12.10.2010 | Аахен-Яхрома

М-2

Массандра, Махерас, Мджарр, Мдина, Меганом, Мегри, Медзилаборец, Медон, Мерано, Мерефа, Мерю, Местре, Меццомонте

288. МАССАНДРА

1970

С «портвейном» и «хересом» из Массандры я познакомился в подростковом возрасте. А вскоре, работая ассистентом художника на фильме «Остров сокровищ», попал в место, где их делают. Один из эпизодов фильма снимали в сосновом лесу недалеко от поселка Никита, и обедать всех повезли в столовую при винзаводе. За столом рядом со мной оказался пожилой житель Ялты, снимавшийся в массовке в качестве пирата. Он поведал хорошую историю.

Когда немцы в 41-м вошли в Крым, коллекционные массандринские вина куда-то спрятали так, что оккупанты их не нашли. А ординарную продукцию начали сливать в море по руслу речушки Массандры. Тут собралось чуть ли не все население Ялты и прилегающих поселков, снаряженное ведрами, бидонами и тазами. Ковыряя вилкой в «макаронах по-флотски», мой сосед рассказал: «Час сухое вино течет. Потом – полчаса портвейн, потом минут десять – мускат, потом херес, потом опять портвейн, ну а там – мадера, ну и коньяк минут на двадцать… Когда немцы поутру в Ялте появились, все лежали в лежку…».

Жалко, я не видел в Массандре дворец известного пьяницы Александра III, судя по фотографиям, довольно удачную имитацию французских ренессансных замков. И нигде не могу найти этимологию слова «Массандра».   

 

289. МАХЕРАС

2001

Экскурсионный автобус остановился в деревне Махерас: белые дома, одни уже построенные до конца, другие с торчащими вверх металлическими штырями, но первые этажи уже жилые. Гид объяснил, что по кипрским законам, как и в Греции, если дом не достроен, владелец не платит налог на недвижимость, вот люди и не торопятся заканчивать стройку.

Неподалеку стояла церковь прошлого или позапрошлого века. Гид сказал, что вообще-то это древний монастырь, в нем хранится икона, написанная Св. Лукой (очень продуктивный был художник), но его многократно разрушали и отстраивали снова. Еще сообщил, что «махерас» значит «нож»: когда монахи нашли икону, рядом с ней лежал нож. Что это значит, не объяснил.

Возле автобусной остановки стоял небольшой памятник с орлом. Гид сказал, что это монумент в честь борца за независимость Кипра, которого англичане сожгли заживо в доме, который стоял на месте памятника.

290. МДЖАРР

2003

Водитель затормозил автобусик на краю скалы, над бухтой Джнейна. Внизу, под пропастью, на камни набегали волны. Вода была очень прозрачной – метров на десять, наверно. За скалами видна была бухта Айн-Туффиха. Пошли в деревню Мджарр смотреть Яичную церковь, называющуюся так потому, что местные жители на ее строительство жертвовали не деньги, а яйца. Есть и другое объяснение: основание купола здесь не круглое, а эллипсоидное.

На башнях, обрамляющих фасад, были двое часов. Одни правильные, другие врут – это часы для дьявола. Потом я такие же увидел на Сицилии.

На следующий день оказалось, что еще один Мджарр есть на острове Гозо, туда прибывают паромы с острова Мальта. Там имеется форт Шамбре XVIII века, неоготическая церковь и дорогая гостиница «Л-Имджарр». 

291. МДИНА

2003

От соседнего Рабата, населенного обычным народом и для Мальты шумного, аристократическая Мдина отделена крепостными стенами, рвами и широкой площадью. Первую крепость здесь построили три тысячи лет назад финикийцы и назвали ее Малет – кажется, это значит «убежище». Римляне этот городок называли Мелитой, и от него пошло название Мальты. Здесь была резиденция римских властей, считается, что именно тут Павел окрестил префекта Публия, и на этом месте стоит кафедральный собор Св. Павла (интересно, что он – частная собственность архиепископа Мдины и передается по наследству следующему иерарху).

