16.03.2010 | Pre-print

Фита — 9

Продолжаем публикацию новой повести Леонида Гиршовича

Опасная грамота, иаже в батюшкове рукаве хранише бе ся, порчу на мздоимцев наводила, у видящих убо ея руки отымалися, обирания ради сущия, и длань, дани алчуща, сохнула, яко колдовка глаз на ю´ положила, се убо честным манием на заставах отверзали ярыжки заветный путь на Литву не из корысти, Боже их схорони, но страха ради иудейска.    

Граница казашеся средостением чудесным, абие предрекоше и посулише тобе, убоже бессловесному да говядомычащу, скорбь свою о ту ея страну сбросити да добрым молодцем обернутися, глаголящим от помышления своего вольноречиво, а не бабачущим: убо... бо... бе... Грезой мечтательной о сем грезиши и страшишися гласа прещающа: не буди, не буди! А ты котякой малым плачеши: «Маму... Мяу... Богородице дево, услыши, плачет же живой!» Мяущеши... и паки мяущеши... и паки... и в сон впаде от возмечтания безмерного, не ведый, яко несть границы спящему, и како пренесен бысть чрез нее на ту страну, того никому не дано восчувствовати, а узнает лишь восставый ото сна, а кто ежели слепый и во сне осташеся, ино не узнает, что граница позади, мертв бо есть.

Но пред тым собе на утешение узреше дивное: инициял тоя же фиты отнюды не гузкою, срам празднующею губастою, яко в обычае фиту изображати, ано самим батюшкой вырезану в виде свечи трепещущей, Господу затепленной в вечное поминовение о рабе Его Иване, Федорове отчеством.

Поверхность земствая, аки воздýх, но не поверх сосуд со святыми дарами на престоле, а насельницев жизни прежния, сиречь погост и могила братская расхода человецего, и ты низойде овамо, прах к праху, персть к персти, ямонка к ямине, в место тесное, неразлучное, иде ожидают возвращения дружбы вечныя, тоя крови, коя единожды разделена бысть в телеси Отцеви Сына ради. И понудеше Дванов Пролетарскую Силу в воду ступити по персие и сам сойде с седла и нози протянуше продоль отцевих, тамо, иде по сыне, что был одно и то же с тем, еще не уничтоженным, теплющимся следом существования отца, сиречь по сыне единосущном, томится

ДРУКАРЬ КНИГ, ПРЕД ТЫМ НЕ ВИДАННЫХ

-- как выбито на камне, под которым в одной могиле, в монастыре Святого Онуфрия, похоронены Иван Федоров и сын его Иван.

По рекам вселенной (его типографский знак) отправаляется флотилия планет. «Мы можем и должны начинать историю нашего научного мировоззрения с открытия книгопечатания», – написал Вернадский, один из духовных чад Федорова, не Ивана – Николая Федорова. Их тезоименность не может быть случайной, непредусмотренные совпадения свидетельствовали бы о несовершенстве Замысла. Впрочем, Николай Федоров такой же «Федоров», как и Иван: внебрачный сын кн. Павла Гагарина, он отчеством был обязан крестному отцу, отсюда же и фиктивная фамилия. По предании земле тела Ивана Федоровича-Федорова прошло триста лет, когда Николай Федорович-Федоров звал к совершенному устранению расхода, смерти, к возвращению всего израсходованного, к воскрешению всех умерших...  

«Человек есть вертикальный взлет».

Существа, к земле обращенные, к покрывающим ее растениям и к населяющим ее другим существам, имеют целью исключительно пожирание (размножение есть только увековечение пожирания); вертикальное же положение есть выражение отвращения к пожиранию, стремление стать выше области истребления. Ибо чтó такое вертикальное положение? Не есть ли оно уже восстание человека против природы, обращение взора от земли к небу...

  Гордый строитель двойни небес, второго неба (Птолемей) Коперниканским мировоззрением был низведен до обитателя ничтожнейшей по величине земли, которому даже управление движением земной планеты стало казаться уже дерзостью.

