Авторы
предыдущая
статья

следующая
статья

25.05.2010 | Аахен-Яхрома

В-1

Вайвари, Валенсия, Валетта, Варшава, Васильевское, Веве, Вена, Венеция, Венсенн, Верона, Версаль, Верховина...

Текст:

Никита Алексеев


Иллюстрации:
Никита Алексеев


85. ВАЙВАРИ

1963

Я с бабушкой провел в Вайвари, на Рижском взморье, все лето. Недели на три приезжали мама и Валентин Иванович. Для меня там все было новое. К примеру то, что местные дети, мои сверстники, почти не говорили по-русски. Я быстро выучился болтать по-латышски, но сейчас, кроме десятка самых расхожих слов, все забыл.

Тогда Вайвари, последняя станция Юрмалы, не была курортным местом. Там снимали на лето дачи рижане, искавшие тишины, да москвичи и ленинградцы, как-то прознавшие об этом  поселке, почти деревне. Вот и мы оказались в Вайвари благодаря каким-то знакомым.

На русскую деревню, которую я уже чуть-чуть знал, Вайвари был не похож. Там стояли чистенькие крепкие дома, зеленели газоны и цвели цветы на клумбах. Дом, где мы сняли комнаты, стоял довольно далеко от моря, надо было идти минут двадцать, через просторный сосновый лес. Земля покрыта толстым ковром рыжей хвои, и невероятное количество черники. Однажды я увидел, как по земле ползет облепленная хвоей змея. Но это была не змея, а угорь. Жалко не помню, полз ли он к морю или в обратном направлении – к реке Лиелупе, текшей совсем близко от нашего дома.

У берега начинались высокие дюны: я с восторгом скатывался кувырком вниз, по мелкому песку. На пляже дул холодный ветер, море мелкое, даже детям надо было долго идти, а все по колено, по пояс. Я синел, покрывался пупырышками, но что это для ребенка?

Искал в песке кусочки янтаря, привез в Москву целый мешок. Но камешка с комаром или какой-нибудь мухой, о котором мечтал, так и не нашел.

Берега Лиелупе – низменные, торфяные, а вода – тепло-золотистого, пивного цвета, прогретая солнцем. Считалось, что купание в Лиелупе не менее полезно, чем в море.

В один из дней торфяник возле реки загорелся, это было жутковатое зрелище. Трава тут же выгорела, из почвы вырывались язычки пламени, шел удушливый дым, чернели обгорелые стволы березок. Пожар постепенно подползал к домам, но все обошлось. Возможно, пошли дожди.

Мы иногда ездили в Ригу, в другие места Юрмалы, в Кемери. Бабушка нахваливала латышские молочные продукты, кажется, они правда были хороши. Я блаженствовал на море, в лесу, у реки.

86. ВАЛЕНСИЯ

2003

Прошло много времени с тех пор, как я (слава богу!) перестал заниматься журналистикой, еще больше – с тех пор, как был заведующим отделом культуры маленькой газеты «Иностранец» (к счастью, подначальных у меня не было, кроме Иры Кулик, оказавшейся в таком состоянии ненадолго). И я до сих пор не совсем понимаю смысла моих поездок по миру, бартерным образом оплаченных российскими турагентствами. Кому могли быть нужны мои соображения, опубликованные в газете, издававшейся для людей с вполне практическими идеями: свалить за границу, найти там работу или возможность чему-то поучиться, полечиться, не быть обманутым турагентством или, в крайнем случае, научиться правильно заполнить анкету в консульстве. А я-то писал черт знает что.

Ладно, может быть, наши родные туристические бизнесмены – либо полные идиоты (это возможно), либо у них были какие-то хитроумные финансовые схемы (первому это не противоречит).

Но с какой стати мне звонят из отдела культуры и туризма посольства Испании и чуть не просят отправиться в Валенсию на второе издание тамошней биеннале современного искусства? Непонятно. Скорее всего, у них был заложенный бюджет, а куда его расходовать – четвертое дело.

Естественно, я отправился в Валенсию, несмотря на то, что как раз тогда находился в высочайшем градусе раздраженности по поводу contemporary art. Потому что хотелось еще раз разозлиться на это явление. Но важнее, конечно, была возможность увидеть Испанию, которую почти не знаю до сих пор.

Лететь почему-то надо было на самолете компании Alitalia, с пересадкой в миланском аэропорту Мальпенса. Против самолетов «Алиталии», куда входить надо из-под хвоста, а в левом и правом рядах количество сидений не равно, я не имею ничего. Напротив, они мне нравятся своей странностью, несмотря даже на то, что итальянцы, по моему опыту, кормят на борту хуже всех. Черствыми бутербродами, купленными у коллег с Ferrovia Italiana, списанными после поездки из Турина в Палермо и обратно. Но Мальпенса? У меня насчет этой воздушной гавани, выкрашенной в болотно-зеленый, серый и горчичный цвета, всегда были плохие мысли.

Так случилось и сейчас. В Мальпенсе была забастовка авиадиспетчеров. Вместо того, чтобы оказаться в Валенсии около восьми вечера, я туда попал в шесть утра следующего дня. А в десять я должен был быть в валенсийском офисе по туризму. Соответственно, я только добрался до гостиницы, принял душ, переоделся – и уже надо было снова отправляться в путь.