Потом здесь были арабы, назвавшие поселение Мдиной, то есть просто городом, и в очередной раз укрепившие его. В XI столетии нормандский граф Роже д’Отвилль, покоритель Сицилии, завоевал и Мальту, построил первый арабо-норманнский храм Св. Павла и не дошедший до наших дней дворец.

Постепенно тут стала селиться мальтийская знать, некоторые древние семьи – Тестаферрата, Виани, Констанцо, Ингуанес – до сих пор сохранили свои старинные палаццо. Город стал называться Читта-Веккья. С мальтийскими рыцарями Старый Город не особенно ладил. Исконно мальтийской аристократии, строго католической, претили разношерстность, чванство и все более расцветавшее распутство рыцарей, съехавшихся на Мальту со всей Европы. Город сохранял формальную независимость от Валетты, было свое правительство – Университа – но в знак вассальной подчиненности Ордену город преподносил ключи от ворот каждому новому Великому магистру.

Захватив Мальту, англичане отменили автономию Чита-Веккьи и почему-то вернули ей арабское название. Большинство жителей уехало, осталась только знать и прислуга – город получил прозвище «Молчаливого города», и сейчас там живет около четырехсот человек.

Мдина действительно очень тиха, даже безмолвна – недаром здесь находится монастырь молчальниц. Я заметил, что этот городок, весь застроенный палаццо разной степени пышности, выталкивает из себя обычных туристов своей тишиной и пустотой узких дугообразных улиц. Они тоже замолкают и, сделав несколько десятков шагов, уходят за ворота Мдины.

А я люблю такие места. Ходил часа полтора по городку, любовался сицилийско-норманнским палаццо Фальцон, древней улочкой Гатто-Мурино, ренессансом и барокко более поздних дворцов – за все время встретил не больше десяти таких же молчаливых чужаков, и ни одного местного жителя.

292. МЕГАНОМ

1975–1979

От Алчака, с окраины Судака, до мыса Меганом идти около двух часов. Сперва мимо бухт Капсели, потом по Лисьему городу, затем начинается пустая широкая равнина между морем и далеко отступившими горами, весной зеленая и пестреющая цветами, летом – буро-серая, опаленная солнцем. Там всегда дует сильный ветер.

Потом надо пройти территорию запретной зоны с деревянными ракетами, и вот подошва огромного, имя он свое заслужил, мыса Меганом, глубоко вступившего в море. Я до сих пор могу убедительно нарисовать его силуэт.

Когда я впервые пришел к Меганому, у подъема на него был рыбачий стан. В следующие годы его уже не было, только торчали вбитые в землю сваи, оставшиеся от домишка, где жили рыбаки.

Тропинка начинала подниматься по крутому склону. У самого носа Меганома было опасное место. Узенькая, не шире полуметра, тропинка шла подковой по почти отвесному откосу. Над головой, заслоняя небо, круча. Под ногами – пропасть, щерящаяся острыми зубьями, промытыми в каменистой глине зимними дождями, и бьются волны о прибрежные скалы. Шума прибоя не слышно, до воды лететь да лететь.

Зато потом, после страшных челюстей, тропинка приводила в рай. На поляну высоко над морем. Там журчал источник, стояли низенькие реликтовые сосны и цвели цветы. Иногда мы даже находили горные пионы.

В один из наших походов на Меганом мы как-то очень легко миновали обрыв, хотя в одном месте вода размыла тропинку на полметра, и надо было перешагнуть этот разрыв. Когда шли обратно, чуть не случилась беда. Ваня Шаховской шел первый и спокойно преодолел препятствие, шедшая за ним Маша – тоже. Передо мной шла Вера Митурич. Перед пустотой она остановилась, замерла, а через несколько минут к нашему ужасу начала карабкаться вверх, цепляясь за камни, ненадежно торчащие из глины. К счастью, она не сорвалась, сползла на тропинку и пошла дальше.

А я, подойдя к промоине, понял, что у меня ступор. Стою и не могу сделать шаг. Друзья смотрят на меня, тихо подбадривают, я же оцепенел. Не знаю, сколько это длилось, показалось, что долго; я зажмурился, шагнул, открыл глаза. Коленки у меня тряслись еще долго.