   Для Коперниканской астрономии, – для коей и небесный свод есть призрак, и звезды удалены в глубочайшую даль, – нет ограниченности пространства, как нет и неподвижности в Коперниканской архитектуре. Каждая планета управляема одним из воскрешенных поколений, одухотворена сыновним чувством (терзания бастарда), как всеобщим, как основным. Только сыновнее чувство обращает всю систему в священный храм Богу отцов. Самым священным местом храма будет земля, место воскрешения и рождения, могила и колыбель, земля – жертвенник Коперниканского храма, исходный пункт знания и дела воскрешения. Иконописью этого небесного храма будут лучевые образы отцов, изображение наружного и внутреннего строения их тел...

   (Примерно в этом же роде высказалась некая почтенная конгрегация, когда, в связи с космическими пришельцами и вообще с внеземными цивилизациями, перед ней встал вопрос о месте Земли во вселенной. Потеребив в раздумьи бороды, законоведы отвечали, что Земля это Израиль вселенной.)

   Правда, многим замена воскресения всеобщим воскрешением, т.е. всеми всех, представляется предерзостью, покушением на узурпацию права божественного, несвойственного якобы человеку... Но те, которые не впадают в такое заблуждение, для тех призыв к пробуждению есть призыв к действительному воскрешению. При таком пробуждении, «когда мы, мертвые, пробуждаемся», т.е. сонные, в аполлоно-вакхическом сне находящиеся, проснемся, тогда-то и рождается вопрос, не решенный ни Ибсеном, об отношении Рубека к Ирене, ни автором «Воскресших богов», об отношении Леонардо да Винчи к Джиоконде. Трагическая дилемма, возникающая перед Рубеком и Иреною: невозможность с одной стороны удовлетвориться только подобием жизни в художественном произведении, а с другой – и самою жизнью, если она ограничена только чувственностью, – эта дилемма, конечно, не разрешаемая и слепою силою смертоносной лавины, может быть разрешена силою разумною, сознательным делом всех людей, трудом воскрешения, обращающим слепые влечения в воссозидающие силы, способные создать не подобие только жизни из камня или на полотне, а из праха, в который обращаются живые существа, вернуть к жизни само существо тех, от кого некогда, чувственным путем, получили жизнь не удовлетворяющиеся ни чувственным счастием, ни одним художественным подобием жизни. Почему Рубек и Леонардо, создав художественное произведение из камня и на полотне, не довольствуются этим подобием, как мертвым, но и не решаются также дать волю и похоти, слепой и бессознательной? Потому, конечно, что половой акт есть преступление (грех для признающих греховность)... Половой грех только тогда будет искуплен, когда дана будет регулятивная форма способности производить подобие себе самим и своим отцам... т.е. это явится уже сознательным воспроизведением родителей к жизни бессмертной, а вместе с тем и условием собственного бессмертия.  

   ...Кончина мира совершится, если разумная сила останется в бездействии. Окажется ли способным род человеческий, т.е. разумные существа земной планеты, разрешить вопрос о регуляции, об управлении своею планетою, как целым, и о распространении регуляции через воскрешенные поколения также и на другие миры; или же, увлеченный городскою суетою, торгово-промышленной игрой, забавами и мануфактурными игрушками, род человеческий признает регуляцию невозможною, делом для себя непосильным, – окажется, таким образом бесплодным и будет отвергнут, как отвержен еврейский народ. И отнимется у него царство Божие и дано будет другому роду разумных существ, на иной земле или планете живущих.

(Упоминавшаяся конгрегация брадатых мужей высказалась по этому поводу тоже. На классический вопрос, «чесо ради создан человек», было сказано: единственно с целью изучения Торы, которая могла быть дана только один раз – Моисею на горе Хорив, следовательно никаких иных разумных существ, кроме людей, во вселенной нет.)