Я шел километр по широченному бульвару, засаженному платанами и пальмами, почему-то по солнечной стороне. Было жарко и влажно. В тени деревьев возле своих магазинчиков сидели на табуретках хозяева, смотрели мне вслед. В кондиционированном офисе по туризму было прохладно, встретили свеженькие брюнетки в белоснежных блузках, угостили меня вкусным, не слишком крепким кофе. И приставили ко мне Юру, внука испанских политэмигрантов и сына реэмигрантов, выбравшихся из СССР на историческую родину в конце 80-х. Юра заканчивал медицинский факультет Валенсийского университета, но очень интересовался историей и лингвистикой. Первым делом он мне рассказал, что каталонцы совсем не правы, когда утверждают, что их язык и язык valencia одно и то же. Объяснил как по-разному готские, арабские, швабские, французские и арагонские влияния отразились в каталонском и валенсийском языках. И рассказал, что Валенсия это последний город, где еще оставались евреи, когда их из всей Испании уже выгнали. За последними испанскими евреями прибыла флотилия английских кораблей, и Дизраэли – потомок тех, кто взобрался на последнее британское судно. Более того знаменитый валенсийский хамон – изделие именно еврейское. Потому что до того, как изгнать иудеев, католики их заставляли держать свиней. Евреи нашли выход. Свиней заводили, но сдавали их на воспитание крестьянам-католикам, жившим в горах над городом. Христиане о еврейских свиньях не заботились, не кормили, они бегали по горам и ели то, что надо есть свинье, чтобы из ее ляжки потом можно сделать изумительный «черный» хамон.

Юра повел меня по городу, показал дивный кафедральный собор Св. Марии с недостроенной башней над трансептом. В этой церкви хранится Santo Caliz, и валенсийцы свято чтят его как Святой Грааль. В церкви окна закрыты не стеклом, а пластами селенита, пространство залито рассеянным, туманным светом. Собор – доминиканский. Через несколько лет я увидел главную доминиканскую церковь, Св. Сабину на Авентинском холме в Риме, там похожий свет. Доминиканцы – умные инсталляторы божественного света.

Мы видели базилику Virgen de las Desamprades, Св. Девы Отчаявшихся: в паперти на стене прибито чучело огромного аллигатора, подаренное архиепископу Валенсии одним из первых путешественников в Америку. Рядом – дворец какого-то маркиза (мне запомнилось, Беллаква, но могу ошибиться), романское кубическое здание из кирпича, которое после усовершенствовали арабы, а в XVII столетии владельцы облепили жабьей икрой из алебастра. Эти теламоны, ангелы и гербы – восхитительны.

Мы зашли в Mercado Central, весь изукрашенный ярчайшими изразцами, – сколько там сортов риса, цитрусов, морских гадов и вяленой ветчины, что за зелень и какая валенсийская паэлья в ресторанчике  в темном углу этого сецессионного сооружения!

Впрочем, каталонская паэлья мне нравится больше. В ней нет горошка, и рис приготовлен лучше.

Поев со сковороды, мы с Юрой любовались Lonja de la Seda, мавританско-готическим зданием «Шелковой ложи». На прощание он мне сказал: «Валенсия это единственный испанский портовый город, сидящий жопой к морю, и единственный, где раньше была река, а теперь ее нет». Я не сразу понял, что это значит. И пошел смотреть современное искусство.

Лозунг валенсийской биеннале был «Solares», а дальше – что-то про судьбу современного города, как его сделать идеальной средой обитания. Сперва ничего не ясно, потом дошло. «Solaro» это залитое солнцем выморочное место, где жить почти невозможно. Если наоборот, в сторону России, – это гиблая подворотня, где солнце даже в самые счастливые дни не видно, и везде холод да сырость. Город был заклеен листовками, протестующими против расходования городом денег на такую чушь, как современное искусство, когда в «соларес» живут десятки тысяч людей.

Это правда, я видел. Бедноты в Валенсии много. Как в Москве. Но в Валенсии хотя бы можно попить недорого хороший кофе.

А биеннале? Как обычно. Была отличная работа Пистолетто с зеркалами и замечательные неоновые надписи Нануччи на старом рынке. Сальгадо сделал штук 200 снимков жителей Валенсии – очень сильные фото. Большое впечатление производила «тотальная инсталляция» кинорежиссера Майка Фиггиса в заброшенном палаццо. Весьма потешен был «Идеальный супермаркет» Олсопа и Маклина в готическом кармелитском монастыре, мощеный пол во дворе качался под ногами – брусчатка опиралась на пружины. Интересно, что москвичка Ира Корина, ничего об этом не зная, в том же году сделала приблизительно то же самое, только поменьше, и из досок.

А вот огроменную «Женщину-фонтан» Кабаковых я нашел только на третий день, и она  меня привела в недоумение.

И еще всего много было, по большей части скучного.

Интереснее было бродить по городу. Гуляя, я понял, что имел в виду Юра, когда говорил про сидение жопой к морю и про реку, которой уже нет.

Я вышел на набережную, вполне монументальную, с мостами и узорчатыми парапетами. Посмотрел за парапет и увидел, что реки нет. Вместо нее по дну тянутся заботливо возделанные сады, там мамаши выгуливают детишек и пенсионеры сидят на скамейках. Дело в том, что река Туриа – шириной как Москва-река – на протяжение веков регулярно затапливала город. Валенсийцы упорно с этим боролись, ставили плотины, строили набережные, тщетно. В конце концов им это надоело, они попросту изменили русло Турии, и теперь она течет километрах в пятнадцати от Валенсии.