293. МЕГРИ

1997

Миновав Капан и Каджаран, машина карабкалась по жуткой дороге на Мегрийский перевал. Ее, напрямую соединившую Армению и Иран, в обход Азербайджана велел построить последний коммунистический начальник Демирчян – будто предчувствовал. Сейчас это по сути единственная наземная артерия, соединяющая Армению с внешним миром (если Иран можно назвать внешним миром) – с Турцией коммуникации до сих пор эпизодические, а дороги в Грузию практически перекрыты.

Как ее построили лет двадцать назад, так, видимо, и не чинили. Она вся в колдобинах, ограждений нет, вокруг высоченные горы, внизу пропасти, высота Мегрийского перевала – два с половиной километра. Там летом кое-где лежал снег, и свистал ветер. По дороге, натужно рыча, поднимались и спускались иранские грузовики, непонятно как разъезжались при встрече. Везли в Армению стиральный порошок, стройматериалы, «кока-колу» иранского производства, одежду, электрообогреватели, лампочки, пряности, корейские телевизоры, зубные щетки, сантехнику, нитки и китайские игрушки. Что-то везли из Армении в Иран.

Наша старая «Волга» тряслась от невозможных усилий и грохотала на ухабах. Нас обогнали два белых джипа с надписью UN. Мы въехали на верхушку перевала. Там – белые джипы на обочине, над пропастью. Возле них стояли ооновские наблюдатели, мочились с высоты в пустоту.

Дорога начала, петляя серпантинами, уходить в зеленую долину. На спусках иногда закладывало уши. Мы въехали в Мегри. Его дома лепятся по склонам друг к другу, у них резные балкончики и мезонины, везде фруктовые деревья и сады. Вдоль тротуаров – торговля арбузами, дынями и персиками. Наш водитель объяснил: в Мегри лучшие во всей Армении персики, дыни и арбузы. Но в Ереван их сейчас вывезти проблематично, а на месте кому продавать? Иранским дальнобойщикам?

Водитель высадил нас у местной гостиницы – ему надо было успеть в тот же день вернуться в Ереван, а это четыреста километров по горным дорогам.

Гостиница оказалась пустой, чистой и даже почти уютной. Нашему появлению там удивились. Мы оставили вещи и отправились на иранскую границу – это и была цель нашего путешествия в Мегри.

Километра три вдоль заброшенной железной дороги и обвалившихся корпусов металлургического комбината, и мы пришли к берегу Аракса, обнесенному колючей проволокой, к погранпосту и шлагбауму, за которым мост, ведущий в Иран. Границу охраняли российские пограничники.

В Армении было зелено и красиво. За Араксом начинался иной мир: корявые голые горы желто-кирпичного цвета, ни деревца, и ползущие по склонам глинобитные халупы. Пока мы смотрели на Иран, появился лейтенант-пограничник в тропической форме. Спросил, кто мы такие и что здесь делаем. Узнав, что из Москвы и просто путешествуем, проникся к нам симпатией, довез нас обратно в Мегри и предложил с утра переправить через перевал, в Капан.

Мы купили арбуз, он на самом деле оказался очень вкусный. С утра лейтенант сказал, что везти нас не может – жена не велит. К счастью, один местный житель выручил и отвез за перевал.

294. МЕДЗИЛАБОРЕЦ

1998

Мы заехали в Медзилаборец на пути к главной цели нашего путешествия по Словакии, к деревне Микова, откуда родом отец и мать Энди Уорхола. Водитель Стефан Мадярич не очень понимал, что нас несет в этот глухой угол, но вел свой белый «Мерседес» в карпатские леса, где сходятся границы Польши, Словакии и Украины.

Мы выехали из Прешовского края с его холмами, на спинах которых стоят руины замков, и городками, когда-то любовно построенными саксонскими колонистами. Начались горы, поросшие буком и елями. Все было очень знакомо, как в окрестностях Косова, разве только растительность чуть более южная: на склонах иногда попадались виноградники.

На дорожных указателях появились надписи на двух языках. По-словацки и кириллицей, на русинском. Мы въехали в Ruthenia, как эти края по-латыни называли в старые времена.

