинами с перламутровой интарсией на деках, а напротив – слипшимися от плесени журналами времен Муссолини и Пиранделло, пластинками на 78 оборотов.

Нас вынесло на улицы рынка Балларо – «Танцуем», мол. Вуччирия по сравнению с ним была аттракционом для туристов из Токио и Нью-Йорка. Здесь густо пахло тухлой рыбой, ноги скользили по листьям салата и лимонной кожуре, и злобно-радостно торговались покупатели и продавцы.

Потом мы неожиданно оказались у циклопического Дворца правосудия, построенного в 80-е годы и занимающего целый квартал. У бокового входа стояли в очереди, как у московских тюрем, женщины разных возрастов. Ждали, когда примут передачи.

Мы пошли в сторону Палаццо Абателлис, шли по плану, но вместо того, чтобы прийти в Кальсу, непостижимым образом очутились возле вокзала – снова хронотопная петля. В этом квартале уличные указатели были почему-то по-итальянски, по-арабски и на иврите.

Но в конце концов до музея Абателлис мы все же добрались. Готический дворец, в котором он находится, просторный и прохладный, очень красив. Коллекция довольно интересная – замечательная фреска XV века «Триумф смерти», «Аннунциата» Антонелло да Мессины, нежные скульптуры Франческо Лаураны, Доменико и Антонелло Гаджини, триптих Мабузе. Но в общем довольно скромная, я предполагал, что главный сицилийский музей богаче.

А потом мы еще дважды приезжали в Палермо, чтобы съездить в Монреале. Автобус туда отправлялся с площади рядом с Королевским дворцом. Чтобы попасть на остановку, надо было перейти улицу, по которой сплошным потоком, не реагируя на светофор, двигались машины и мотоциклы. Я уже привычен был к уличному движению в Риме, но то, что творится в Палермо, привело меня и Сашу в ступор. Мы встали на краю тротуара и стояли, наверно, минут пять. Стояли бы и дальше, однако хозяин лотка с мороженным, возле которого мы остолбенели, вдруг, не говоря ни слова, бросил свою торговлю, взял нас за руки и перевел на другой берег улицы – машины останавливались с возмущенным гудением.

367. ПАРИЖ

1987–1993, 1997, 1999, 2002, 2004

Я прожил в Париже почти семь лет, и, кроме Москвы, это единственный город, который я действительно хорошо знаю. Но возвращаюсь туда редко – в последний раз был в Париже пять лет назад. Я его очень люблю, когда бываю там, мне хорошо, однако у меня нет стремления приезжать чаще. Почему? Возможно, живи я не в Москве, меня сюда тоже бы не особенно тянуло. Наверно, я приезжал бы в Москву чаще, чем в Париж – здесь родные и друзья. Но родной город тем и хорош, что не обязательно в него стремиться. Он и так уже всегда в большой степени с тобой.

В каждом любимом городе есть любимые места, которые помнишь очень хорошо, куда возвращаешься в мыслях, а иногда в реальности.

В Париже у меня таких несколько. Это квартал Бютт-о-Кай, «Перепелиная горка» на юге города. Там нет никаких достопримечательностей, зато есть сонноватая, полудеревенская атмосфера. Это площадь Вогезов, шедевр раннего французского классицизма – или позднего ренессанса? Вроде бы, в центре туристического Парижа, в двух шагах от квартала Марэ с его музеями и магазинами, от Нотр-Дам и от тусовочной площади Бастилии. Но там всегда тихо и просторно, только играют в сквере посреди площади дети, сидят на скамейках их родители и просто те, кто ищет спокойствия в городской сутолоке.

Но самое любимое место – нижняя набережная на западном кончике острова Св. Людовика. На верхней набережной и на мосту, ведущему на остров Сите, к Нотр-Дам, всегда толпы. Здесь, на скамейке под старым ясенем, почему-то никого. Для меня всегда счастье прийти сюда с бутылкой вина, смотреть, как течет Сена, как плывут по ней прогулочные кораблики и баржи, слушать, как кричат чайки. Слева – апсиды Нотр-Дам с ажурными контрфорсами и аркбутанами, справа – шпили церквей Сен-Жерве и Сен-Протэ, впереди виднеется Лувр, а над головой небо, по которому тянутся облака с моря.