Один из мостов над несуществующей рекой, неприятного вида зубастое сооружение, недавно построил знаменитейший архитектор Калатрава. По-моему, этот наследник Гауди еще хуже своего вдохновителя. Тот хотя бы был новатором, а этот ничего нового не придумал. Ниже по течению Калатравой же построен «Город науки и искусства», нечто огромное, выпирающее ребрами и диковатых форм куполами из русла исчезнувшей реки. Зашел внутрь, там что-то в духе Политехнического музея, макеты и дидактические устройства, очень технологичные, но от того не менее скучные.

Еще ниже – самый большой в Европе океанарий. Вот это впечатляет. Идешь по стеклянной трубе, у тебя над головой проплывают здоровенные акулы; я остановился перед стеной огромного бассейна, где-то наверху мерцал солнечный свет, и вдруг подплыл, пуская пузыри, тюлень, уперся усатой мордой в стекло, уставился на меня маслянистыми черными глазами.

Выбрался на свет божий, пошел дальше по руслу Турии, думал дойти до моря, и постепенно понял насчет него и задницы. Началось болото, заросшее тростником, среди которого торчали покосившиеся сараи, запах тины смешивался с далеким запахом моря.

Видимо, когда-то море подступало к городу: недалеко от старого центра стоят средневековые верфи и склады, где размещалась часть выставок биеннале. Потом, как я понимаю, устье реки Турии заросло илом, новый порт построили в нескольких километрах от разросшегося города, и теперь его присутствие в Валенсии никак не ощущается.     

Через несколько лет, когда появились спутниковые карты Google, я залез туда, чтобы посмотреть на Валенсию. И обнаружил, что валенсийцы сильно украсили свой город: в речных садах они рассадили кусты и цветы таким образом, что, когда смотришь с неба, они образуют фигуры людей и животных.  

 

87. ВАЛЕТТА

2003

Очень умные архитекторы были Франческо де Кортона и Джироламо Кассар, спроектировавшие столицу Мальты. Там прохладно даже в самую жару: ветер продувает ее пересекающиеся под прямым углом улицы, там в любое время дня есть тень, и в створе каждой улицы виднеется небо и морской горизонт.

Весь город построен из местного камня, белого, когда его извлекают из карьеров, и настолько мягкого, что его почти можно резать ножом. На воздухе он твердеет и постепенно приобретает медовый оттенок, рифмующийся с цветом неба и моря. Одни здания аскетичны, другие покрыты каменным кружевом. Собор Св. Иоанна – удивителен. Снаружи он скромен, ничто не обещает пышности его интерьеров. Внутри стены и своды сплошь украшены причудливой резьбой, а пол полностью покрыт могильными плитами рыцарей («Идущие по мертвым, помните, что пройдут по вам»), выложенными мозаиками из разноцветного мрамора.

И – «Аллах Акбар!». Когда я вошел в собор, шла месса на мальтийском языке, и молитвы звучали как в мечети.

Я походил по музеям, полюбовался шедеврам и ценностями, накопленными мальтийскими рыцарями, их пышными доспехами и оружием, но настоящим открытием стала «Спящая женщина», крошечная неолитическая статуэтка, найденная в загадочном гипогее в Таршине. Я ее раньше видел на фотографиях, но по ним было не ясно, насколько гениальна эта скульптура.

Потом я сидел на краю исполинского бастиона в Большой гавани, напротив «корабля Ее Величества "Св. Ангел"». Спустился к воде, там барахтались ребятишки, галдели то по-английски, то по-мальтийски. Взобрался наверх, еще побродил по Валетте и на старинном, но идеально сохранившемся британском автобусе поехал в Сент-Джулианс, в гостиницу.

88. ВАЛЬ Д’АОСТ

1989

Мы проехали по длиннющему туннелю Монблан, и я впервые очутился в Италии, в долине Аосты. Мне показалось, здесь все другое, чем во Франции. Другой воздух, солнце светит теплее. Но присмотрелся – странная Италия. Дома точно такие же, как с той стороны Монблана, и надписи по-французски. По своему невежеству я тогда не знал, что Валле д’Аоста это автономный регион, населенный почти исключительно франкофонами.              

Никола остановился у бензоколонки, чтобы заправить наш алый Renault-Fuego, возле машины тут же появился небритый, очень загорелый парень в расстегнутой до пупа белой рубахе, с видеомагнитофоном под мышкой, хрипато спросил: «Брат, видак не нужен?».

Мы поехали дальше. Постепенно горы расступались, долина становилась шире, вместо елей появлялись сосны и платаны, менялась архитектура, и Италия становилась все больше похожей на ту, какой я себе ее представлял.

89. ВАРШАВА

1987–1993

Когда-то я сносно говорил по-польски, более или менее свободно читаю до сих пор. Но в Польше по сути не бывал, только много раз пересекал ее на поезде. И Варшаву я видел только из окна вагона, да проводил какое-то время на вокзале варшавского предместья Праги, на восточном берегу Вислы.

В первый раз – в марте 87-го. Выехав из Москвы, в вагоне я познакомился с африканским студентом, учившимся в каком-то московском институте и тоже ехавшим в Париж. Как его звали, уже не помню, но он был одет в майку с надписью «Sunny», и эта надпись ему очень подходила. Мы с ним выпили припасенную мной бутылку водки, смотрели на советско-польскую границу, миновали Бялу-Подляску, часа через полтора поезд остановился на Праге, стоянка была долгой. Я вышел, оказался на замызганной привокзальной площади, обстроенной совершенно советского вида пятиэтажками. Нашел ларек и купил пять бутылок пива Piast по доллару за штуку – в Москве мне часть рублей поменяли пятидолларовыми бумажками, и это был первый в моей жизни случай, когда я платил иностранными деньгами.