Русины – чудной народ, компактно живущий в Словакии, Польше и Украине, кроме того в Сербии и Румынии. А по миру карпатская бескормица разметала их от Калифорнии до Франции и от Австралии до Эквадора. Русины исповедуют православие или греко-католичество и отличают себя от прочих славян, считая, что они – единственные потомки настоящей Руси. Я не лингвист, но точно, их язык не польский, не словацкий, не украинский, разумеется, – не русский. Хотя кто знает, может, в Киеве изъяснялись на наречии, близком к «руснацкому»?

Городишко Медзилаборец находится в лесистой долине реки Лаборец. На въезде была лесопилка, потом мимо облупленных панельных пятиэтажек мы въехали на главную площадь города. На пожухшем газоне посреди нее сидели и лежали цыганские мужчины, пили пиво, скучали. Увидев белый «Мерседес», они оживились, но когда показался Мадярич с его огромными черными усами, снова расположились на траве. По площади ветер нес волны пыли.

С одной стороны площади стояла голубенько-белая церковь à la russe, построенная на средства русских эмигрантов в Чехословакии в память солдат, погибших здесь во время Первой Мировой – бои у Дуклы и Медзилаборца были страшные.

Напротив нее – здание ДК, такое же, как Дома культуры, построенные на просторах СССР в 70-е. Но у входа две двухметровые бетонные бочки Coca-Cola. Это Медзилаборецкий Мемориальный Музей Энди Уорхола, MMMAW.

Мы вошли в здание, в холле не было никого. Постучались в первую попавшуюся дверь, нам открыла робкая девушка с темными волосами и васильковыми глазами. Я снова себя почувствовал как в Прикарпатье, просто на другом, западном склоне: у гуцулов тоже часто бывают темные волосы при светлых глазах или пшенично-золотые при карих или черных. Я спросил, нельзя ли случайно увидеть пана директора Михала Бойко? Девушка просияла и распахнула соседнюю дверь – в директорский кабинет.

Про искусствоведа Михала Бойко, уроженца Медзилаборца, я читал и слышал. В начале 90-х, когда кончился социализм, он как-то связался с братьями Полом и Джоном Уорхолами, руководителями The Andy Warhol Foundation for Visual Arts, базирующейся в Питтсбурге, Пенсильвания, родном городе Энди. Ни он, ни Джон и Пол на своей исторической родине не бывали, но братья прониклись симпатией к Михалу и сказали, что готовы предоставить ему на хранение коллекцию работ Энди и связанные с его жизнью экспонаты.

Дальше Михал Бойко договорился с городскими властями, они ему отдали здание Дома культуры, с которым все равно неизвестно было, что делать.

Из Питтсбурга в Медзилаборец привезли несколько десятков больших шелкографий – цветы, «Элвисы», «Монро», «Мао», «Электрические стулья». Да, это тиражные вещи, которые Энди напечатал в сотнях экземпляров, но такую концентрацию искусства Уорхола я не видел, пока через несколько лет после не попал на его огромную ретроспективу в Дюссельдорфе. Но одно дело видеть это на Нижнем Рейне, другое посреди Карпат.

Но бог с ними, с «Мао» и лилово-желтыми прекрасными цветами. Самое замечательное, что я увидел в Медзилаборце – это уорхоловские memorabilia. Его крещальная рубашка и крестик, его темные очки, смокинг, один из париков, джинсы, один из его «Полароидов» и один из его магнитофонов-конфидентов.

Я спросил Бойко, часто ли приезжают зрители. «Да что вы, конечно, редко. Мэр уже злится, а здешние бизнесмены тут бы открыли автосервис. Правда, торговать не с кем. Но я уверен, Уорхолу этот музей бы понравился».

Я в этом тоже уверен. Более того, я думаю, что дух Ондрiя Вархолы иногда реет над рекой Лаборец, поднимает вихри пыли на площади и заставляет цыган, пьющих пиво на газоне, посмотреть вверх и задуматься о бесконечности неба.

О том, что между заброшенным Медзилаборцем, унылым Питтсбургом («Что хорошо, когда растешь в маленьком городе? Ты можешь оттуда сбежать») и сверкающим, самопожирающимся Нью-Йорком нет существенной разницы. 