Я могу там проводить часы, любуясь небом, его отсветами на воде и игрой света на стенах зданий. Кажется, что плывешь куда-то, и я вспоминаю слова Ли Тайбо: «Сидеть бы на носу лодки, плывущей вниз по реке, держать в руке чарку вина – удовольствия хватит на всю жизнь!».

А ведь герб Парижа – кораблик, плывущий по реке, а девиз – Fluctuat nec mergitur, «Плавает не утопая».

Но Ли Бо, как известно, утонул, когда катаясь пьяным в лодке, попытался поймать отражение луны.

368. ПАРТЕНИТ

1959

Тогда этот поселок недалеко от Гурзуфа назывался Фрунзенское. Но я с детства запомнил его древнее название, странно тогда для меня звучавшее. Оно у меня связывалось с болью в горле и врачами – той зимой мне удалили полипы. Партенит? Аденоиды… Торжественный звук.

По предположениям исследователей, там была древнегреческая колония, жители которой построили храм Афины Парфенос. Некоторые копали глубже и настаивали, что до эллинов было киммерийское святилище Богини-Матери. А во времена раннего Средневековья там якобы был важный христианский центр, чуть ли не столица Готской епархии. Насколько я знаю, ни остатков греческого храма, ни следов киммерийцев, ни руин христианской базилики там так и не нашли. Но название каким-то образом выжило, а сейчас, хотя официально Фрунзенское не отменили, Партенит, кажется, становится все более употребительным.

Красивое название. Лучше, чем Фрунзенское.

В Партените я был с бабушкой и дедушкой в начале лета, потом меня мама должна была забрать в Судак. Точно не помню, но, наверно, мы были в каком-то санатории или доме отдыха. В памяти застряли женщины в белых халатах и шапочках. Был, помнится, темный парк с магнолиями и соснами, пряно пахло буксом и накаленной на солнце выцветшей травой. На травинках висели улитки, высовывали нежные рожки из сизо-белых ракушек.

В одно из утр была гроза и ливень. Когда просохло, мы пошли на пляж. Представляю себя в непременной тогда для детей белой панамке, сзади застегивающуюся на пуговку, деда – в войлочной шляпе с бахромой на полях и бабушку в черном глухом купальнике.

Вдруг начался переполох. Из прибрежных кустов на пляж ползли змеи. Думаю, они были длиной не больше полуметра, но тогда мне показались очень большими. Женщины, визжа, вскакивали на лежаки, самые бравые из мужчин (к счастью, не мой дедушка), вооружившись камнями и палками, избивали рептилий.

Среди отдыхающих нашелся кто-то умный, он закричал: «Да кончайте, это желтопузики, они совершенно безвредны, они спасаются от сырости, а в Крыму ядовитые змеи вообще большая редкость!». Его не слушали, и пляж покрылся судорожно дергавшимися длинными телами, на солнце отливавшими асфальтовым перламутром.

Бабушка и дедушка увели меня с берега.

Я, как и этот умный человек, уже знал: в Крыму ядовитых змей нет. Тогда я интересовался зоологией, причем рептилии меня привлекали более всего, так что даже мне было понятно: желтопузик не змея, а безногая ящерица. Неуклюжая, в отличие от прытких четвероногих родственников, и способная обидеть только муху.

Эта история с геноцидом желтопузиков в Партените, я уверен, стала корнем моей антипатии к тем, кто переносит свой страх и свою волю не на самого себя, а на того, кто подвернется под руку.

Многие годы вспоминая этот эпизод моего детства, я иногда думал: может, это не было случайное событие после дождика в четверг (субботу, среду, понедельник, воскресенье), а испытание, которому Афина Непорочная, от которой шаг мысли до Марии Иммакулаты, подвергла людей, загоравших на пляже во Фрунзенском? И пожертвовала безгрешными желтопузиками.