Вернулся в вагон, мы с Санни стали пить пиво, поезд тронулся, пересек мост, в окно я мельком увидел Варшавский замок и кафедральный собор. Через несколько минут остановились на подземном перроне Главного вокзала – проводник сказал, что минут на десять. Мне очень хотелось постоять на польской земле, я вышел на перрон, Санни вместе со мной. Было холодно, мел занесенный с поверхности снег, а мой попутчик, несмотря на тропическое происхождение, оказался хладостойким, из вагона вылез в тапочках и майке. Только мы встали с пивом на перроне, поезд двинулся с места. Санни проявил джентльменство и сказал: «Прыгай первым». Я ринулся в вагон, проводник подхватил меня, я раскровенил коленку о ступеньку, а Санни, блаженно улыбаясь, остался в Варшаве – в майке и тапочках, без паспорта и денег.

Прибежал еще один проводник, которого уже оповестили о пропаже пассажира, он спросил проводника, втащившего меня в вагон: «Кто отстал-то? – Этот, негр. – А, ну и хуй с ним!». Впрочем, на следующей остановке они передали документы Санни польским полицейским, и я надеюсь, что все у него кончилось благополучно.

Поезд долго тащился по варшавским новостройкам, они мало чем отличались от московских. Даже машины почти такие же: польские «Фиаты» – те же «Жигули». Мы ехали на запад, и пейзаж менялся, становился менее привычным.

В какой-то из проездов я снова вышел прогуляться на Пражском вокзале. В одном из темных углов кучка «челноков», шурша бумажками, производила без какой-либо вычислительной техники головоломные трансакции – меняли злотые на марки, марки на рубли, рубли на доллары, доллары на украинские купоны, купоны на белорусских «зайчиков», «зайчиков» на злотые и так далее во всех возможных комбинациях.

В последний раз мы проезжали Варшаву с таксой Долли. Я вывел ее на пражский перрон, она наложила кучу. Стоявший неподалеку польский железнодорожник никак на это не отреагировал.

А родившаяся в Москве Долли, много лет прожившая в Оттаве и Париже, через пару лет умерла на родине.

90. ВАСИЛЬЕВСКОЕ

1993–1995, 1999

В начале 90-х Коля Панитков начал строить дачу в Васильевском, на Москве-реке, недалеко от Звенигорода. Места там красивые, холмистые, с чистыми светлыми лесами. Дом у Коли получился занимательный, под стать ему – весь вытянутый вверх. Рядом с ним построил себе дачу Колин приятель, человек, телосложением похожий на положенный набок параллелепипед – и дом такой же вышел. Другим соседом стал Сережа Волков, начал строительство, но нервы у него сдали, он не выдержал общения с работягами и местным начальством. Пару лет на его участке красовались бетонированная яма и куча бревен, потом Сережа участок, бревна и яму продал.

Я несколько раз ездил к Коле в гости. Мы выпивали, жарили шашлыки, ходили купаться на реку. Купание там забавное: в верховьях Москва мелкая, зато очень быстрая, мы поднимались на километр выше пляжика, недалеко от которого находилась Колина дача, забирались в воду и то плыли, то бежали вниз по течению.

Я там давно не был. Коля жаловался, что поле, на которое выходит его участок, все застроили кирпичными новорусскими «коттеджами», и очень много народа стало. Еще бы – Васильевское это уже почти Николина гора.

91. ВЕВЕ

1999

Увидел главную шоколадную фабрику Nestle. Не очень большая. Потом пошел на рыночную площадь, где проходил праздник сбора винограда, очень приятное мероприятие: покупаешь за пять франков стакан, да ходишь по рядам, где разные виноградари тебе наливают даром свою продукцию. Вино в этом районе Швейцарии отличное, его мало знают за пределами страны: швейцарцы его выпивают сами, да и будучи импортированным, оно слишком дорого. И очень приятно им запивать раклетт, которую готовят тут же на огромных сковородах.

Походил по городку, чистенькому, тихонькому, несмотря на толпы туристов – в этой атмосфере они как-то умолкают. Посидел на берегу Женевского озера, поглядел на яхты и облака. Потом встретился с попутчиками – надо было селиться в гостиницу, куда наш багаж уже отвезли.

Хозяин туристического агентства Гена Габриэлян, устроивший эту поездку в Швейцарию, уже третью для меня за его счет, поселил нас в роскошную небольшую гостиницу, находившуюся над Веве, на горе Мон-Пелерен, в окружении виноградников. Мы поднимались туда на фуникулере: внизу то скромно-роскошные виллы, то луга, на которых пасутся коровы.

С террасы гостиницы – открыточный, но от этого не менее прекрасный вид на озеро и противоположный французский берег.

Не дураки были Гюго, Грэм Грин, Достоевский, Генри Джеймс и Чаплин, долго жившие в Веве.

92. ВЕНА

1998

Мы приехали в Вену из альпийского Цель-ам-Зее, где провели неделю. Поселили нас в венском «Хилтоне», уродливом многоэтажном здании 60-х годов. Недалеко от гостиницы сиял яркой позолотой памятник Иоганну Штраусу. Как мы быстро заметили, венцы очень любят золотить все, что можно: купола, шпили, карнизы; даже каска и штык у памятника советскому солдату-освободителю были позолочены.