   

295. МЕДОН

1987

В Медон, юго-западный пригород Парижа я поехал потому, что Кира Сапгир мне сказала, что в тамошнем Центре русских исследований им. Св. Георгия, которым руководят иезуиты – если я им понравлюсь – можно найти заработок. Летом люди из S.J. устраивают летние курсы для всевозможных иностранцев, и им бывают нужны носители языка и культуры, особенно если у них имеется минимальный педагогический опыт. Я позвонил и договорился о встрече – мне отвечал голос, говоривший очень хорошо, слишком хорошо по-русски.

Про Медон я уже знал из книжек, что в 20-е там образовалось русская колония. Каждый десятый в Медоне был русский. Там жил Анненков, какое-то время Бунин, часто бывал Набоков. И про этот поселок Цветаева написала:

«Всяк дом мне чужд, всяк храм мне пуст,

И – все равно, и все – едино.

Но если по дороге – куст встает,

Особенно – рябина…» 

Я никогда особенно не любил Цветаеву, хотя поэтесса она фантастически одаренная. Но мне не нравилась ее истерически-архаизирующая лексика, задыхающиеся анжамбементы и захлебывающиеся аллитерации. Впрочем, близость с ней чувствую, хоть и не навязываюсь. Это – дурацкая склонность к тире и отточиям.

Сошел с электрички, пошел в поисках нужного адреса. Вдоль улицы в палисадниках полыхала по-епископски пурпурная сирень, обрамленная порыжевшими от зимних холодов черно-зелеными туями. За ними выглядывали фасады особнячков, построенных в нормандском стиле из парижского тесаного известняка. Я порадовался за эмигрантов первой волны: не все ютились в клоповниках Бельвилля и в шамбр-де-бонн доходных домов возле метро Пасси.

Из-за забора выглянула высокая и очень плотная береза. Я посмотрел на табличку у калитки, это был нужный адрес.

За калиткой был идеальный газон с россыпью белых и розовых маргариток и клумба с сине-желтыми анютиными глазками.

Из бледно-сливочного, построенного, видимо, при Луи-Филиппе особнячка вышел строгого вида пожилой румяный господин, принявший меня очень гостеприимно. Привел в библиотеку, усадил в потертое кожаное кресло, напоил чаем и устроил экскурсию по книжным полкам. Рассказал, что ядро книжного собрания составлено в XIX веке графом Иваном Гагариным, одним из первых русских политэмигрантов и иезуитом. Показал прижизненные собрания сочинений русских классиков – потом-то я узнал, что библиотека в Медоне ценнейшая, особенно что касается истории русской церкви, богословия и публицистики Серебряного века. Спросил, как у меня обстоит с православием и с христианством вообще. Я честно ответил, что смотрю со стороны.

Он послушал меня и мягко сказал, что работа для меня найдется вряд ли, но чтобы я позвонил через неделю.

С тех пор я очень уважаю членов Societas Jesu, это умные люди. Педагогического опыта у меня не было, да и не хотелось мне никогда кого-то чему-то учить. Я носитель русского языка, да. Я бы не хотел говорить на сверхчистом русском моего медонского собеседника, однако искореженный, мой родной русско-советский langage меня часто расстраивает. Что же касается русской культуры Серебряного века – ну да, бывает…

Например: «Собрались Иванов и Муратов на квартирке возле Пьяцца Навона, попили чаю, погрызли римских баранок, попели орфические гимны да и разошлись». Так что правильно меня не взяли в Медон. Зачем я там – не православный, не католик. Правда, орфических гимнов за чаем не пою, но этого не достаточно, чтобы быть в таком благостном месте.

Приуныв (где денег взять?), я пошел к калитке, стараясь не наступать на маргаритки и искоса поглядывая на анютины глазки. И увидел, что близ толстой березы растет тонкая рябина, еще не потерявшая свои бледные цветки.

Может быть, иезуиты рябину пересаживают раз в десять лет – ведь не могла же Марина Ивановна видеть то же деревце, а в Saint Georges она точно ходила.

Как бы то ни было, молодцы иезуиты. Они, следовательно, не только умны и точны, но и близки к сверкающей пустоте.

