25.02.2010 | Диски

Возвращение несогласного

Минималистичный стариковский соул и блюз

«Это посвящение. Посвящение семье, которая непохожа на другие. Женщинам, которые меня воспитали и для которых я был воспитан. Я рос с бабушкой на юге. У меня не было мужской ролевой модели, ясно? Но Лили Скотт совсем не была похожа на обычную черную бабушку, которая убирается в доме и заказывает товары по почте. Меня отдали ей ненадолго — покуда не уладят дела. Покуда не уладят то, не уладят это, покуда мне не исполнилось 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10 лет.

Я любил ее до мозга костей. У нее было больше пяти чувств, и она знала больше, чем могут научить книги. И она воспитала меня, как воспитала четырех своих детей.

И я был испуган и потрясен, когда однажды ночью она ушла. Села в небесный лимузин, чтобы тот отвез ее к богу, если тот существует. И я оказался у потухшего очага». Так — с хриплого поэтического мемуара, произнесенного под позаимствованную у Канье Уэста оркестровку, — начинается этот альбом.

Его автору есть что вспомнить. Если совсем вкратце, Джил Скотт-Херон, когда-то походивший на черного любовника из семидесятнического порно, а ныне напоминающий полубезумного уличного пророка, — глыба. Сын фут болиста по прозвищу Черная Стрела, в 20 лет опубликовавший свой первый роман, а в 50 с лишним — приговоренный к тю­ремному заключению за хранение кокаина и просидевший в камере почти все нулевые. Битник от черной музыки, материвший президента Никсона, укладывавший в рифмы будни нищих джанки, сочинивший, в конце концов, великий текст «The Revolution Will Not Be Televised».

Поэт, певец и композитор, на пару с Брайаном Джексоном обновивший в 70-х соул и проложивший дорогу хип-хопу: важно даже не то, что Скотт-Херон читал стихи под ритмичную перкуссию (в то же время чем-то похожим занимались, скажем, The Last Poets), но то, как он это делал; его пылкие профетические интонации очень много кто пы­тался потом повторить.

Вечный диссидент, отстаивавший свободу, равенство и братство, в 94-м обрушившийся на им же порожденных рэперов за то, что они бахвалятся и поют не о том, а потом замолчавший на 15 лет. «I’m New Here», придуманный между ходками и за­писанный сразу после, — и правда новенький, в смысле звука во всяком случае: вместо привычного воздушного соула и освободительного фанка — мрачная минималистичная электроника (местами это почти дабстеп, и, в сущности, «I’m New Here» вполне можно по­ставить в пандан к недавней пластинке King Midas Sound), тихий кромешный джаз и блюз под хлопки в ладоши. Это всего 28 минут музыки, непродолжительность которой искупается масштабом личности и весом сказанных слов.

Джил столько же поет, сколько просто говорит, — и это даже плюс, потому что голос его с годами окончательно стал походить на речь седого корифея, звучащую куда значительнее, чем любые окружающие звуки (ну как у Джигарханяна примерно).

Скотт-Херон тут перепевает и переговаривает Роберта Джонсона, Бобби Бланда, Билла Кэллахана и самого себя 40-летней давности («Your Soul and Mine» — переделка «The Vulture» с самого первого его альбома); но «I’m New Here» звучит совершенно не как оммаж — скорее как краткая автобиография важного американского человека, бабушка которого знала больше, чем могут научить книги. Сюжет и смысл этого альбома примерно сводится к каламбуру «жил Скотт-Херон». Широко жил.

Источник: "Афиша", 01.02.2010,