Мы три дня бродили по Вене, вели себя, как положено туристам, хотя погода не способствовала: сеял противный осенний дождик

Были в Художественно-историческом музее. Я по репродукциям понимал, что Брейгель-старший это один из первых гениев живописи. И с детства любил его. Но когда увидел не репродукции, а картины, остолбенел. После такого каждый художник, если он не полный кретин и не законченный мошенник, должен знать свое место. Но в этом музее ведь столько еще всего… Спасибо Габсбургам, что собрали такую коллекцию. И ведь они были первыми в Европе: наши Романовы, по сути, подбирали крошки со стола. Иногда очень успешно.  

К сожалению, почему-то не попали в Альбертину. Кажется, она была закрыта. Не пошли в Хофбург – туда стояла длинная очередь. Вместо этого пошли в MAK, где увидели работы «Коллективных действий».

Посмотрели Шонбрунн – замечательный загородный дворец. До сих пор чудится: вот императрица Сисси проехала в сияющей лакированной коляске, вот по бесконечной буксовой алле под локти ведут Франца-Иосифа II, с его бакенбардов сыпется летучая известковая пыль. Пытались разглядеть собор Св. Стефана. Он наверняка очень хорош, но увидеть его невозможно, настолько он затиснут домами XIX–XX столетий. Ходили по Рингу, смотрели на мрачноватые и больные постройки времен юности Зигмуда Фрейда. Да, от такого можно задуматься о смысле зонтика, тем более, что между этими тяжелыми домами с золочеными карнизами и дверными ручками пузырятся в экстазе, до которого Бернини не опустился бы, церкви, воздвигнутые мастерами австрийского Барокко.

Но откуда я знаю, может быть, Бернини как раз о таком мечтал, но в Риме не вышло?

В Вене получилось.

Я потащил Сашу в Пратер, почему-то я думал, что это красивейший австро-венгерский городской сад. Оказалось, что заурядный луна-парк с колесом обозрения, там пахло жареными сосисками и картошкой. Мы, кажется, были единственными посетителями. Потом вышли на набережную Дуная, река была совсем не голубого, а мутного горохового цвета. По реке протащилась баржа, груженная песком. Зашли выпить кофе в речной вокзал, там висели рекламы, соблазнявшие сплавать в Братиславу и Будапешт. Мне остро захотелось в Братиславу, но – были обратные билеты в Москву, и было скудно с временем и деньгами.

Мы еще день ходили по Вене, ели «фиакр-гуляш», странное блюдо из картошки, капусты, мяса, паприки и яичницы-глазуньи – наверно, это полезно кучерам повозок, зимним вечером сидящим в ожидании седоков. Ели венские шницели. В сущности, это то же самое, чем кормили в советских столовых: плоть, отбитая до молекулярного состояния, потом обвалянная в хлебных крошках, которые жалко выбросить, и в яйцах. Иногда получается лучше, иногда хуже, смысл – остается.

Ели «Захер-торт». Саше понравилось, а я не специалист по части кондитерских изделий. К слову «захер» у меня, естественно, тут же добавлялось слово «мазох».

Пили с тележки недоброженное молодое вино – просто веселый виноградный сок – на Гробовой улице. Из витрин ювелирных лавок мрачно сияло золото, тускло светились под дождем золотистые фонари. В Вене даже фонари светят сусальным светом.

Зачем-то пошли посмотреть Хундертвассерхаус, построенный придурочным художником – гадость невероятная. Хуже, чем венский стул, покрытый позолотой.

Пили кофе, в том числе в кафе Zentral, где то же делали Ленин и Троцкий, Фрейд и Юнг, Виттгенштейн, Шикльгрубер, Эйнштейн и еще много кто. Кофе был хороший.

Мы, как все хорошие туристы, пытались разобраться в венском кофейном искусстве. Просили то «шварцер», то «браунер», то «феркерт», то «меланж»,  то «фиакр», то «мазагран», то «францисканер». Кофе везде безошибочно оказывался великолепным, но ныне я предпочитаю аскетический итальянский эспрессо.

В кафе было много пожилых дам и господ в гороховых пальто и жакетах из лодена. Они читали подшивки газеты «Венский вестник», привязанные бечевкой к покрытым красным лаком палкам.

Хотел бы жить в Вене? Нет. Вернуться – да. Вена – это великолепный способ задуматься о том, что происходит, когда недавно пала империя. Австрийцы из этого конфузного положения вышли с кровью, позором и трудом. Результат – Вена, как бы то ни было, мне симпатичнее, чем безмозглый III Рим. Даже если мне там не уютно.  

                            

93. ВЕНЕЦИЯ

2001, 2005–2008

У меня появилась привычка: подлетая к аэропорту «Марко Поло», я смотрю в иллюминатор, разглядываю зелено-рыжие кружева paludi и уверенно вижу в Лагуне острова Бурано, Торчелло, Мурано, Сан-Эразмо, Сан-Ладзаро, Лидо, Джудекку и собственно Венецию. Вот базилика Сан-Джованни э Паоло, вот Сан-Марко, вот Сан-Пьетро ин Кастелло, вот Санкти Апостоли.

Когда выходишь из аэропорта, даже керосиновый чад не может перебить запах подгнившего моря, и этот болотный аромат для меня счастье.

Ну а дальше – что сказать о Венеции? Я там бывал много раз, вроде бы понял и выучил этот страннейший город. Легко могу найти дорогу по его запутанным улочкам и каналам, да и вообще, Венеция – крошечная.

На самом деле, я Венецию знаю плохо, и не только потому, что я не бывал во многих ее музеях и церквях. Я даже в базилике Сан-Марко не был, так как у входа всегда была длинная очередь. Дело в другом. Венеция столь многослойна, что надо прожить там всю жизнь, чтобы приблизиться к пониманию.