Собственно, один из их братьев пытался проповедовать в Японии, и был растерзан нелепо озлобившимися буддистами. 

296. МЕЛИТОПОЛЬ

1985

Когда я собирался в свое первое и последнее длинное путешествие автостопом, в Крым, ветеран таких поездок Дима Мачабели меня инструктировал: «Постарайся ни в коем случае не оказаться в Мелитополе. Гиблое место, там почти невозможно кого-то поймать».

Но получилось так, что водитель грузовика, взявший меня в Запорожье, высадил как раз в Мелитополе, да еще под вечер – дальше он ехал куда-то в сторону Таганрога.

Я стоял часа два на обочине, никто не останавливался. Стемнело, голосовать уже не было смысла. Побрел к вокзалу – хоть переночевать там. Денег совсем не было, еда закончилась. Через какое-то время прибыл поезд в Евпаторию. Я попросил у проводницы пустить меня, она сперва попросила денег, я ответил, что денег нет, тут поезд тронулся, она сказала: «Да ладно, залезай». Рано утром, продремав несколько часов в тамбуре, я приехал в Евпаторию, а ближе к вечеру добрался до друзей, на Тарханкут.

297. МЕРАНО / МЕРАН

2007

Я решил посмотреть, что такое Мерано, по-немецки Меран, любимый альпийский курорт Кафки, Паунда и других выдающихся людей. Сейчас этот городок, кроме бальнеологических лечебниц, также славен клиниками, где за большие деньги избавляют от наркотической и алкогольной интоксикации. Так что известность Мерано не померкла.

Доехал по хорошо знакомой дороге до Больцано и пересел на маленький поезд из трех ярко раскрашенных вагонов. Он двинулся вдоль Адидже, ставшего совсем узким выше впадения в него реки Изарко, по другому берегу тянулась дорожка, по которой туда-сюда ездили велосипедисты. За окном мелькали яблоневые рощи, виноградники, шале на склонах гор, становившихся все выше, то тут, то там – замки на верхушках скал.

Минут через двадцать приехал в Мерано, на конечную станцию железной дороги. Городок подковой обступали очень высокие крутые горы, а за ними – Швейцария. Я пошел вдоль речки Пассирио – Пассер по набережной, где прогуливались отдыхающие, в основном пожилые.

И повсюду цвели цветы. Это был май, цветы тогда цвели везде, но в Мерано их обилие было избыточным. Воздух звенел прозрачной чистотой, небо – лазурное, вершины гор увенчаны снегом. Вдоль речки Пассер – гостиницы и клиники в стиле Сецессиона. На тумбах – афиши, приглашающие на концерты звезд классической музыки первой величины, а также Стинга, Боуи и Ника Кейва.

Я пришел в маленький исторический центр. Мерано город очень древний, существует с римских времен, с раннего Средневековья и до середины XIX века был столицей графства Тироль, но, видимо, там никогда ничего особенно интересного не было. Посмотрел на кафедральный собор Св. Николая, готический, северного, заальпийского вида. Прошелся по главной торговой улочке со средневековыми массивными аркадами и дорогими магазинами – все лоден, часы, драгоценности и обувь. Выпил местного «гевурцтраминера» на рыночной площади, где торговали цветами, сыром, тирольскими копченостями и фруктами. Пошел, любуясь цветами и горами, обратно на вокзал и поехал домой, в Роверето.

298. МЕРЕФА

1985

Не знаю, что за город – Мерефа. Название точно не славянское, но в этом городе, как я узнал по карте, течет река, давшая ему имя. Гидронимика всегда древнейший пласт топонимики. Мне кажется, что «мерефа» это что-то индоевропейское. Что если «мере» каким-то образом связано с «mare», «meer», «море»? А «фа», возможно, это суффикс вроде древнегерманского «bu» или славянского «во»? Можно предположить, что Мерефа на языке каких-то не то скифов, не то и вовсе праиндоевропейцев, оказавшихся на севере Украины, значит «Морское», «Озерное», «Болотное».