Я редко плакал в детстве, у меня была репутация бесчувственного. Но когда бабушка и дедушка вели меня домой, я разревелся.

369. ПАФОС

2000–2003

За неделю до первой поездки на Кипр я вернулся из Салоник – тогда я впервые попал в Грецию. В Салониках я успел перестать удивляться кнопке в лифте с надписью «литургия», то есть «обслуживание», слову «просфора» на пачке сосисок в супермаркете – да, «предложение», и пресловутой «метафоре» на борту грузовичка, перевозящего мебель.

В маленьком аэропорту города Пафос я тут же увидел дверь с мистическим словом «аэролименархос». Через пару секунд до меня дошло, что это «начальник аэропорта».

Мы с Сашей приехали в Пафос, поселились в гостинице возле берега, в номере, где была кухня – очень удобно. Расположившись и немного отдохнув, пошли искать магазин, чтобы купить продукты на завтрак. Спросили прохожего киприота, где тут супермаркет. Он очень удивился и сказал: «Так вот же он!». Мы стояли у двери, над которой была надпись Гούιλγιορθ. Поди догадайся, что это Woolworth.

Вид из нашего окна был замечательный – сад, бамбуковая роща, за ней руины огромной ранневизантийской базилики Айя Кириаки, в алтарной части которой приютилась более поздняя церковь, перестроенная при Лузиньянах в готическом стиле – теперь англиканская. На самом видном месте стоял обломок колонны, к которой был привязан апостол Павел, когда его бичевал проконсул Сергий Павел, вскоре после этого крестившийся. А рядом – турецкий хамам с бутылочными донцами, вмазанными в низенькие купола, и засохшее дерьмо внутри.

С утра пошли исследовать город. У нас был путеводитель по Кипру Le Petit Futé, изданный по-русски трудами мецената и коллекционера русского современного искусства Пьера Броше, и оказалось, что содержавшаяся в нем карта Пафоса была нарисована будто специально для того, чтобы никто ничего не нашел, а исторические объяснения у меня до сих пор вызывают оторопь.

Хотя уже был ноябрь, на Кипре стояла жара. Мы пошли круто вверх по длинной улице в поисках замка Саранта Колоннес (Сорок Колонн), заявленного в путеводителе как одна из главнейших достопримечательностей Пафоса. Через час, мимо автосервисов и недостроенных домов, дошли до автомобильной развязки, посреди которой стоял памятник архиепископу Макариосу. Стало ясно, что мы пришли куда-то не туда. Начали спускаться вниз и попали в квартал, где в тени аркад рынка турецкой постройки торговали маслинами (довольно невкусными), зеленью и овощами. Рынок обступали дома с заколоченными окнами.

Впрочем, путеводитель не все наврал: поднимаясь к Макариосу и рынку, мы увидели катакомбы Св. Соломонии более или менее там, где им полагалось быть по чертежу. Это вырубленные в скале пещеры и коридоры, уже привычные мне по Крыму, но большего размера, а у входа в главную пещеру и галерею – дерево, на ветках которого по ветру болтаются выцветшие тряпичные ленточки. Такие же – в Крыму, в Армении, Турции и Тунисе.

Кто она, Св. Соломония? В путеводителе написано, что еврейка II столетия до Р.Х., отказавшаяся принять язычество и за это замученная римлянами. У входа в пещеры поблекший от солнца информационный щиток сообщал то же самое.

Но римляне присоединили Кипр за пятьдесят лет до рождения Иисуса, так что непонятно. Кроме того, монотеистка, замученная язычниками до Пришествия, не может быть святой в христианском понимании. И вообще, римляне не особенно заботились о том, чтобы перевести евреев в свою веру. Они просто брали с них налоги.

Я думаю, дело в том, что грекам-киприотам пока нет дела до копания в исторических и богословских смыслах. У них – было горе, да счастье настало, благодаря разделу острова. Ну и какая им разница, кто была Св. Соломония, загубленная римлянами?

Но, пытаясь что-то понять, мы пошли искать книжный магазин, чтобы купить какую-нибудь книжку с более или менее внятными объяснениями. Не нашли – в книжных лавках торговали разноцветными рюкзачками с Микки-Маусами, карандашами, линейками и ластиками, а также книжечками про то, как сделать карьеру в сфере строительства, девелоперства и туризма.