Точно знаю только мои любимые места. Это площадь возле церкви Сан-Джованни ин Брагора, там тихо и тенисто, хотя в трех минутах – туристский галдеж. Это улочки рядом с Сан-Пьетро ин Кастелло, на самом восточном кончике Венеции. Это мрачный, закопченный Калле де Фумо, где каждая вторая лавка торгует кладбищенскими товарами, а в створе улицы, когда приближаешься к Новым набережным, под небом вдали светится кладбищенский остров, Сан-Микеле. Это – Сакка дела Мизерикордиа, площадь возле тюрьмы, и я обожаю заплесневелое кафе, с террасы которой – вид на зарешеченные окна. Это просторная площадь Св. Маргариты, и это Кампо делла Конфратернита, где на разогретых солнцем камнях зевают собаки, а их хозяева, присматривая за детьми, гоняющими мяч, медленно пьют один «спритц» за другим. Это – малюсенькая, но удивительным образом просторная площадь возле церкви Сан-Себастиано в Дзаттере.

Еще я знаю, что лучше всего Венеция зимой и ранней весной, когда нет душной жары, комары не кусают, и нет стад одуревших туристов, похожих на медуз, тающих на берегу.

В такие зимние дни стоишь на берегу – и вдруг туман сносится ветром, за островом Сан-Микеле встает сияющая снегом стена Альп.

94. ВЕНСЕНН

1990–1993

Это была первое – и последнее – жилье в Париже, которое мы с Юлей могли считать полностью своим. Мы ведь сами снимали эту двухкомнатную квартирку-распашонку, как могли меблировали ее, там почувствовали себя дома. И Юлина такса Долли там познакомилась с моим котом Чернухой, осознала, что надо жить вместе. Сперва они дичились, потом вместе сидели на узеньком балкончике и наблюдали за происходящим на улице.

Вообще-то, Венсенн не Париж, а юго-восточный пригород. Десять-пятнадцать минут от центра на метро или RER. Чистый и обеспеченный: когда знакомые узнавали, что мы поселились в Венсенне, спрашивали: «Вы разбогатели?».

Нет, не разбогатели, а на время повезло.

От станции десять минут пешком до rue Commandant Mowat, где стоит наш дом.

Стоит как стоял: на днях я залез в видео-путеводитель Google, нашел дом, увеличил изображение, посмотрел на наши окна. Там – цветочки, и мелькнул кот. Кто-то живет в нашей квартирке, это очень хорошо.

Плохо, что я не удосужился узнать, кто такой коммандан Мова и почему у него в фамилии не присущий французскому языку «W». Наверно, один из героев Сопротивления и Свободной Франции; возможно, родом из Фландрии.

В Венсенне было много военных – там большие казармы. По воскресеньям полковники в песочной парадной форме и их загорелые жены в норковых жакетах, увешанные золотом, шли в церковь. Потом они, наверно, заходили домой – появлялись на воскресном рынке с собачками. Или с лабрадорами и бретонскими бриками, или с чихуахуа и йоркширами.

Напротив рынка было кафе национально-французской ориентации. Хозяин там был жирный усатый кретин в тельняшке, у стойки дремала огромная немецкая овчарка. На табуретах вековали, пили пиво дальнобойщики, пожилые коммунисты, переквалифицировавшиеся в фашистов, и молодые хулиганы в куртках-бомберсах.

В Венсенне было много всего.

Рядом с нашим входом – аlimentation generale, где торговал колченогий иранский еврей, которого я сперва сдуру принял за араба. Ногу ему прострелили во время ирано-иракской войны, и он, когда я у него что-то покупал, все рассказывал, какой великий человек Хомейни. Теперь вместо его лавки – прачечная.

Напротив была парикмахерская, где я вполне прилично стригся за 50 франков, рядом почта, правее – зеленная и булочная. Хлеб там был изумительный, недаром на двери висела табличка, оповещающая, что ее хозяин получил года за три до того диплом участника  конкурса лучших пекарей Франции. Дальше – отличный винный магазин Nicolas, со старичком-продавцом я быстро подружился. За углом – кафе-табак, то есть было все, что надо. И главное, как я увидел по Google, есть сейчас.

Только иранский еврей куда-то делся.

Еще метрах в ста были сырная и мясная лавки, а чуть дальше – унылый супермаркет Ed, та же «Пятерочка», и мы туда ходили, когда с деньгами становилось совсем плохо. Или чтобы купить дижонской горчицы, пасты Barilla и недорогого вина, которое в «Эде» стоило еще дешевле, чем в «Никола».                    

За перекрестком и линией RER начинался Венсеннский лес, я ходил туда с Долли. Конечно, это не был настоящий лес, но все же что-то вроде Лосиного острова либо Измайлова. Бродил, шуршал палыми листьями, любовался небом.

Был – и есть – очень странный Венсеннский замок, где пламенеющая готика слиплась с классицизмом ле Во, а раннесредневековые стены вросли в вобановские бастионы.

В заросшем травою рву – беленький памятник на месте расстрела принца Энгиенского (разве может это не отозваться в сердце русского, хоть раз читавшего «Войну и мир»?).

Еще метров пятьсот, и вход в Ботанический сад. Я ходил туда читать книжки.

Платишь три франка, и целый день можно сидеть то в тропическом павильоне (духота, лианы, избыточная зелень мхов), то в павильоне Сахары (куча песка, скукоженные опунции) или в Средиземноморском павильоне (пинии, запах чабреца, моря нет).