Мы проехали мимо Харькова по объездной дороге, и симпатичный инженер из Ухты высадил меня на въезде в Мерефу – ему было надо в Полтаву, к родственникам. Я встал на обочине. Очень быстро остановился «КАМАЗ», подцепил меня. Голый по пояс водитель, молодой мускулистый парень (его напарник спал позади в люльке) мне рассказал, что они без остановки гонят из Вологды, где были у кореша на свадьбе, домой в Запорожье.

Южнее Мерефы начались волнообразные холмы. На длинных спусках водитель выключал мотор – берег горючее. Последняя цифра на спидометре у него была 120, в какой-то момент стрелка запнулась, щелкнула, упала вниз. Мы неслись по склону, хорошо на шоссе почти не было машин. К счастью, не было больших выбоин (на мелких мы подскакивали и ударялись головами о потолок кабины), повезло, что не попался камень под колесо.

До Запорожья мы доехали быстро.

299. МЕРЮ

1990

Пришло время выметаться из Кремлен-Бисетра: хозяин начинал ремонт дома, но куда? Деньги почти на нуле, квартиру не снимешь. Тут помог Олливье Моран. У него были какие-то интересы в городке Мерю в Пикардии, километрах в семидесяти к северо-западу от Парижа, связанные со зданием бывшей пуговичной фабрики. Пока его не начинали перестраивать под индустриальные цели, Олливье договорился с хозяевами здания и с мэром городка об устройстве чего-то вроде культурного центра. Соответственно, там можно какое-то время пожить и поработать.

Про Мерю я ничего раньше не слышал и думаю, что большинство французов тоже не имеют о существовании этого городка никакого представления. Но меня позабавило, что называется пикардийский Meru так же, как священная гора, центр мироздания у индуистов, джайнов и буддистов.

Я собрал пожитки, нанял фургончик и мы с котом Чернухой отправились на новое место жительства. Постепенно я узнал про Мерю кое-что интересное.

На протяжение XIX и первой половины прошлого века этот городок был всефранцузским, а то и европейским центром производства пуговиц, которые там делали из перламутра, рога и кости. Потом настала эпоха пластмассы, пуговичная индустрия разорилась. Фабрика представляла собой три огромных кирпичных корпуса, построенных сто с лишним лет назад. Мне достался один из цехов: помещение метров триста, с пятиметровыми потолками и широкими окнами, затянутыми полиэтиленом. Полы были застелены ДСП, имелся душ и туалет. Двор бывшей фабрики и прилегающие улочки усыпаны были колечками разного размера, роговыми, перламутровыми и костяными – отходами пуговичного производства. За фабрикой поднимался бугор, заросший ежевикой, за ним – буковый лесок, дальше – поле с сурепкой.

Кроме меня, на пуговичной фабрике поселилось еще несколько непонятных художников. Один из них занимался полной чушью, на мой взгляд. Во дворе он мазал гудроном где-то раздобытые части фюзеляжа списанных самолетов. Когда гудрон подсыхал, он его начинал поливать водой из шланга. Часть гудрона смывалась, часть застывала мерзкими соплями. Он уверял, что успешно продает свои изделия, а в прошлом году получил большой грант от Aerospatial. Может, врал, может, нет. Что делали прочие художники, не помню. Я и сам в Мерю занимался дурью – из собранных во дворе и на улице колечек делал какие-то бессмысленные объекты: на холсты и краски денег не было. Эти изделия, уезжая из Мерю, я бросил.

В городке была церковь постройки начала века, очень скучная, маленький супермаркет, несколько кафе, а по субботам на площади перед церковью работал продуктовый фермерский рынок. Еще была фабрика по производству игрушек Lego, там трудились те жители Мерю, что не сидели на пособии по безработице. Вот и все.

Правда, в двадцати километрах был очень красивый городок Жизор со знаменитым готико-ренессансным собором Св. Протасия и старинным замком. Я туда съездил один раз.