Возможно, потому в 90-е и в начале нулевых новобогатые россияне чувствовали себя на Кипре так вольготно. Дело не только в райских налоговых обстоятельствах, но и в том, что Кипр тогда смахивал на родной силикатно-бетонный рабочий поселок с нулевым культурным слоем. Только климат лучше, и море есть.

Постепенно мы все же нашли и Саранта Колоннес, и остатки древнегреческого театра, и руины римских вилл с очень интересными напольными мозаиками, и палеохристианскую церковку. Все это было там, где и должно было находиться – на холме возле моря. На гору, подальше от всевозможных заморских агрессоров и пиратов, жители забрались позже, когда большой и славный когда-то Пафос пришел в ничтожество.

Саранта Колоннес, судя по сохранившимся развалинам, замком не был. Скорее всего – это дворец ранних византийских времен, а колонны, утратившие капители, – остатки центрального зала. Место, где лежал когда-то город, красивое, зеленое, в траве сияли цветы, и полз плющ по древним камням. По вечерам мы ходили, взяв с собой вина, на верхушку холма, где стоит построенный англичанами маяк, любовались морем и закатом.

В Пафосе есть и другое, очень впечатляющее место, Царские могилы. Это гробницы с эллинистическими портиками и обширными колонными залами, вырубленные в теле скалы, – целый город. Их начали строить еще в IV столетии до н. э., продолжали при поздних Птолемеях и римлянах, а потом забросили, и раскопки еще не завершены.

Первые дни можно было купаться, потом стало холодно. Но мы ездили на какие-то экскурсии и просто гуляли вдоль берега, мимо форта в гавани, построенного византийцами, перестроенного венецианцами, турками и англичанами, в сторону Царских могил.

Вдоль набережной в туристской части Пафоса было множество лавок, торговавших

с валов, как сутажом и лентами, золотыми цепями разной толщины – на сантиметры, чуть ли не на метры. Этот товар покупали не только приезжие из России, которых было много, но и англичане с немцами. Не меньше было лавок, торговавших кожей, а в кафе предлагали English Breakfast – яичницу с жареным беконом, фасоль, сосиски. На экранах телевизоров показывали трансляцию матчей британских футболистов из третьей лиги. Английские туристы (мужики, похожие на киношных шоферов-дальнобойщиков, увешанные золотыми цепями, и их толстые, медузообразные жены, покрытые татуировками) пили пиво, обсуждали игру.

Еда в Пафосе, да и вообще на Кипре, была посредственная. Особенно после того, чем кормили в Салониках. Вроде бы то же самое, те же мезес, та же рыба и жареное мясо, но более жирное и пресное – видимо, киприоты приладились к вкусам британцев.

Почти во всех заведениях, где мы бывали, официантами служили русскоязычные греки с Кавказа и из Средней Азии. Услышав нашу русскую речь, они рассказывали, что вообще-то на Кипре хорошо, но киприоты – жуткие скопидомы, а их греческий язык вообще не греческий, а какой-то турецкий.

Киприоты, в свою очередь, жаловались, что эти понаехавшие – дикари и по-гречески говорить не умеют.

Потом я был в Пафосе еще один раз. А в 2003 мы с Сашей сбежали туда на мое пятидесятилетие. Оказались в симпатичной гостинице Айос Йоргос (забавно, в Цель-ам-Зее мы тоже жили в гостинице Sankt Georg) на отшибе от города, в туристической местности под названием Coral Bay – никаких кораллов там отроду не было. Погода стояла отличная, солнечная и теплая, хотя иногда штормило и дул сильный ветер. Мы гуляли по тропинке вдоль берега в сторону Пафоса. В одну из прогулок – как раз накануне был шторм – мы видели нечто странное. Берег был покрыт тысячами почти идеальных шаров размером в теннисный мяч, спрессованных из бурых водорослей. Ни до, ни после я ничего подобного не видел.