Я брал с собой бутылку вина и книжку. Читал «Семинары» Лакана и «Моби Дика».

Мелвилл – лучше.

95. ВЕРОНА      

2006–2008

Адидже обнимает Верону двумя крутыми петлями; в центре одной из них, на площади Бра – Широкой – римская Арена, вроде бы вдохновившая Данте на описание кругов Ада. Несколько сотен метров по улице Мадзини, запруженной таращащимися в витрины дорогих магазинов туристами, и выход на длинную площадь делле Эрбе, Зеленной рынок, бывший Форум. Над ней, бросая на отполированную тысячами ног брусчатку резкую черную тень, тянется в небо высоченная башня Ламберти. А за углом – волшебной красоты лоджия дель Консильо и чуть дальше перед церковью Санта Мария Антика щерятся гробницы Скалигеров.

В детстве я застывал в восхищении перед копией одной из них, стоящей в «Итальянском дворике» Музея Пушкина.

Судя по всему, страшные были люди Мастино, Кансиньорио, Кангранде делла Скала, эти псы Вероны. Шлемы их надгробных портретов, ныне стоящих в Кастельвеккьо, увенчаны собачьими головами, в разинутых пастях стальные зубы, ошейники утыканы стальными шипами, и ужасают сонные, какие-то монголоватые лица. Недаром Набоков, ненавидевший диктаторов, но обожавший далекие сближения, гордился своим якобы родством с родом делла Скала.         

Я очень люблю Верону, возвращение туда – всякий раз новое. Идешь по улице Новых ворот, минуешь это великолепное сооружение Санмикеле, приближаешься к пьяцца Бра, и пронизывает ощущение спокойной радости. Я бывал в Вероне много раз, обошел ее вдоль и поперек, знаю маленькие улочки, куда редко заглядывают посторонние, но, конечно, увидел малую часть ее сокровищ и неброских чудес – про известные всем что говорить.

Этот город не так богат всемирного значения достопримечательностями, как Рим, Флоренция или Венеция, но обшарпанные переулки заречной народной Веронетты мне не менее милы, чем палаццо Большого канала. Я обожаю пустые, ничем не блещущие улицы бывших рабочих кварталов возле монастыря Сан-Бернардино и зеленые бульвары, разбитые на бывших городских фортификациях. Я помню мало мест, столь родных моему сердцу, как набережная Адидже позади романской церкви Сан-Лоренцо – вода бежит по камням, кое-где выступают песчаные отмели, ивы склоняются к реке, кружат чайки.

И – великая базилика Св. Зенона, первого епископа Вероны, покровителя рыбаков. Муратов пишет, что в его времена, в начале ХХ века, окрестности Сан-Дзено были совершеннейшей деревней, сады да огороды, какие-то бедные домишки. Но и сейчас широкая площадь, обрамленная ничем не примечательными зданиями, построенными не то при Муссолини, не то уже после войны, пустынна, изредка проезжают машины, и трудно поверить, что в десяти минутах ходьбы гудит городская суета. Поднимается в небо колокольня, совершенство ее пропорций оттеняют стройные кипарисы, и над ней небо, светлое здесь даже в пасмурную погоду. И эта дивная резьба, обрамляющая вход, и алтарный шедевр Мантеньи (по-настоящему оценить его можно только в церкви, для которой он предназначен), и – нелепая, но радостно-святая средневековая статуя Св. Зенона (пальцы благословляющей руки как сардельки, с завитка посоха свисает на проволочке жестяная рыбка).

Рядом с собором мой любимый бар Вероны, где лучше всего делают spritz, смесь «Кампари», белого вина и газировки, и сидеть на солнышке на его террасе, прихлебывать этот напиток цвета заката – одно из блаженств моей жизни.

Однажды зимой я ехал из Венеции в Роверето. За окнами вагона стоял густой туман, небо заволокли темные тучи. Когда поезд приблизился к Вероне, туман вдруг развеялся, небо засияло голубизной, открылась теплая терракотовая панорама города, а за ней сияла белая стена Альп.

И волшебным образом над Вероной поднялась ярчайшая радуга: мне показалось, что одним концом она упиралась прямо в Арену.  

      

96. ВЕРСАЛЬ

1990

До Версаля я добрался почти через три года после того, как поселился в Париже. Конечно, стыдно. Но я и Лувр в первый раз пошел больше чем через год после пересечения реки Прут.

Я выбрал странное время для поездки в Версаль, недели через две после страшного урагана, пронесшегося над северной Францией в феврале, кажется, 90-го. Шел куда-то по Парижу, и вдруг обрушился ливень, я спрятался в кафе. Пока что-то пил, дождь кончился, выглянуло солнце. Только я вышел на улицу, задул дикий ветер, с крыши соседнего дома сорвало кусок двухметровый жести. Он со свистом пронесся мимо меня и размозжил лобовое стекло припаркованной рядом с кафе машины.

Итак, версальский парк выглядел печально. Половина деревьев валялась на земле, другие были покалечены.

Изумительно подстриженные кусты в партере, правда, уцелели во всем совершенстве. Не говорит ли это о том, что полностью переделанная человеком природа устойчивее к катаклизмам, чем та, что ближе к естественности?

Небо было суконно-серое, моросил дождь, каналы и фонтаны выглядели нелепо. Трианон слепо смотрел выбитыми окнами, но в Большой галерее бесконечные зеркала упорно светились в яично-золотых рамах.