Кот Чернуха чувствовал себя в Мерю превосходно: шнырял по закоулкам фабрики и в кустах на холме. А я скучал по Юле, да и просто поговорить не с кем. Не с авиационным же художником про его успехи? Старался почаще ездить в Париж, но по тогдашнему безденежью это было трудно, билеты туда-обратно стоили что-то около семидесяти франков. Ехать можно было или на прямой электричке до Северного вокзала, или на забавном старом поезде из двух вагонов, на дизельном ходу, такие показывают в дурацких и любимых мною семейных французских комедиях 60-х. С него на парижскую электричку надо было пересаживаться в городке Персан, стоящем на берегу Уазы. Однажды, когда я возвращался из Парижа, денег у меня хватило только на билет до Персана. Конечно, можно было доехать до Мерю зайцем, но я почему-то не рискнул, хотя контроллеры ничего бы мне не сделали. Пошел пешком по пустому шоссе, мимо сурепковых и гороховых полей. Очень хотелось есть, я жевал сладкий зеленый горох.

Хорошо, дома были припасы, а через день продалась картинка, пришли кое-какие деньги.

Я поселился в Мерю в мае, настала осень. В фабричном цеху, без отопления, со сквозняками из окон, жить становилось тоскливо. К счастью, нам с Юлей как раз удалось снять квартирку в Венсенне.

От Мерю у меня осталась память – зубчатый ножик, который я по недоразумению купил в местном магазине. Он годится только на то, чтобы резать лимоны.

300. МЕСТРЕ

2006–2008

Кроме тех, кто в Местре живет и работает, там оказываются только те, кто из венецианского аэропорта добирается до железнодорожного вокзала (это ближе, чем до вокзала в Венеции) и едет куда-то дальше, да те, кому не удалось найти место в гостинице на острове. Вот и я много раз видел Местре по дороге из аэропорта Марко-Поло на вокзал или с вокзала в аэропорт.

Длинный канал с катерами и яхтами. Множество гостиниц, автосервисов, скучное многоэтажное жилье. На горизонте – индустриальные сооружения и портовые краны. Ближе к вокзалу попадается несколько старинных домов и церквей, а у вокзала гостиницы в ряд, таксисты и вереницы автобусов. На вокзале толпы туристов, плохо понимающих, как тут что устроено, и длинная очередь в билетные кассы.

В первый раз, когда из Местре ехал в Роверето, я чуть не упустил свой поезд. В расписании значилось, что он идет в Monaco, и я спросонья (из Москвы вылетел рано утром) не сразу сообразил, что это Мюнхен, то есть именно то, что мне надо.

301. МЕЦЦОМОНТЕ

2006–2008

Я доезжал на автобусе высоко в горы до Фолгарии, потом спускался мимо деревеньки Карпенеда до церкви Св. Валентина, и дальше вниз, по горной дорожке, по лесу, переходя ручейки, до деревни Меццомонте, «Среднегорья».

Вообще-то есть две Меццомонте – Меццомонте ди Сопра и Меццомонте ди Сотто, «Верхнее Среднегорье» и «Нижнее Среднегорье». По местной легенде, их много веков назад основали два брата из германоязычного племени чимбров. Один имел больше склонности к пастушеству и охоте, он поселился повыше. Второй предпочитал виноградарство и земледелие, он обосновался пониже. Вполне библейская история. Но кончилось, не в пример Исааку и Исаву, хорошо – эти братья жили мирно.

Спускаясь от Фолгарии, я сперва попадал в Меццомонте ди Сопра. Там – несколько слипшихся вместе башнеобразных суровых домов, зимой из труб идет вкусно пахнущий дым. В двухстах метрах вниз – Меццомонте ди Сотто. Там все глядится повеселее. Дома тоже похожи на крепости, но вокруг сады, огороды и луга. И чудесный вид вниз на долину речки Кавалло, замкнутую высоким холмом с замком Безено на вершине. На одном из домов – поблекшая надпись муссолиниевских времен Dopo Lavoro, здесь когда-то после трудов во славу Великой Италии собирались местные крестьяне и культурно проводили досуг. Читали газеты и пели патриотические песни. Рядышком, над впадением ручья Россбах в Кавалло, стоит выкрашенный яркой желтой краской старинный дом – гостиница и ресторан Rossbach. Я брал стакан «терольдего» и усаживался на террасе, оттуда укрепляющий душу вид на долину и горы. Дожидался автобуса и ехал в Роверето.