В раскопах Царских могил свежо зеленела трава, на ней дрожали на ветру нежные ярко-розовые цикламены.

Вечером моего дня рождения мы пошли к маяку, пили вино, потом ужинали в ресторанчике на берегу, у форта.

Через пару дней отправились в морозную Москву.

370. ПЕДУЛАС

2001

Сопровождающая по части недвижимости отвезла меня в деревню Педулас, на склоне массива Троодос, чтобы показать загородные дома кипрской буржуазии. Хорошие дома, аккуратные, без особенных достоинств. Английские зеленые газоны, сосны, фруктовые деревья. И климат попрохладнее, чем на берегу. А ехать туда – полчаса.

371. ПЕРАСТ

1994

Как жалко, что в Перасте я пробыл час – это одно из красивейших мест.

В этот крошечный городок мы приехали из Котора на пути в Херцог-Нову. Он стоит в глубине узкой Боки Которской, весь застроен церквями (семнадцать католических и две православные, от романских до барочных) и домами местных патрициев. Позже я узнал, что с незапамятных времен население состояло из отпрысков двенадцати местных родов-«касадас», и до сих пор многие их потомки обитают в родовых гнездах.

Узнал я и что Пераст–Перасто, про который, до того, как побывал там, ничего не слышал, сыграл немаловажную роль в истории русского флота. Там во второй половине XVII столетия была основана навигационная школа, а в ней у капитана Маринича (Марино) учились мореходному искусству русские, посланные Петром в Европу набираться ума, в том числе Петр Толстой.

Над городком к небу почти отвесно поднимаются горы, и обрамляют бухту, кулисами уходя друг за друга, их отроги. Гавань Пераста замыкают два островка. Свети Джордже, темнеющий кипарисами, среди которых белеет церковь бенедиктинского монастыря, и Госпа од Шкрпела, Санта Мария делла Рокка – Св. Мария Скальная. Этот островок искусственный, он построен на верхушке рифа из камней, которые туда десятилетиями свозили жители Пераста. На катере мы поплыли туда.

В церкви сверкали в солнечных лучах сотни золотых и серебряных ex voto, которыми увешан ковчег алтарного образа.

В низеньком сводчатом помещении рядом с церковью мы увидели «Музей материальной культуры Боки Которской», коллекцию которого собрали местные монахи. Это было очень похоже на «тотальную инсталляцию» в духе Кабакова: все пространство заставлено старыми швейными машинами, эмалированными кастрюлями, пластмассовыми тазами, телевизорами времен маршала Тито, самодельными табуретками и растрескавшимися буфетами, набитыми каким-то безделушками.

Выйдя на солнце, мы захотели искупаться – было очень жарко. Полезли в неправдоподобно чистую воду, тут из церкви выбежал священник и вежливо, но едва скрывая возмущение, велел нам быстро выходить из моря и одеваться: этот островок – одно из самых чтимых мест в Черногорской Далмации.

Было стыдно. Но нам удалось вскоре искупаться в дозволенном месте.

372. ПЕРЕКОП

1958–2008

Это место мне знакомо с раннего детства, и всякий раз, приезжая в Крым или возвращаясь в Москву, я не пропускал минуты, когда поезд идет по насыпи – с одной стороны Азовское море, с другой Сиваш. В окно доносится горький и тухловатый, бередящий душу запах, вода – серо-голубого цвета, она едва морщится от ветра, и качается тростник, непонятно как выживающий в этом мертвом просоленном болоте.

С юности я думал, естественно, а что бы было, если бы красным не удалось прорваться за Перекоп? Когда в начале 80-х я прочитал «Остров Крым» Аксенова, то обиделся на него: испоганил своей фарцовщицкой мифологией такой сладкий сюжет.

Сейчас я думаю, что удержись белые в Крыму (что крайне маловероятно), могло бы случиться много интересного. Например, что происходило бы в Крыму во время Второй Мировой? Сталин оттяпал бы его как Прибалтику и половину Польши? Крым оказался бы чем-то вроде Мальты и Гибралтара для союзников? Или его бы захватил, как это и случилось, Гитлер?