В Версале очень красиво. Но мне кажется, что даже лучше, чем сам Версаль, – акварели Александра Бенуа, на которых гениально показана осень и зима этой затеи Короля-Солнца.

97. ВЕРХОВИНА

1977

Мы с Машей возвращались из Буркута в Косов. Дорога шла вдоль Черного Черемоша, постепенно спускалась вниз. В поселке Верховина надо было пересесть на другой автобус. Когда он придет, было неизвестно, на наши вопросы закутанные в цветастые платки местные Марийки и Параски, стоявшие на остановке, отвечали «зараз буде». Поэтому ничего кроме верховинской автобусной остановки я и не увидел. Рядом в сооружении из шлакоблоков находился магазин, где я купил бутылку кисловатого пива, поодаль – несколько кирпичных жилых домов. Вверх по склону горы по зеленым выгонам карабкались бревенчатые хаты, паслись овцы. Внизу шумел по перекатам Черемош.

Автобус пришел через час. Сейчас Верховина вроде бы превращается во вполне известный карпатский курорт.

98. ВИЖНИЦА

1977, 1978             

В Прикарпатье, в районе Косова, в каждом селе свои обычаи, свои наряды, свой говор.

Городишко Вижница, находящийся километрах в двадцати от Косова, уже не Ивано-Франковская область, а Черновицкая, то есть Буковина. И граница явно проложена не случайно.

Горы тут кончаются и переходят в холмы. В местной архитектуре, в том, что от нее осталось, сильнее, чем в Косове, чувствуется влияние Австро-Венгрии, и народ другой.

Мы с Машей поехали в Вижницу в воскресенье, на праздничный базар. Торговали тем же, что в Косове – овощами, фруктами, молодыми грецкими орехами, вафлями анилиновых цветов, скотом и сбруей. Но люди одеты по-другому. У женщин вместо домотканых плахт, то есть повязанных поверх длинной сорочки фартуков, были домотканые же юбки, подпоясанные кушаками с яркими цветочными узорами. Мужчины не красовались овчинными жилетами с обильной вышивкой и аппликацией или войлочными сердаками, они были наряжены по-европейски – в пиджаках. Но под пиджаками у многих были нейлоновые рубахи с панцыреобразной бисерной вышивкой во всю грудь.

Стояла беленькая церковь наивной барочной архитектуры с богатым самодельным убранством внутри: ковры с пунцовыми и голубыми розанами, раскрашенная деревянная резьба. В церковном дворике росли сочные, почти двухметровые мальвы. И облака в небе были похожи на белые мальвы.

99. ВИКТОРИЯ

2003

Виктория, бывший Рабат, – столица острова Гозо и стоит в его середине, на холме. С террасы крепости – во все стороны вид на море, а на востоке виднеется островок Комино, за ним Мальта. Под ногами разбросаны поселки, виноградники и сады. Дома из камня цвета светлого меда с синими и зелеными дверями и резными деревянными балкончиками. И местные, и туристы толкутся на Trik il-Republica, Republic Street, возле кафедрального собора Успения Богородицы, очень красивой постройки Лоренцо Гафы. Внутри, как в соборе Св. Иоанна, мозаичные мраморные полы, но поскромнее. Купола у собора нет, не хватило денег – сделали очень убедительную обманку.

Отойдешь от Трик иль-Република и Independence Square, иль-Токк, где расположен рыночек со всякими поделками, медом, вином, вкуснейшими сушеными помидорами и сладостями, – вниз по холму вьются узенькие безлюдные улочки.

Все крошечное, но вокруг – море, над головой – бесконечное небо, и дышится легко.

100. ВИЛЛАР-СЮР-ОЛЛОН

1999

Из Ле-Дьяблерет мы спустились в Виллар-сюр-Оллон, вдоль дороги на склонах паслись и позвякивали колокольчиками коровы – жалко, в автобусе перезвон не был слышен. Гена нас привез смотреть солнечное затмение на террасу ненавязчиво светившегося роскошью Grand Hotel du Parc. Мы расселись за покрытые белоснежными скатертями столы; подали шампанское. К каждому бокалу красно-белой тесемочкой были привязаны картонные темные очки с швейцарскими крестами на дужках.

Птицы вдруг замолкли. Кажется, даже ветерок, шуршавший листвой, умолк – во всяком случае, стало очень тихо и очень тревожно. Начало темнеть, все надели очки. Небо почернело, темный диск наполз на бледневшее солнце. Наверно, минуты полторы было темно почти как ночью, и отчетливо было видно солнечное гало.

Начало светлеть, снова зашуршала листва и запели птицы.

Когда-то в детстве, когда учился в МСХШ, я видел затмение. Смотреть его сквозь закопченные стеклышки нас повела учительница биологии Нина Ивановна Чижевская. Большого впечатления оно на меня тогда не произвело. Может быть, оно было неполным. Может быть, оно не смогло заглушить городской шум, и я не ощутил ту тягостную тишину, какая случилась в горах.













Рекомендованные материалы



Ю, Я

Мы завершаем публикацию нового сочинения Никиты Алексеева. Здесь в алфавитном порядке появлялись сообщения автора о пунктах, в основном населенных, в которых он побывал с 1953 по 2010 год. Последние буквы Ю и Я.


Щ и Э

Мы продолжаем публиковать новое сочинение Никиты Алексеева. В нем в алфавитном порядке появляются сообщения автора о пунктах, в основном населенных, в которых автор побывал с 1953 по 2010 год. На букву Щ населенных пунктов не нашлось, зато есть на Э.